Чёрный бархат темноты

*** Когда глаза у мёртвого закрыты, может показаться, что он спит. Главное при этом – не нащупывать пульс и не подносить зеркальце к лицу, проверяя, запотеет ли оно от дыхания. В этом случае смерть сразу обнаружит себя, не дав шанса надежде. Лучше трясти и окликать – вдруг всё же очнётся? Просто сон глубокий, так бывает. Но если глаза открыты и смотрят прямо перед собой (как правило, в небо), то тут уж сомнений не остаётся. Никаких уловок не нужно, и без того всё ясно: с открытыми глазами спят только мёртвые. Может, из-за опущенных век Джеффа (и отсутствия зеркала под рукой) введённый в заблуждение Уинстон провёл рядом с его телом так много времени. Не ел, не пил воду, оставленную для него Нечётными, не позволял им подходить. Не откликался. Он сидел на земле, положив голову Джеффа на свои колени, и разговаривал с ним. Сначала умолял, рыдая, потом долго молчал и под конец заговорил – спокойно и ласково. Длинный монолог, нежные слова. «Любимый», «родной», «я без тебя не», «а помнишь, как». Джефф не помнил или делал вид, что не помнит историю их первой встречи. Джефф притворялся спящим, не шутил в ответ и не подмечал детали, а Уинстон всё обнимал его, гладил по лицу и волосам. Целовал – от поцелуев ведь оживают в сказках? Сильнее веры только отчаяние, а сильнее отчаяния только вера. Когда рассказ Уинстона подошёл к концу, на него обрушилось осознание истины. Он в последний раз провёл ладонью по щеке Джеффа, всматриваясь в черты его лица, запоминания. Затем поднял Джеффа на руки (не позволяя его голове запрокинуться) и вынес от края поляны в середину, в самый центр. Оставив Джеффа лежать там, Уинстон направился к мастерской; едва ли осознавая постороннее присутствие в ней, взял лопату. Кто-то поднялся, чтобы отправиться следом, но Уинстон предупредил: – Мне не нужна помощь. В его голосе больше не было жизни, а вырытая им могила была такой глубокой, будто он боялся, что Джеффа вздумают раскопать и потревожить. – Нам, что же, даже проститься нельзя? – оскорблённо буркнул Джейк, зыркая на Уинстона из окна мастерской, – Будто только он имеет право! «Моя собственность, ничья больше». Самый настоящий Чётный. – Заткнись, – ответил Саймон, тоже мрачно глядя в окно, – Ты не был на его месте. Проститься всё же вышли. Первым был Чак: когда горка перелопаченной взрыхлённой земли вернулась на место, как одеялом накрыв собой уложенного на дно ямы Джеффа, Чак подошёл и положил на земляную усыпальницу маленький глиняный цветок – не больше тыквенной семечки. – Живые цветы вырастут ещё не скоро, – сказал Чак, – Пусть будет хотя бы такой. Уинстон не воспротивился появлению цветка, не стал прогонять Чака. Совершенно измождённый от долгого рытья, весь в земле, крови Джеффа и грязных речушках слёз на щеках, он стоял на коленях перед могилой, беспомощно опустив руки и намереваясь, кажется, простоять так всю оставшуюся жизнь. Земля под ним всё ещё была тёплой и не собиралась остывать, хотя куст пожара, охвативший Глэйд, стал вянуть на вторые сутки после того, как распустился. Распался на отдельные ветви, потом – на ветви поменьше, а те свернулись в бутоны, и ни на поляне, ни в лесу не осталось ни одного огненного лепестка. Даже дым растерял плотность, с иезуитской наглядностью обнажив седые от пепла трупы деревьев, хотя воздух всё равно остался спёртым, и казалось, никакого ветра не хватит, чтобы растрясти его и прогнать визуальный эффект запотевшего стекла. Никакой дождь не прибьёт его к земле, только прошьёт каплями, но что толку? «Кажется, что Глэйд никогда не оправится», – сказал внутренний голос. «Совсем как Уинстон», – кивнул здравый смысл. Маленькая ладошка Чака опустилась на плечо Уинстона. Тот не сбросил её, и благодаря этому крохотному допущению другие поняли, что могут присоединиться к прощанию. Медленно и тихо вышли на поляну, то и дело опасливо поглядывая в сторону Зала Совета вдалеке. Окружили могилу. Никто не стал ничего говорить: любые слова, даже самые осторожные и почтительные прозвучали бы осквернением скорби, принявшей форму тишины. Томас подошёл со всеми. Ньют тоже, хотя боль Уинстона будто распускала вокруг него магнитные волны, которые Ньют отчётливо ощущал, и чем ближе подходил, тем больнее было ему самому. Он старался не вспоминать Джеффа живым, а ещё не представлять себя на месте Уинстона, но мысли, слишком вёрткие и текучие, всё равно выныривали на самую освещённую часть сознания. Что было бы с Ньютом, найди он Томаса мёртвым на поляне? И что было бы с Томасом, если бы ему пришлось засыпать его, Ньюта, землёй? Слёзы, которые падали с лица Уинстона, как с обрыва, казались тяжёлыми и какими-то особенно большими. Больше, чем обычные слёзы. Они всё текли и текли, и казалось, глаза уже давно должны были вытечь вместе с ними, но всё ещё упорно блестели из-под сырых ресниц. Глаза Ньюта наоборот, почему-то были сухими, но горло так сводило, будто внутри сидел сильный магнит или гнутая железка, которая вдруг вздумала разогнуться и заодно разорвать Ньюту трахею. Он сглатывал и тёр горло рукой, но дышать было так же тяжело, как когда ладонь Галли сжимала ошейником в темноте хижины. Что-то подобное происходило с Саймоном, только на уровне груди: он схватился за воротник своей рубахи так, как если бы только это могло удержать внутри его сердце. Гнев и негодование уже отпустили его (не без помощи Чака, кинувшегося яростно обнимать Саймона в момент срыва), и Саймон не обращал внимания на Ньюта, будто даже оставил попытки прогнать. Он видел перед собой только могилу, только Джеффа, скрытого под толщей земли, только утрату. Ему было бы легче, будь Минхо рядом – тот должен был стоять рядом и держать за руку в этот момент, – но Минхо был где-то далеко. – Нужно что-нибудь положить, чтобы видеть издалека, – сказал Лайл, – Цветочка мало, нужно что-то большое, чтобы не затоптали и... Он не договорил, замялся, но все и так поняли: место захоронения нужно было как-нибудь обозначить. Сначала решили воткнуть палку в изголовье могилы, но всё, что когда-либо называлось палками, превратилось в хлипкие угольки и невесомый, порхающий серыми снежинками пепел. Поэтому трое Нечётных отправились на поиски булыжника вглубь чёрного пятна, когда-то бывшего лесом. Будто на то было время, будто Чётные не могли или не собирались наброситься на них при первой же возможности. – У озера полно, – тихо сказал Чак им вдогонку, – Поняли, где? Берите самый красивый. – Осторожнее там, – предупредил Бен, – Не плутайте долго. Может, было неправильно вести Уинстона туда, где он нередко навещал Джеффа. Но больше было некуда, а Чак решил, что лучше скорбеть в уюте и под крышей, чем посреди поляны. Поэтому Уинстона подняли за локти, привели в мастерскую и усадили на табурет, укрыв сорванной с дверного проёма занавеской. Она то и дело спадала с плеч, и Саймон подтягивал её вместо Уинстона, хотя тот не мёрз. Его пустой немигающий взгляд прилип к лежащему на подиуме новичку и бессмысленно застыл. Новичок, весь в мелких трещинках высохшей глины, посмотрел на Уинстона в ответ, и несколько мгновений продлился безмолвный диалог двух изувеченных людей: один обгорел снаружи, другой – внутри, и оба – насквозь. После установки памятника (самый красивый булыжник из существующих, Чак проверил) и высечения на нём имени Джеффа кто-то сунул в руку Бену кусочек воска, когда-то бывшего свечой. В него вкатали новый фитиль, растерев огарок и верёвочку между ладонями, и воскресшая свеча стала напоминать мышь с белым хвостом. Бен зажёг спичку, но не поднёс к хвосту: все – даже те, кто стоял на приличном расстоянии, – рефлекторно отшатнулись от крошечного коготка пламени, будто он мог поцарапать до кости. – Страх огня, – констатировал Чак, кивнув печально, – Это у нас ещё не скоро пройдёт, привыкайте. Бен задул спичку, оставив воск холодным. Молча вернулись в мастерскую. Все, кроме караульных, сели вдоль стен и по углам, как раньше, как можно дальше от центра, только на этот раз вооружились осколками керамики на случай вторжения Чётных. Почти синхронно, как по команде поскидывали ботинки, завалив ими весь пол: непривыкшая к заточению кожа ног сопрела и натёрлась, добавив к ожогам горстку мозольных волдырей. Крис, ещё во время бойни завязавший шнурки бессистемным капканом крепких узлов и из упрямства долго терпевший боль в стёртых пятках, в конце концов решил, что оно того не стоит. Он потратил минут пять на то, чтобы распутать намертво связанные друг с другом шнурки, и в итоге принялся озлобленно рвать их ножом, заодно обдирая кожу с ботинок. – Если бы знал, чем это обернётся, никогда бы не надел, – тихо буркнул Райан, обнимая себя за колени и исподлобья глядя на не оправдавшие надежд ботинки как на последних предателей. – Они тебе не по размеру просто, маленькие, – шёпотом ответил Кевин, – А мне, наоборот, большие достались. Не помню, с кого стягивал, но ласты у него что надо. Хочешь, махнёмся? – Я бы сотню таких башмаков отдал за то, чтобы Фрай снова прикатил свою тележку, – вклинился в разговор Лукас, держась за урчащий живот, – Уже дважды должен был прийти, где его носит? Помираю с голоду. И снова молчат. Тяжесть траура, нависшая над всеми, между всеми и внутри всех, казалась такой невыносимой, что говорить хотелось о чём угодно. О любых неуместных пустяках – пусть даже о ботинках или пропущенных завтраке с обедом – лишь бы не думать об истекающем слезами Уинстоне и о Джеффе, чьё отсутствие в полной людей мастерской ощущалась сильнее их присутствия. Но ни у кого больше не поворачивался язык, а голоса будто отключились. Только Саймону удалось найти в себе силы. – Фрай не придёт, – произносит Саймон. Сначала никто не понял, что он имеет в виду. Потом, когда поникшие взгляды отлипли от пола и устремились на Саймона, впрочем, тоже. – О чём ты? – осторожно спрашивает Джейк. Саймон отходит от окна, садится на край подиума. – Я всё ждал, что Чётные нападут, пока мы хороним Джеффа, – задумчиво продолжает он, сложив руки на груди и глядя на ошмёток растерзанного Крисом шнурка, – Был вполне подходящий момент. Как и сейчас: они уже несколько раз могли подкрасться и окружить мастерскую. Достаточно просто поджечь её, чтобы выкурить нас. При всём уважении к караульным, если бы Чётные хотели, давно бы сделали, да? Чего тянут? Никто не отвечает на риторический опрос, все ждут продолжения. – А потом до меня дошло, – говорит Саймон с невесёлой улыбкой, – Они не станут нападать. Вообще. Его голос звучит так уверенно, будто его соображения – констатация факта. Будто заглянул на дно опустевшего корыта и прочитал будущее по глиняным разводам, предсказания которых ещё ни разу не подводили. Вросшие в углы Нечётные подобрались и от любопытства вытянули шеи в сторону Саймона. Караульные направили на него бинокль. Даже новичок попытался приподняться на локтях (глина при этом посыпалась с него пылью), однако тут же подскочивший к нему Чак жестом велел лечь обратно и расслабиться. – С чего ты взял? – спрашивает Томас, сведя брови. Саймон поднял на него глаза. – Ещё когда Минхо озвучивал их требования, мне показалось странным, что они не дали нам никакого срока. – Они потребовали сдать им Ньюта и Томаса, – произнёс Бен, прищурившись, будто напоминая самому себе, – И вернуться к хозяевам. – Всё так, – соглашается Саймон, – Но обычно, когда выдвигают ультиматум и угрожают последствиями, говорят «думайте до рассвета», или «до заката», или вроде того. А потом приходят в назначенный час за ответом. Но они не обозначили никакого времени и приходить, по всей видимости, не собираются. Может, потому, что решили поступить хитрее? – Что ты хочешь этим сказать? – взволнованно спрашивает Кевин, часто моргая. – Они знают, как мы зависим от Фрая. Что без него по вполне понятным причинам мы долго не протянем. И Фрай не пришёл, как договаривались, хотя он обязательный – всегда таким был, и не бросил бы нас. Так что всё сходится. Саймон бесцельно нажимает рукой на педальку запихнутого в угол гончарного станка, а затем ведёт головой слева направо, глядя на всех по очереди, и заканчивает: – Ужина не будет, вот увидите. – Они, что же, – в полнейшем ужасе шепчет Лайл, – Убили Фрая?.. – Щас, – усмехается Джаред, – Фрай дорог им так же, как нам. – Скорее, держат у себя и не пускают кормить нас, – догадался Чак. – Решили заморить голодом и тем самым вынудить сдаться, – кивнул Саймон, – Думают, без еды мы сами к ним приползём. Сложим оружие, выдадим Ньюта с Томасом и будем умолять хозяев принять нас обратно. – Никого мы не выдадим этим шакалам! – внезапно восклицает Крис, швыряя в сторону искромсанный ботинок, резко вскакивая и крепко сжимая нож в руке, – И ни на какие условия не согласимся! – Довольно с меня! – подхватил Шейн, подпрыгнув вслед за Крисом, – Я ничей. Я свой собственный и не собираюсь возвращаться к Нику! Вот, где у меня уже его хрен сидит! Вот где! Он показывает на своё горло, ниже кадыка. Несколько Нечётных, задетых за живое этой наглядной визуализацией, вспыльчиво взлетают с мест подобно растущим в ускоренной съёмке грибам. Поднимается гвалт. Устроенного погрома и расправы над Зартом явно не хватило для того, чтобы выплеснуть накопленную в хижинах обиду и ненависть, зато обиды и ненависти хватит на сожжение ещё десятка дополнительных Глэйдов. Так что Саймону приходится приложить усилия, чтобы остановить новую волну возмущения, чреватого необдуманным насилием. Бен призывает к спокойствию, стараясь говорить громко, но не кричать. – Ты вообще молчи, – вскидывается Рой, тыча пальцем в его сторону, – Пять минут назад затесался в босые, а уже распоряжения отдаёт! – Он хочет помочь, – уверяет Ньют, вступившись за Бена. – Неужели? Откуда нам знать, что он не шпион? Как мы можем ему доверять? Прибился к нам, как пришлая дворняга, – это не странно, на твой взгляд? – Если еды нет, – говорит Кевин по существу, – Что тогда делать? Как без еды-то? Чертовски актуальный вопрос. Отрезвляющий. Все замолкают, глядя друг на друга и бестолково моргая. У кого-то урчит в животе – да, снова у Лукаса, но и у Томаса тоже. И у Итана. И ещё у двоих. – Сад сгорел, – вслух размышляет Райан, – Редиску не нарвать. – Выкрадем Фрая? – предлагает Шейн. – Ага, стырим, – усмехается Джаред, – Дожили. – По-моему, решение очевидно, – говорит Саймон. Чак оставляет новичка одного, протискивается между Нечётных, спотыкается о кучу бесхозной обуви, едва не позволяя сидящему в кармане ежу выпасть наружу, но всё же подходит к Саймону вплотную и вскидывает голову. – Даже заикаться об этом не смей, – говорит он тихо, но едко и с угрозой, – Только попробуй ещё раз это предложить. Ты был не в себе, когда стал прогонять их впервые. Смерть Джеффа и предательство Минхо – я всё понимаю. Но сейчас пора опомниться. – Эй, притормози, – попытался остановить его Саймон, подняв обе ладони, – Ты не понял меня. – Отдать Ньюта с Томасом? – продолжает Чак, будто не слыша его, – Откупиться ими? Заплатить ими за жрачку? Только попробуй, Сай. – Я и в первый раз имел в виду вовсе не это. – А что тогда? – Чак задирает подбородок выше, почти вставая на носочки для того, чтобы быть с Саймоном одного роста и произвести на него устрашающее впечатление, – Говори. – Вам, ребята, нужно уходить в лабиринт как можно скорее, – Саймон поворачивается к Ньюту и Томасу, смотрит без тени неприязни, – Валить подальше от всего этого. Оставаться нельзя: как бы мы ни поступили, всё внимание Алби будет направлено на вас. У него на вас зуб, и даже не один. Как и у всех Чётных теперь. Ньют ловко скрывает внутренний озноб от упоминания лабиринта. Умалчивает о своей непереносимости стен. Говорит себе, что разберётся с ней позже, хотя знает, что не разберётся. – Уйдём только мы? – спрашивает он, и его голос убедительно не дрожит, – Ты не с нами? – Я бы провёл всех, – кивает Томас, окидывая взглядом мастерскую, – У нас бы получилось. Несколько Нечётных переглядываются, не веря услышанному, но в разговор не вмешиваются. Саймон качает головой сразу, будто решение принято им уже давно. – Без меня. Если сбегу, ничто не помешает Чётным продолжить свои обычаи с теми, кого лифт привезёт после нас. Новички снова станут трофеями, и тогда всё, что случилось, будет напрасным. Раз уж взялись ломать систему, то сломаем её до конца. Вы двое многое для этого сделали, нам осталось закончить. Саймон опустил глаза, сглотнул. Добавил сухо: – И я не оставлю Минхо. – А он тебя оставил, – тихо напомнил Чак. – Знаю, – раздражённо отвечает Саймон, – И всё же не стану поступать так с ним. Он поворачивается к мастерской, вмиг отметая личные переживания, смело и твёрдо смотрит на остальных. – Те, кто хочет, в полном праве уйти вместе с Ньютом и Томасом. А с оставшимися мы наведём порядок. – Как это? – спрашивает Итан, по испуганному лицу которого понятно, что ему легче согласиться на битву с десятком обутых воинств, чем допустить мысль о путешествии в лабиринт, пусть даже под предводительством бравого Томаса, – Что именно будем делать? – Для начала отвлечём внимание Чётных на себя и тем самым дадим Ньюту и Томасу время на побег, – отвечает Саймон, не задумываясь, – А потом сразимся. – Раз плюнуть, – иронизирует Джейк, – Звучит потрясно. Вот только Чётные порвут нас на корм гриверам. Они ж все натренированные, забыл? Понабрались опыту на этих своих состязаниях. А мы слабаки, из всех нас только Ньют умеет драться. – Ну, не скажи, – с улыбкой помотал головой прислонившийся к стеллажу Бен, – Вы те самые слабаки, которые задали Чётным знатную трёпку. Они погорельцы не меньше вашего, сидят сейчас и раны зализывают. К тому же, вы разули почти всех, а без обуви они практически беспомощны. По себе знаю. Бен бросает взгляд на ботинки Томаса, после чего беззлобно подмигивает ему. Томас не смущается, только поднимает брови с немым вопросом: «Что-то не устраивает?» – А если ничего не выйдет? – спрашивает Ньют Саймона, – Если Чётные всё же одержат верх, что тогда? – Тогда уйдём вслед за вами. Ничего другого нам не останется. – Говоришь так, будто на каждом углу раздают план лабиринта с аудиогидом и избранными маршрутами, – фыркнул Рой. – Дай-ка сюда. Саймон протягивает ладонь в сторону Криса. Крис неохотно отдаёт ему нож, и Саймон, подойдя к подиуму с другой стороны, подцепляет лезвием одну из деревянных дощечек. Она приподнимается со скрипом, как крышка древней шкатулки, и все подходят ближе, толпясь и заглядывая в тайник. Саймон выуживает из него глиняный квадратик, испещрённый завёрнутыми друг в друга линиями и раскрашенный яркими, ничуть не выцветшими капельками розовой, зелёной и голубой глазури. – Помнишь? – Саймон показывает Ньюту пряник, – Подставки под горячее. С ними не пропадём. – Джефф выучил карту лучше всех, – вспоминает Чак, кивая печально. – А я подглядывал на экзамене, – признаётся Саймон. – Чёрт меня дери, – поражённо шепчет Бен, беря пряник из рук Саймона и всматриваясь в узор, – Это же… фрагмент четвёртой секции, я прав? Откуда он у вас? Есть другие? – Посуду они тут пекли, как же! – хохотнул Джаред, – Вот ведь. Саймон и Чак подняли ещё две половицы подиума, извлекли проложенные тряпицами пазлики. Руководствуясь хитрой нумерацией, состыковали вместе полторы секции – четвёртую и примыкающие к ней коридоры шестой, – позволив всем рассмотреть их и вдоволь наудивляться. Большая часть макета осталась внизу, в тесном подполье, и то, каким широченным оказался его малый, вынутый на свет кусочек, будоражило воображение предполагаемой величиной целой картины. Нечётные щупали коридоры глазами, заглядывая за плечи друг друга и не задавая ни вопросов, и по выражениям их лиц, раскрашенных смесью любопытства и ужаса, как глазурью, Ньют понял, что иметь дело с настоящим, не-макетным лабиринтом не хочется никому. – Я остаюсь, – тихо сказал Лайл будто самому себе. – И я, – сказал Итан, – Вы уж без меня как-нибудь. Остальные воздержались от комментариев, молча озвучив догадку Ньюта. Пугающие пряники сложили обратно, посадили половицы на место и двинули по ним несколько раз, убедившись в том, что встали крепко. Сразу после Саймон принялся рисовать пальцем детали своего плана на глиняной пыли, осыпавшейся с новичка на клеёнку. Новичок повернул голову и с интересом наблюдал, как под его боком появляются фигуры и стрелки, символизирующие траектории участников и этапы отвлекающего манёвра. – Вы вдвоём затаитесь у озера, – говорит Саймон, показывая Томасу кружок на своём чертеже, – Мы сделаем вид, будто согласны на условия Чётных, и выманим их в противоположный угол поляны, как можно дальше от ворот. Как только Чётные окажутся здесь, – Саймон тычет пальцем в крестик, – Вы сможете продвинуться вдоль стены мимо Зала Совета, к воротам. Дальше – сразу в лабиринт. Если и заметят, остановить уже не успеют. – Повезёт, если сбежите перед самым закрытием, – говорит Бен, нависая над планом, – Рискованно, но так не будет погони. Ворота захлопнутся, и вас уже не достанут. – Думаешь, за нами бросятся в погоню? – спрашивает Томас. – А ты думаешь, отпустят просто так? – Гриверы могут и отпустить, – кивает Саймон, – Насчёт Чётных не уверен. Они ещё несколько минут обсуждают стратегию. Глиняная пыль мечется из стороны в сторону под движениями пальцев, собирается ладонями обратно, снова покрывается кругами, стрелками и крестиками. Ньют стоит рядом, наблюдает за ней и внимательно слушает Саймона, даже предлагает что-то, чтобы выглядеть участливо, и чувствует себя последним лжецом. Как признаться, что ничего не выйдет? Томасу известно, что Ньюта в лабиринт не затащить, но он почему-то делает вид, что в предстоящем походе его будет сопровождать не страдающий клаустрофобией трус, а укротитель стен с послужным списком в сорок лабиринтов. Они вдруг смотрят друг на друга в разгар обсуждения; взгляд Томаса понимающий, но, вместе с тем, уверенный и обнадёживающий: он будто он знает, что в этот раз всё получится. Ньют решает взять с него пример: может, если притвориться, что всё в порядке, оно и будет в порядке? А вдруг. Когда детали плана оговорены, остальные уже во всю готовятся к предстоящей стычке с Чётными. Кевин и Джаред вытягивают несколько длинных деревянных прутьев прямо из стены мастерской. Лайл и Рой сооружают из них копья, фиксируя на концах керамические осколки и привязывая их шнурками. Райан и Шейн обшаривают углы в поисках тряпиц, которыми можно обмотать ноги вместо листьев, а Джейк и Лукас, решившие попытать счастье и устроившие вылазку на место бывшего сада, возвращаются с неприлично широкими улыбками на лицах и полным ведром чёрных дымящихся камней. – Что это с вами? – спрашивает Чак, – Сдурели? На кой нам эти-… Джейк берёт один из камней и на глазах у всех разламывает его руками. Тот поддаётся на удивление легко, как-то совсем не по-каменному распадается на две кривые половинки, и внутри оказывается желтоватая рассыпчатая мякоть, пахнущая тепло и очень знакомо. – Картошка?.. – спрашивает Итан, не веря своим глазам. – Клубни запеклись прямо в земле, – говорит Джейк, не переставая улыбаться, – Даже готовить не нужно. И тёплая до сих пор. – Чего ждёте? – спрашивает Лукас задорно, – Налетай! Это он зря. Трапеза могла бы пройти вполне цивилизованно, но призыв прозвучал уж слишком залихватски. Услышав его, все накинулись на картошку так, как, наверное, голодный до тела Чётный кидается на выигранного и утащенного в хижину новичка. Копья, тряпки, осколки и бинокль оказались побросаны, и все как один ринулись к ведру, протянув вперёд руки, беззлобно толкаясь, шутливо отбирая друг у друга добычу, радостно смеясь. Спустя пару секунд ведро опрокидывается, картошка сыпется и катится, а вслед за ней валятся все, кто стоял на ногах – путаясь друг в друге, крича «Отдай!», нелепо барахтаясь. Выхватив картофелину, едят руками. Обугленная кожура снимается без труда: достаточно просто надавить, хотя кто-то кусает прямо с ней, как яблоко, не заморачиваясь. О соли никто и не вспоминает: еда, приправленная голодом, хороша и без неё. Чак сразу же относит добытую в честном бою картофелину к подиуму и делится ей с новичком: кусочек ему в рот, кусочек – себе, и заново. Саймон относит Уинстону; тот, всё это время сидевший неподвижно, немного оттаял, и, едва заметно кивнув в знак благодарности, принялся есть – без аппетита, как заводная игрушка или автомат, в который бросили монетку. – Не будешь? – спрашивает Чак, глядя на кожуру, которую Бен брезгливо складывает на клеёнку, – Тогда мне давай. Вероятно, почувствовав всеобщее оголтелое счастье (или вкусный запах), ёж решил наконец-то явить миру свою мордашку. Выглянув из кармана Чака, расправив неожиданно большущие уши и дёргая носом в сторону картошки, он смело шагнул из кармана на подставленную ладонь. – Ого, ушастый какой, – умиляется Крис, громко чавкая и протягивая ему картофельную крошку. – Назовём Джеффом? – предлагает Чак, глядя на ежа с грустью, и разгоревшиеся было улыбки гаснут от упоминания этого имени. Немного посидели сытые. Остатки провизии сложили Ньюту в дорогу; кроме горелой картошки в набор вошли спички, нож, несколько уже стёсанных по краям кусков мыла разной формы и сменные тряпки-носки. К этой куче Нечётные понемногу докладывали ещё какие-то вещицы, способные, на их взгляд, принести пользу в лабиринте, и к наступлению сумерек снаряжение стало представлять собой довольно увесистый кулёк, который двумя широкими ремнями закрепили Ньюту на спине, подобно рюкзаку. Когда в окнах забрезжили первые нотки будущей темноты, от весёлости окончательно не осталось следа: все помрачнели, чувствуя приближение решающего часа. По мастерской разлилось повальное и нарастающее волнение; не выдержав его, некоторые вышли наружу, вооружённые копьями и готовые двинуться в путь, как только будет отдана команда. Уинстон в их числе – тоже с копьём, намеренный сражаться за людей, за которых сражался бы Джефф, он смотрит мимо его могилы в ту часть поляны, которую Саймон обозначал крестиком на клеёнке, и ждёт. – Уже скоро, – предупреждает Саймон Ньюта, перед тем, как выйти ко всем, чтобы ещё раз в общих чертах обговорить задуманное, – Я позову. Ньют проверяет, всё ли взял с собой. Осматривает кулёк, проверяет карманы, сам не зная, что ожидая в них обнаружить: ключи от Глэйда или билет в лабиринт. Потом вспоминает, что хотел вернуть Бену куртку, и, понимая, что другого случая уже не представиться, ловит его в дверном проёме. – Оставь, – говорит Бен, мягко отодвигая от себя протянутую руку Ньюта, – Там такие сквозняки в лабиринте, пригодится. Томас пристально следит за их коротким диалогом. Заметив это, Бен усмехается, кивает Томасу (таким кивком обычно сопровождают фразу «Пойдём, выйдем») и уже снаружи отводит его в сторону, подальше ото всех. – Да не ревнуй ты, дурень, – говорит Бен тихо и доверительно, наклонившись близко, – На тебе мои ботинки, а на нём моя куртка. Вот и всё моё участие в вашей любви, расслабься. Томас поджимает губы, глядя в упор. Бен добавляет серьёзно: – Береги его. – Не сомневайся, – уверяет Томас. Они жмут друг другу руки как люди, между которыми всё улажено. Ньют не слышит их разговора. Он оглядывает мастерскую с ощущением, что забыл в ней что-то важное. Она кажется пустой и растерзанной: без посуды, без глины, без огня в холодной печи и без занавески. Чак собирает разбросанные по полу ботинки с прилипшей к ним кожурой от картошки и швыряет их в корыто, будто единственное, что его волнует в данный момент – это порядок на рабочем месте. В его показное равнодушие сложно поверить. По крайней мере, сидящий на его плече и наблюдающий за процессом ёж (Джефф) не верит. Ньют подходит к Чаку сзади. Кашлянув как-то по-дурацки, чтобы обратить на себя внимание, он собирает волю в кулак и спрашивает о том, о чём хотел просить в течение всего дня, но боялся. Тон, которым он задаёт вопрос, обычно означает, что ответ всем участникам диалога известен заранее. – Пойдёшь с нами или останешься? Чак поворачивается к Ньюту, держа очередной подобранный ботинок за шнурки. Тот болтается в воздухе, как висельник, и Ньют чувствует себя ботинком. Смотреть Чаку в глаза почему-то неуютно – впервые за всё время, что они знакомы. – Честно? – говорит Чак (таким тоном отвечают, когда не хотят отказывать), – Я бы с тобой на край света. Вот только мастерская без меня зачахнет. И если уйду, кто приглядит за новичком? Чак бросает взгляд на подиум. Лежащий на нём новичок задремал, разомлев от сытости. Большая часть глины уже свалилась с него, осыпавшись пылью или отпав большими кусками. Ожоги снова стали видны сквозь проплешины глиняного костюма, и теперь кажутся более глубокими и тёмными, хоть и менее воспалёнными, чем сутки назад. Может быть, так выглядят раны, намеренные заживать, но Чак всё равно смотрит на них с беспокойством и тревогой. – С ним ведь никто сюсюкать не станет, кроме меня, – продолжает он, – А именно это ему нужно сейчас. И неважно, что он взрослый, что он старше. Я ему нужен, как нужен был тебе поначалу. – Ты и сейчас мне нужен, – признаётся Ньют. – Не так, как новичку. Он ведь ещё даже имени не вспомнил. Помнишь себя, безымянного? Ньют кивает, он помнит. – Ты бы видел себя тогда, – Чак выпучивает глаза, вскидывает руки, и ботинок на натянутых шнурках описывает полукруг в воздухе, – Ты ж был тогда, как палочник! Насекомое такое. Худющий, смотреть страшно. Сейчас-то помышцеватей – кто бы знал, что превратишься в такого бойцовского гривера? – Я решил, что ты карлик, когда увидел тебя впервые, – невпопад вспоминает Ньют. – А я решил, что ты хлюпик. И погляди только, как я ошибался! Они улыбаются. Широко, нежно и горько, не в силах оторвать взгляда друг от друга. Чак вроде бы хочет взять Ньюта за руку, но мнётся, передумывает и топчется на месте, будто не зная, как продолжить разговор. Потом он вдруг резко швыряет ботинок в сторону, всё же хватает Ньюта за рукав и тянет за собой. – Чуть не забыл, – поясняет Чак, подведя Ньюта к печи, – Я тут собрал тебе кой-чего в дорогу. Ещё же есть время, да? Он встаёт на цыпочки и тянется к полке, прибитой высоко над печью и с первого взгляда кажущейся пустой. Достать до неё у Чака не получается. Он бормочет под нос «Едрит твою мать», бежит за стремянкой, приставляет её к печи, карабкается (ёж Джефф при этом умудряется удержаться на его плече), снова тянется и, наконец, выуживает притаившийся в самом углу полки надтреснутый кувшин с отбитыми краями и маленькими рожками на месте когда-то существовавших ручек. Тяжело спрыгнув на пол, Чак переворачивает кувшин вверх дном. На его ладонь выпадает аккуратно сшитый и, судя по форме, наполненный какими-то маленькими вещичками кожаный мешочек. Кошелёк (или вроде того) на завязках с двумя глиняными бусинами на концах. – Здесь, это. В общем, талисманы на удачу, – говорит Чак, шумно дыша после карабканья и прыжка, – Просто всякие памятные безделушки, по большому счёту, но ты уж сам реши, насколько оно тебе надо. Руки не оттянет, но если будет мешаться, выкинь где-нибудь в лабиринте, идёт? Предполагалось, наверное, что Ньют должен взять подарок в руки и открыть самостоятельно, но Чаку не терпится, и он не выдержит, если Ньют будет медлить. Поэтому Ньют только наблюдает, как поспешно распускается узелок, как открывается рот мешочка, и как из него блестящим языком выскакивает глиняный, покрытый прозрачным лаком овальный медальон размером с ноготь большого пальца на ноге. На лицевой стороне – отпечаток цветка, у верхнего края – маленькое отверстие, сквозь которое петлёй продета бечевка. – Можно носить на шее как украшение, – говорит Чак, – Или прицепить куда-нибудь, будет брелок. – Красиво, – говорит Ньют, рассматривая медальон, и не удерживается от шутки, – А я уж боялся, что подаришь бинокль, и придётся с ним таскаться. – Размечтался, он мне самому пригодится! – отвечает Чак серьёзно, явно не поняв юмора, – Погоди, ещё не всё. Он прячет медальон обратно в мешочек, следом вынимает какие-то тонкие шуршащие пластинки, при ближайшем рассмотрении оказавшиеся весьма потрёпанными. Джефф взволнованно принюхивается к ним, переминается с лапы на лапу, тычется в щёку Чаку мокрым носом. – Это листья сушёные, – поясняет Чак, – С этого, ну, с дерева твоего, на которое ты любил лазать. – Платана? – Ньют, не веря, что перед ним такая драгоценность, протягивает к ней руку, но не решается дотронуться. – Оно так называлось? Во даёт. Ты часто на нём время проводил, ещё до прыжка. Бывает, не видать тебя долго – значит, ты как мартышка на дереве сидишь. Так, смотри, не рассыпь свой гербарий. К разочарованию Джеффа листья складываются вместе и возвращаются в мешочек; вместо них уже выглядывает невнятная фигурка размером в половину мизинца. – Узнал? – спрашивает Чак, – После прыжка тебе выделили отдельную хижину, чтоб ты лежал в ней и ногу вылечивал. Я думал, ты помрёшь там со скуки, так что принёс тебе глину, и ты слепил эту утку. У неё с этой стороны в клюве ещё сигаретка была, но отвалилась при обжиге, потому что была слишком тоненькая. Помнишь, я говорил, что если будешь лепить тонко, то треснет? Предупреждал тебя! – Помню, – без голоса отвечает Ньют, сражённый воспоминаниями. Утка, довольная произведённым эффектом, ныряет в мешочек. Чак хмурит брови, роясь в нём и выискивая следующий артефакт, а Ньют надеется, что при появлении очередной вещи из прошлого приступ ностальгии не разорвёт его в клочья. – Так-с, ещё тут баночка с водой из озера, не прольётся, надеюсь. Камешки прикольные, ты их потом поразглядываешь. О, и ещё иголка. Но не та, которой ты хотел убить Галли, другая: ту мне некогда было искать. Как нам теперь известно, в атаках они не очень действенны, но для чего-нибудь другого, может, и сгодится. Ну, и последнее, самое главное. Чак протягивает раскрытый мешочек Ньюту, потрясая им в воздухе и предлагая опустить в него руку. Ньют опускает, берёт то, что лежит на самом верху, и спустя мгновение достаёт дольку чеснока. Подсохшую, сморщенную, коричневатую, будто найденную на раскопках древнего города. – Ого! – говорит Ньют, не в силах сдержать смеха, – Восторг. – Да, – улыбается Чак, – На этом, вроде, всё. Повернись-ка, суну это барахло тебе в рюкзак. Чак тянет завязки с бусинами в разные стороны, плотно стягивая вместе края кожаного рта. Складывает мешочек в кулёк Ньюту, и ноша за его спиной почти не тяжелеет: по ощущениям талисманы даже легче, чем сердце в груди. От этого Ньют как-то не вовремя вспоминает, что надо бы воздержаться от слёз (Чак ведь их не любит), а глаза уже плывут, и носу уже щекотно. – Вот как? – Чак поднимает брови, заметив неладное, – Ты уж извини, если тебе хотелось чего-то другого, и я не угодил. – Это самые лучше подарки, – признаётся Ньют, силясь совладать с растрёпанными чувствами, – Только мне совсем нечего подарить тебе в ответ. – Да брось. К тому же, у меня уже есть кое-что от тебя. Ньют смотрит на Чака озадаченно, не понимая, о чём идёт речь, и не припоминая, чтобы дарил что-нибудь. Чак ныряет рукой под рубаху на своей шее, подцепляет какую-то верёвочку и долго тянет её наружу, кажется, от самого пупа. В конце концов, из ворота выскакивает ещё один (какой уже по счёту?) сюрприз – тоже медальон, но без отпечатков, с углублением и накрывающим его стёклышком. – Ты опрокинул на себя глину однажды, – говорит Чак. – Это был Саймон, – поправляет Ньют, – Он уронил ведро, а ты прозвал меня големом. – Пришлось тебя стричь, почти налысо обкромсать. Джефф замаялся подметать твои волоса, они тут повсюду валялись. И знаешь, что? Я сберёг одну твою прядку. Просто на память. Чак жестом велит Ньюту подойти ближе и поворачивает свой медальон к свету. Ньют заглядывает в стекло, как в окошко, и видит внутри крошечную, будто кукольную связку светлых волос. Кончики в глине, будто и в правду волосы глиняного человека. Они сложены аккуратной дугой – она как полумесяц, стянутый тонкой скобкой и навечно запертый под стеклом. «Проклятье, Чак», – говорит внутренний голос, а Ньют бесполезно сжимает зубы, чтобы сдержать слёзы, хотя ноздри уже глупо дёргаются, и грудь ходит ходуном. Чак, не в силах это игнорировать, прячет медальон под рубаху, снимает Джеффа с плеча, сажает на табурет и, вдруг став чрезвычайно серьёзным, решительно встаёт перед Ньютом, будто собирается треснуть ему по лицу. – А теперь слушай, – Чак грозно сводит брови, чётко проговаривает слова, – Это должно было случиться рано или поздно. Я знал, что ты уйдёшь, всегда чувствовал. Так суждено, или типа того, поэтому завязывай. Я сам виноват, что растрогал тебя всей этой ерундой, но сейчас ты должен успокоиться и пообещать мне кое-что. – Всё, что угодно, – шепчет Ньют, плохо видя из-за слёз. – Я не выношу прощания и не смогу видеть, как ты уходишь. Поэтому провожать не буду. А ты… ты сделай вот что: притворись, будто вышел на секунду. Чтобы я не понял, что ты уходишь насовсем, что видимся в последний раз, хорошо? И обнимать меня не надо, иначе я не выдержу. Просто не выдержу, сечёшь? С тобой пойду. Или тоже со стены прыгну. – Не прыгнешь, – печально улыбается Ньют. – А ты проверь, – печально улыбается Чак. Ньют уже придумал, как выполнить его просьбу. Он подходит к наполненному ботинками корыту и поднимает стоящее рядом с ним ведро. Медленно идёт к выходу, будто собрался отправиться за водой, глиной или горелой картошкой и вернуться очень скоро, минут через десять, хотя на самом деле никогда. Ему остаётся сделать последний шаг и переступить порог, но он останавливается: дальше ноги не идут, будто сломались единовременно, обе. – Не оборачивайся, – говорит Чак за спиной, из угла, – Слышишь, не смей. Если обернёшься, клянусь, я-… Ну как тут не обернуться? Всё, что Ньют успевает услышать, это крик «Я же просил!», от которого просыпается новичок и Джефф снова сворачивается клубком, а потом на него набрасывается тяжёлый комок запаха ромашек – точно такой же, как в первый день их встречи. Тёплый, мягкий, забавный, добрый и уютный. – Бестолочь! Непослушный! – кричит Чак Ньюту в плечо, в ухо, в шею, в волосы, – Вынудил меня расклеиться. Уходи. Убирайся! Пошёл вон! А сам прижимает к себе Ньюта сильнее. Крепче их объятия только закалённая несколькими обжигами глазурь. Внутри него Чак издаёт какие-то странные смятые звуки и возгласы вроде «Ых!», похожие на рыдания или всхлипывания. Своих вздохов Ньют не слышит; его рёбра стиснуты с силой нескольких горестных атмосфер, а в его рту пучок кудрявых волос, и ему никак не удаётся от них отплеваться, и ему так не хочется, чтобы это кончалось. Чак отстраняется немного. Их лица очень близко, лицо Ньюта он держит обеими руками – ладони на щеках. Чак совсем больше не сердитый и не дерзкий: в его взгляде безутешная нежность и ужас грядущей потери, но вместе с ними – робкая, кажущаяся самой себе напрасной, надежда. Три слезы спрыгивают с подбородка, и только тогда Чак спрашивает (тихо-тихо): – Ты ведь... не забудешь меня? Ньют умирает от этого вопроса, но из последних сил отвечает: – Никогда, Чак. – И я тебя никогда. Чак целует Ньюта в лоб, и это похоже на благословение. Спустя секунду заглянувший в мастерскую Саймон говорит, что пора, и Ньют делает вид, что готов. *** До пожара озеро было скрыто густыми зарослями, как ширмой, и казалось отдельным тайным островком. Дорогу к нему можно было найти только как преступника – по особым приметам. Поверни у куста в форме скалки, затем – у дерева, похожего на полный овсянки черпак Фрая, и так далее, и тому подобное, а потом ты ощутишь, что тропинка стала липнуть к пяткам, и это будет означать, что ты близок к цели. Теперь же нет ни тропинок, ни кустов, ни деревьев – сплошная рваная чернота, будто кого-то стошнило на лес гудроном. Ньют ловит себя на мысли, что хотел бы застать момент, когда посреди пожарища проклюнутся первые зелёные листья. Они будут настолько яркими по сравнению с серостью пепла и чернотой угля, что цвет покажется глазам кислым. Но не глазам Ньюта, чьим-то чужим глазам: Ньют никогда не увидит, как в Глэйде вырастут новые деревья, а живая трава появится без него и не коснётся его ног. Осознавать это слишком странно, но не страннее, чем грядущий побег в лабиринт. Озеро, посыпанное серебром – это даже красиво. Казалось, после такого пожара даже вода должна была сгореть без остатка, но на её поверхности нет ожогов. Только напа́давшие со стороны лепестки пепла – ну, подумаешь. Ньют наклоняется, чтобы сделать несколько последних глотков Глэйдерской воды, но не черпает её ладонями. Опершись на камни, он тянется к озеру лицом, чтобы прикосновение губ к воде было похоже на поцелуй. – Ну, где они там? – спрашивает Томас, и его голос спокойный, только сам вопрос выдаёт волнение. В глубине леса всё ещё сложно дышать, и от недостатка чистого воздуха возникает ощущение, будто гравитация действует на отдельные части мозга с разной интенсивностью. Затылок тяжёлый, а лоб, наоборот, по-дурацки лёгкий. Где-то между ними снова и снова без видимой причины мелькает прощальное шутливое наставление Саймона: «Не ломай ноги и ешь землянику», и Ньют зачем-то повторяет его про себя. Может, это от страха – этот мороз по коже, жар по груди и непонятный трепет? Ньюту вдруг хочется остановиться и остановить всё вокруг. – Знаю, ты сомневаешься в себе, – говорит Томас, – Но у меня есть идея. Я покажу, когда дойдём до ворот, хорошо? С облысевшего берега, где они сидят, теперь видно сразу столько всего: обугленные стены и обугленное небо, поляну с надгробием, лифт и даже предполагаемое место битвы. Фигурки на нём – это Нечётные, а группа, наконец-то выдвинувшаяся им навстречу из Зала Совета – это те, кого раньше называли хозяевами. Они должны отойти ещё дальше, чтобы Ньют и Томас могли прокрасться к воротам незамеченными, но почему-то медлят. К мысли о том, что пришествие новой зелени в Глэйд случится без него, Ньют прибавляет ещё одно сожаление: они с Томасом не узнают, чем закончится битва. О ней не напишут в газетах, а Чак не пришлёт весточку (было бы куда), и для Ньюта останется загадкой, станут ли хижины, заново построенные на выжженной земле, местом для расправы над новичками, как раньше, или Нечётным удастся прекратить это раз и навсегда. – У них всё получится, – говорит Томас, – У нас тоже. Смотри, Чётные уже достаточно далеко. Поднимайся, идём! Идут быстро. Вроде бы в одном темпе, но Ньют всё же немного позади; Томас крепко держит его за руку, хотя ведёт мягко, не тащит силком. Его ботинки и тряпки на ногах Ньюта чёрные от сажи, и посреди дороги в голову приходит запоздалая идея. Ньют проводит ладонью по костям повалившегося дерева, потом тем же движением – по щекам (своим и Томаса, заставив его остановиться на миг), чтобы не белели в горелых сумерках. Ирония в том, что никто так и не стёр надпись «Не прислоняться» с ворот. Каменный коридор между ними выглядит статичным и безмятежным, будто не таит в себе угрозы, но Ньюта не обманешь. Стоя перед ним, как у края пропасти, Ньют отворачивается и смотрит назад – туда, где вдалеке две маленькие кучки глэйдеров уже ведут переговоры. Не различить, где кто. Томас тем временем вдруг достаёт из кармана штанов желтоватый свёрток, и Ньют чувствует ужасно знакомый запах – уже и забыл, как пахли бинты. Он следит за тем, как Томас расправляет грязную и местами дырявую ткань, и не верит: неужели это тот самый кусок, которым он когда-то очень давно обвязал Томасу ободранную ладонь? Быть не может, чтобы Томас его сберёг. – Вот, как я выведу тебя, – говорит Томас, – Завяжем тебе глаза. – Это всё, что ты придумал? – шепчет Ньют поражённо, – Это твой план? – Он сработает. Веришь? Но только при условии, что ты будешь полностью доверять мне. Слушать мой голос, держаться за меня и – самое главное, – что бы ни случилось, не снимать повязку. Только так мы сможем выбраться, понимаешь? У нас есть ещё пара минут, и ворота закроются. Томас держит бинт развёрнутым на чуть разведённых в стороны ладонях. Выжидательно смотрит на Ньюта, но больше ничего не говорит, не торопит. Ньют смотрит на его красивые руки, на бинт, на ворота, на каменный коридор, снова на бинт, снова на руки, и недоумевает: как можно на такое согласиться? Внутренний голос называет происходящее сумасшествием, здравый смысл чертыхается. А потом голова сама по себе кивает как-то уж слишком уверенно и смело, и Ньют вдруг решает сказать (на всякий случай): – Я так счастлив, что Глэйд познакомил нас. – Не нравится мне твой настрой, – улыбается Томас, но тут же добавляет: – Я тоже счастлив. Светло-карие глаза – внимательные и ласковые – последнее, что видит Ньют. Потом бинт накрывает его веки слоями, как раньше накрывал колено. Томас завязывает узел на затылке, и Ньют трогает повязку пальцами, проверяя, плотно ли держится. Темно; есть просвет, можно угадать силуэты при желании, но окружающую обстановку разобрать так же сложно, как предугадать внезапный поцелуй, которым Томас обещает, что всё будет хорошо. Потом его рука тянет Ньюта вперёд. Благодаря повязке легко представить отсутствие стен вокруг, и Ньют понимает, что входит в коридор лабиринта, только за счёт упругой земли под ногами, которая резко сменяется твёрдым камнем. Ещё рано, но он уже готов признать: задумка удачная. Он не смог бы сделать эти несколько шагов с открытыми глазами, а сейчас ему не страшно, совсем. Он только удивляется, когда кто-то окликает его сзади. – Не надо, Ньют, – просит Томас, – Не смотри. Тот, сзади – это Галли. У Ньюта нет сомнений, потому что он никогда не делает того, что ему говорят. Будто не осознавая риска, он подглядывает, и с удивлением обнаруживает, что они с Томасом успели пройти вглубь лабиринта на несколько метров. Стены стоят так близко и уходят вверх так высоко, однако Ньюта это почему-то совсем не волнует. Томас спрашивает «Что ты делаешь?», велит опустить повязку, просит (почти умоляет) закрыть глаза, а Ньют не может отвести их от Галли. Он стоит там, у ворот, и кажется таким маленьким на расстоянии. Как и после последних состязаний, земли касается только одна его нога, вторая висит в воздухе, чуть согнутая и неожиданно босая. Вместо костылей под руками торчат палки – наверное, выломанные из стены Зала Совета – кривые и разной длины. Ньют думает, что на них вряд ли удобно опираться, и Галли в подтверждение этой догадки шатается и перебирает напряжёнными до дрожи пальцами, пытаясь схватиться за свою сомнительную опору крепче. Между ними – Ньютом и Галли – пространство шириной в воображаемую хижину. Никто из них не увеличивает и не уменьшает это расстояние: несколько долгих секунд они просто стоят и смотрят друг на друга. Галли – отчаянно, будто желая что-то сказать, но не находя слов; Ньют – без злобы и ненависти, спокойно, почти равнодушно. Что-то говорит внутренний голос, что-то отвечает здравый смысл. Ньют даёт себе прочувствовать момент, осознать всецело, что видит Галли в последний раз, а потом поправляет ремни рюкзака, опускает повязку на глаза и больше не поднимает её, готовый идти туда, куда поведёт Томас. Когда он поворачивается спиной к Глэйду, Галли не выдерживает. Неловко переставляя палки, прыгая на одной ноге и в одном ботинке, он устремляется в лабиринт, к Ньюту, намеренный догнать его или следовать за ним до тех пор, пока будут силы. Он почти падает, торопясь, с трудом удерживает равновесие, однако путь ему преграждает Бен. Галли всё равно рвётся вперёд, но он так слаб и неуклюж, что Бену не приходиться прикладывать много усилий, чтобы удержать его на месте. – Дай ему уйти, – говорит Бен, держа Галли за плечи и переходя то на крик, то на шёпот, – Хватит, всё кончено. Отпусти его, слышишь! Отпусти. Они борются у ворот, пока те не приходят в движение. К этому времени каменный коридор лабиринта уже пуст: Ньют и Томас скрылись за далёким, едва виднеющимся внутри поворотом. Осознав это, Галли перестаёт трепыхаться и обмякает в обьятии Бена, роняя на землю одну из палок-костылей и не делая попыток поднять её. Бен ещё пару мгновений держит руки на его плечах, а потом, опустив взгляд, молча уходит в сторону поляны. Каменные створки постепенно смыкаются, и всё, что остаётся Галли – это вглядываться в исчезающую между их ладонями темноту. THE END Примечания: Саундтреками были и остаются: 1. PJ Harvy - On Battleship Hill – Ньют, стоящий на стене и готовый к прыжку. 2. Soko - We might be dead by tomorrow – все любовные сцены Ньюта и Томаса. 3. Joan Baez - We Shall Overcome – если бы у Нечётных была своя песня (гимн, если угодно). Плюс к ним: 1. Judy Collins - Amazing Grace – Томас ведёт Ньюта в лабиринт, завязав ему глаза. Особенно в этом контексте примечательна строка «was blind, but now i see». 2. Patty Page - The end of the world – Галли у ворот смотрит вслед уходящему Ньюту. 3. Вся музыка выше сплошь печальная, поэтому добавкой предлагаю волшебную мелодию ESO: Music Box - Dancing Among the Flowers Fine. Она про ночной Глэйд, отражение звёзд в воде озера, нежный маленький огонёк в печи, скалки с рисунками, прядь волос. Одним словом, про волшебство, которое есть даже там, где его не должно быть. Иллюстрации: 1. За время написания накопилась просто громадная коллекция атмосферных картинок, которые все замаялись бы открывать по отдельным ссылкам. Пани всё думала, где бы разместить их одним архивом, а Чак всё отправлял новые с текстом «Смотри, это ж то самое озеро!». Полдня провели, перебирая эти его озёра, и в итоге всё равно пришлось сделать вот такую папку (совет: просматривать её на компе удобнее и приятнее). Там даже обложка есть!^^ https://drive.google.com/drive/folders/1nBfzX9hGtQfkqewRDSx3zXc4wL7enFv2?usp=sharing 2. Отдельно хочу выделить давно известный арт, чьё настроение, освещение и цвет удивительно подошли к моменту в 10 главе, когда Томас посадил Ньюта «на муравейник» и надел ботинки на его ноги: https://drive.google.com/file/d/1FRSUm1KUEBvHg605na4BoIZCjIP_NGm3/view?usp=sharing 3. Пани всё горела желанием нарисовать собственные иллюстрации (особенно с Чаком-гончаром и его посудкой, эх!), но на данный момент есть только одна: https://www.instagram.com/p/CD1j2QSA3F0/ 4. По-прежнему придерживаюсь мнения, что Саймон выглядит как латинос из столовки в скорче (справа, в полосатой кофте): https://drive.google.com/file/d/1llIJ0CTyHdnuNs-8BGNZHt1UISGYMFOq/view?usp=sharing Однако есть и вот такой глэйдовый и вполне даже вхарактерный вариант: https://drive.google.com/file/d/1kjbnd2Z1vrIr23pnoMLd4Hv3Z_VFjDhN/view?usp=sharing Выбери своего Саймона! 5. Идея любви Джеффа и Уинстона взялась из канона. Сколько ни смотрю сцену, где они сражаются с гриверами плечом к плечу, Джефф жертвует собой, а Уинстон готов последовать за ним (и только Фрай его останавливает), всякий раз думаю, что это не просто так. https://drive.google.com/file/d/1H963YBY4kvSg7NFcaT47A_1nS5FaYLHn/view?usp=sharing P.S. 1. Первым названием истории было «Когда птицы покинут Глэйд», и рабочий файлик по-прежнему так и называется. 2. При прочтении всех отзывов Пани сидела с вот таким лицом: https://drive.google.com/file/d/17RIlPDmS07eI-YCh-RJRNO-5gRtB6KlS/view?usp=sharing Теперь очень надеется, что никто не в обиде за неответы. Дайте мне только вытереть пену у рта, и я пробегусь по комментам и постараюсь ответить на все забытые :) 3. Если вдруг не получается открыть какую-либо из ссылок, произнеси пароль «Ёж – не еда!». Или просто напиши нам, и Чак всё устроит.