Доброе утро, Вьетнам

июнь 1968

— Ты уверена? Не подумай, я ничего не имею против, просто... — Хан торопливо затягивается, пытаясь найти верные слова — не его сильная сторона, если разговор серьезный, но Лея понимает его и так. — Он мой брат. Она берет сигарету из его рук и нервно крутит в пальцах. Пепел падает ей на колени, и Лея рассеянно втирает его глубже в платье, а потом чертыхается и вскакивает, пытаясь смахнуть пепел прочь. — Мы, конечно, можем и здесь остаться, — обводит она рукой тесную кухню, и весь ее тон говорит: «Нет, не можем». Хан пододвигает пепельницу ближе к ней, коротко хмыкнув. — Значит, решено, — пожимает он плечами, прикуривая снова. Табак горчит на языке, и Хан откидывается на спинку, глядя, как Лея делает мелкие торопливые затяжки, меряя шагами небольшое пространство перед узким столом. Он всегда расслабляется в напряженные моменты — может, не видит смысла нервничать, а может, такой уж у него характер; Лея же всегда становится сосредоточенной и собранной, точно сжатая пружина. Они уговорились вместе бросать курить, но сейчас совсем не время помнить об этом. Слишком нервными выдались последние недели, и все, что Хан мог — это ободряюще сжимать перед сном ее тонкую руку, обнимать острые бледные плечи и шептать Лее на ухо, скрытое завесой спутанных волос, что все наладится. Что все будет хорошо. Хотя, конечно, никто не знает этого наверняка — да и не может знать. Но, по крайней мере, Люк был жив и относительно здоров, а с остальным они сумеют разобраться, уговаривает себя Хан. Чувство довольно непривычное — за убеждения в его системе координат отвечает Лея, но сейчас она сделалась такой растерянной, какой Хан никогда ее прежде не видел. — Завтра я поищу варианты, — обещает он, сминая окурок в пепельнице. Лея сердито шипит, запнувшись о ножку стола, и Хан смотрит на комнату будто впервые. Выкрашенные в голубой цвет настенные шкафчики висят, пожалуй, слишком высоко, Лее всегда приходится просить его что-то подать, стол маловат даже для двоих, про спальню и вовсе говорить не приходится, а из гостевых мест — только вытертый раскладной диванчик в соседней комнате. Лея права: втроем им здесь будет тесно до ужаса, а за Люком нужен присмотр. — А может... — начинает Лея, но потом хмурится, пробарабанив пальцами по столешнице. — Нет, ничего... — Может что? — переспрашивает Хан, но Лея отворачивается, хлопает дверцами шкафчика, достает стакан и оставляет его пустым, нерешительно замерев. — У нас же есть деньги, — полувопросительно произносит она наконец и оборачивается, упрямо глядя на Хана. — Есть, — после паузы кивает Хан. — Допустим, я соглашусь. Не знаю еще, на что именно, но допустим. — Просто я подумала... что было бы неплохо сменить обстановку, — пожимает Лея плечами, словно пожелай она — и весь мир у их ног. Оба знают, что это не так, но молчат об этом — так же, как о вредных привычках, о возможных трудностях с Люком и о многом другом. — Так... а дальше? — Мне кажется, пока есть возможность, можно было бы снять домик где-нибудь за городом... Свежий воздух, солнце... Солнца Люку и без того хватало, но Хан задумчиво разглядывает массивную пепельницу, а потом кивает. — Хорошо. Мы съезжаем, бросаем на это свадебные сбережения, а потом? — Не знаю, — хмурится Лея. — Как пойдет. Хан и сам не знает, чего ждать — идея отложить свадьбу его не радует, да и к природе он всегда был равнодушен, но он давно понял, как чудовищно Лея бывает упряма — и это явно не тот случай, когда стоит с ней спорить. — Хорошо, — снова кивает он. — Но что с моим предложением? — Ну, мы могли бы просто расписаться в ратуше, — предлагает Лея. — Необязательно устраивать что-то грандиозное, правда? — Нет, — качает головой Хан. — Неправда. Впервые он увидел ее, окруженную толпой, и с тех пор так и повелось — вокруг Леи всегда кто-то был, она притягивала людей, будто магнит — железо; Хан и сам последовал за ней, пусть и в своей манере. Он помнил горячность ее речей, помнил, как на закате ветер развевал ее распущенные волосы, совсем темные на фоне белого длинного платья, помнил волнующуюся толпу перед ней. Белый — цвет мира, которого они одержимо жаждали, цвет невинности, растоптанной тяжелыми армейскими ботинками, а еще — цвет самого горячего пламени. Лея всегда знала, чего хочет, и добивалась этого с упрямой, отчаянной решимостью... но теперь, когда Люк вернулся, Лея словно не знала, что делать дальше. Она и не знает, думает Хан, пощелкивая пальцами по пепельнице. Никто толком не знает. Шумные компании сменились одиночеством их квартиры, протестные выкрики — глухой тишиной, а прошлый запал растворился в рутине каждодневных тревог. Лея больше не была окружена толпой, лишь страхом и нервным ожиданием. Она мечтала увидеть брата прежним, Хан же хотел снова увидеть ее в длинном платье, окруженную знакомыми и друзьями, с победной и светлой улыбкой на губах. — Я найду дом, — поднимает он голову и смотрит на Лею, желая разгладить морщинку, залегшую между тонких бровей. — Мы уедем, все втроем. Посмотрим, насколько плохи дела. Поправим их, и будем жить дальше. А потом вернемся и отпразднуем все это как следует — свадьбу, возвращение Люка, новую жизнь. Лея улыбается ему усталой, но благодарной улыбкой, молча кивает, и Хан быстро добавляет: — И ты будешь в белом.