Доброе утро, Вьетнам

февраль 1969

— Отец умирает. Люк стоял на пороге, от него несло виски и табаком, и тем тонким металлическим запахом, какой бывает перед грозой. Лея отступила, пропуская его в прихожую, потом закрыла дверь на задвижку — чтобы, когда Хан вернется со смены, ему пришлось позвонить. Люк прошел к вешалке, держась за стену, стянул с плеч ветровку; рукав запутался у кисти протеза, и Лея протянула руку, чтобу помочь, но Люк молча отстранил ее, повернулся к ней спиной и не оборачивался, пока не справился сам, пока не остался в одной рубашке с непривычно короткими рукавами. Прошел на кухню, обежал взглядом ряд светло-голубых шкафчиков и присел за стол. Долго молчал, потом достал из нагрудного кармана рубашки смятую пачку сигарет, выбил несколько и предложил одну Лее. Та отрицательно покачала головой, и Люк скользнул по ее фигуре мутным взглядом, нахмурился, шевельнул губами, но ничего не сказал. Тщательно вложил сигареты обратно в пачку, так же аккуратно вернул ее в карман, положил руки перед собой и затих, глядя куда-то в угол. — Откуда ты знаешь? — наконец спросила Лея. — Про отца. — Он позвонил. — Люк откинулся на спинку, провел ладонью по лбу, сминая отросшие легкие волосы, потер подбородок, так медленно, будто решал, не пора ли побриться. — Он мне позвонил, вот откуда я знаю. Лея ощутила укол злости — как и всякий раз, когда думала об отце, — почти неощутимый, почти ставший привычным, почти... Он позвонил Люку — ну конечно же, кому еще ему звонить, не ей же, в самом-то деле! Она не взяла бы трубку, зная, что это звонит он, не стала бы говорить с ним, не стала бы даже слушать, и все же... Все же ей хотелось этого звонка — чтобы можно было отмахнуться от него, ответить молчанием, дать понять: она не отступит. Чтобы поставить точку. Но даже этого маленького триумфа он ее лишил. — Вы говорили? — ей захотелось закурить, ощутить на языке горечь и дым, идущие изнутри, но Лея сдержалась. — Говорили. Я вечером еду в Уинтроп, — он не спрашивал, как делал прежде, когда они обсуждали что-то, лишь ставил перед фактом. — Утром самолет. Утром самолет. Утром, повторила про себя Лея. Самолет. Он позвонил сегодня — и вот уже назавтра Люк сядет в самолет, пересечет четыре часовых пояса и половину страны, и утром же сойдет с трапа на другом краю Америки. И все по одному лишь звонку. Стоило лишь пальцем поманить. Ей стало тошно, она отвернулась к окну, смотрела на чахлые ветви вязов, приникшие к стеклам, на прямоугольники соседних многоквартирных домов: серая гладь стен, провалы окон, и где-то наверху — такое же серое небо, равномерно тусклое, как пыльный бумажный абажур. Потом разомкнула губы и сухо спросила: — Зачем, Люк? — она хотела спросить, зачем вообще ему ехать, но вместо этого почему-то добавила: — Зачем ты пришел? — Сказать, что меня не будет пару дней. Зачем же еще?.. — Действительно... — выдохнула Лея и резко развернулась к нему. — Зачем же еще! Я же не он, со мной можно и не нянчиться, да, брат? Лицо Люка потемнело, и она тут же пожалела о своих словах — лишь на миг, потому что он как-то отчаянно и зло ответил: — Ну что ты, Лея. Что ты... жалеть здесь можно только меня одного, или ты забыла? — глаза его сверкнули, он быстро пробежался пальцами по ремешкам у локтя, вытянул руку из гильзы и поморщился. — Это же я искалечен, не ты... Гнев вскипел в ней мгновенно, и Лея склонилась над братом, уперевшись ладонями в стол. — Может, тогда скажешь, зачем тебе это надо? Зачем тебе с ним встречаться? Для чего, Люк? Чего ты ожидаешь услышать?.. Извинений?! — он смотрел на нее снизу вверх, но Лее вдруг показалось, что это он нависает над ней, впиваясь в лицо светлыми злыми глазами, упрямыми, как у отца — таким, каким она себе его представляла. — Ах, да, чуть не забыла... Он же не в курсе, что лишил тебя руки, так ведь? Люк отвел глаза. — Не в курсе, — наконец признался он тихо и вновь посмотрел на нее с вызовом: — И ты ему не расскажешь, ясно? — Это не тебе решать! — вскипела Лея. — Ну не все же вам решать за меня! — вскинулся Люк. — Теперь моя очередь! Или мне за твоим подолом до смерти прятаться?! Взращивать в себе все это... всю эту беспомощность... будто сам я ни на что не способен! Так, что ли? — Конечно же нет! — вскричала Лея. — Ну конечно нет! Лучше поехать к отцу, который нас бросил и отпустить ему все грехи! И самое главное — не волновать его всякой ерундой, мелочами, ну, знаешь, вроде той, что это его сраное оружие тебя покалечило! Главное — сделать вид, будто все нормально! Чтобы он... — Мы близнецы, Лея! — произнес Люк тяжело и страшно, и будто через силу закончил: — Близнецы, но не один человек! Лея вдруг задохнулась, захлебнулась воздухом; плечи ее бессильно опустились, живот напрягся, и она вцепилась в край стола, опустив голову. Краем глаза она видела, как Люк беспокойно подорвался с места, вскочил на ноги, зашарил по шкафчикам, хлопая дверцами, чертыхаясь про себя. Зажурчала вода, и он подал ей стакан воды, поднес к губам и медленно поил, пока Лея пыталась унять стук зубов о стекло и занывшее сердце. — Ты в порядке? — тихо спросил он, отставив воду, отвел волосы с ее лица. — Лея? — Я просто... — она шумно выдохнула, разогнулась, расправила занемевшие плечи. — Черт, я... Я не пытаюсь тебя отговорить, нет... Просто я так зла! Не на тебя, а вообще. Понимаешь? Меня из себя выводит, что можно так просто... так легко... оставить своих же детей, черт... Люк осторожно усадил ее за стол, смотрел с беспокойством, взволнованный, побледневший, и Лея устыдилась этого разговора, всех слов, что они так неосторожно сказали друг другу — и в то же время она чувствовала легкость, будто дала волю чему-то, что сдерживала прежде. Сдерживала напряженно, с усилием, о котором даже не подозревала, до того оно стало привычным. Будто что-то хлопнуло, как перегоревшая лампочка или лопнувшая шина. И еще она поняла — Люк не был пьян, как ей показалось вначале; лишь очень, по-настоящему испуган. — Детей, понимаешь, — произнесла она ищуще, пытаясь подобрать слова. — Оставить нас. Меня, и... тебя. Тебя, Люк! А потом вот так запросто получить прощение, будто все это ничего не стоит, ничего не значит, будто... Есть же вещи, которых нельзя простить, понимаешь? Нельзя, потому что ни один... ни один родитель не должен так поступать с детьми... Он не должен был так поступать! — воскликнула она и закрыла лицо руками, пытаясь спрятаться от собственных слов. — Не должен был так поступать... с нами! Слезы полились сами собой, неостановимо, и Лея молча утирала их дрожащими пальцами. Протез Люка лежал на столе, будто отмечая собой ту границу, которую Лея не могла и не хотела переступить, и которую так легко перешагнул Люк. Он присел рядом, заправил волосы ей за ухо и тихо, сбивчиво зашептал: — Я понимаю. Я все понимаю, Лея... Ты считаешь, будто я... Будто я и не думал об этом вовсе, но это не так! Но и ты пойми, — его голос звучал успокаивающе, мерно струился словно бы сквозь нее, и Лея слушала, кивками отмечая паузы, и каждое слово будто касалось ее изнутри. — Ты говоришь о прощении... Может, ты и права, может, отец вовсе этого не достоин, но это же... Это же не только о том, какой он, Лея... Это и обо мне тоже — о том, какой я человек... — он помолчал немного, потом сказал уже тверже: — Мне это нужно. Не будет другого шанса, не выпадет никогда, и я должен... Я должен это сделать, понимаешь? Не отцу должен, Лея... Себе. Она взглянула на него сквозь пелену слез. Лицо Люка расплывались и множилось, точно мозаика калейдоскопа: вот светлый взгляд, какой бывал у него в минуты нежности; вот морщинка между бровей, которая появилась, когда он вернулся, и которой не было прежде; вот горькая складка у губ, которыми он целовал ее под яблонями, будто бы вечность назад, и родинка у нижней губы, рядом с едва различимым шрамом, и ямочка на подбородке... Лея дотронулась до нее кончиками пальцев, слабо улыбнулась. — Я видел, как это бывает, — признался Люк, глядя на ее губы; всегда отводил взгляд в моменты волнения, и всегда возвращался глазами к ее глазам. — Смерть. Я видел смерть, Лея, и знаю, как непоправима она, как неизбежна, как... Я не хочу потом жалеть. Понимаешь?.. Она понимала. Она хотела бы не понимать, отвернуться от этого знания, не помнить его, но оно незримо окружало Лею: голубой кашемировый джемпер, и сожженный самоучитель немецкого, и стопка писем, которую она хранила в ящике стола, запирая на ключ даже от Хана. Лея понимала, и потому кивнула Люку, пробежалась пальцами по легким и мягким волосам у его виска, пропустила их сквозь пальцы ласково и нежно. — Хорошо. Ты прав, наверное... Наверное, тебе нужны деньги на билет? — спохватилась она и поднялась из-за стола, но Люк коротко мотнул головой и ответил: — Он уже заказал и оплатил билет, не беспокойся. Подспудное раздражение — конечно же, он обо всем позаботился, когда ему сделалось вдруг что-то нужно! — вновь подступило к груди, но Лея отогнала его. — Когда ты вернешься? — спросила она вместо этого. — У обратного билета открытая дата, — осторожно объяснил Люк. — Я вернусь, как только смогу. Он поднялся с места, забрал протез, и принялся надевать его умело и ловко; Лея поняла, что разговор окончен. — Скоро Хан придет, — обронила она, не взглянув на часы. — Если ты подождешь немного... — Нет, — ответил Люк, затягивая ремешки на локте. — Нет, я пойду, а то пробки, знаешь... У входной двери он задержался, смял в кулаке ветровку, взглянул на нее исподлобья, и Лее вдруг вспомнилось, как несколько лет назад они все так же стояли у автобуса возле призывного центра Форт-Гамильтон, и тогда она не решилась подойти к нему, не решилась обнять, потому что ей казалось, что как только она сделает это, какой-то неведомый и смертельный механизм будет запущен, и начнет отсчет, а пока — это все не всерьез, не взаправду. Вспомнилось, что Люк смотрел на нее так же, словно предостерегал — не подходи, пожалуйста, не надо, или я просто не выдержу. Тогда они сделали вид, будто это и не прощание вовсе, будто и не разлука. Как же молоды они были, и как же... В два быстрых шага Лея преодолела узкий коридор и то расстояние, что их разделяло, и приникла к брату всем телом, сцепила за шеей руки, пальцы — в «замок», как в детстве, — вжалась острым подбородком в плечо, чувствуя, как ладонь его, теплая и легкая, легла ей на спину, между лопаток, и на одно долгое мгновение они замерли, застыли, а потом разъединились — с усилием, через тяжесть и сопротивление собственных тел. В замке загремел ключ, потом раздался короткий звонок. — Хан вернулся, — одними губами сказала Лея и Люк ответил ей так же беззвучно: — Вот и хорошо. Еще секунду они смотрели друг на друга, ничего не говоря, а потом Люк наощупь, не глядя, открыл задвижку и легко толкнул дверь. — Я уж думал, ты решила наконец от меня избавиться и сменила замки, — пробурчал Хан и шагнул к Люку, обнял его, пятерней встрепал волосы. — Хорошо, что ты здесь, есть у меня к тебе дело, Лаки... — Я уже ухожу, — признался Люк и нехотя отстранился. — Я вам позвоню, хорошо? Завтра вечером. Он выскользнул из квартиры и сбежал по ступеням, юный и легкий, и эхо умножало его шаги. — Куда это он? — спросил Хан, стягивая замшевую куртку с широких плеч, потом спохватился, обвил Лею руками и поцеловал крепким и долгим поцелуем. Оторвался от ее губ и, будто бы невзначай, поинтересовался: — Уж не на свидание ли торопится? — Вроде того, — вздохнула Лея. — Можно и так сказать.