Святотатство

— Ты отлично поработал и заслужил награду, Миками, — Кира лукаво улыбается, тонкими пальцами ослабляя узел своего галстука. Их окружают высокие стены католической церкви. Огни свечей, коими заполнен зал, отбрасывают блики на сложный цветной орнамент в витражных окнах. Лайт сидит на алтаре, закинув ногу на ногу, и пристально наблюдает за Теру, стоящим подле него. Миками следит за каждым движением своего Бога, не в силах отвести завороженного взгляда от карих глаз, словно бы видящих его насквозь. Его безрассудная мечта, ранее настойчиво отрицаемая, сейчас прямо перед ним, но вместо радости от исполнения желаемого, он ощущает смесь неясных эмоций, среди которых особенно отчётливо выделяется стыд. Идеал неприкосновенен. Сияющий символ справедливости должен оставаться незримым для других, вдохновляющим людей и дарующим надежду. Подобно Богу. К нему нельзя приближаться с мыслями и желаниями, исполненными пороком. Одни эти желания осквернят его образ, разрушат видимость божественности, открыв лицо живого человека — идеального, но не всесильного. Способного проиграть. Порой Миками жалеет об их первой встрече. О том, что она вообще произошла. Если бы он не увидел Киру, если бы продолжил со стороны выполнять его волю, не зная при этом ничего о своём идоле — этих неразумных, совершенно неправильных желаний и вовсе не появилось бы. Стоит символу обрести живую форму, как он теряет часть своей недостижимости. — Сегодня, первый и единственный раз, я позволю тебе… — Его голос, подобно сладкому яду, проникает в сознание Теру, искушая. Лайт мягко касается ладонью его щеки, притягивая ближе. Такой шанс даётся лишь единожды, потому его нельзя упускать. Нельзя отказываться от того, чего желал так долго. Тем более, если сам Ками, по собственному желанию, по собственной воле отдаётся ему. Сколько раз он представлял этот момент, коря себя за недостойные мысли. Представлял, как будет сжимать в объятиях стройное тело своего божества, терзать его губы страстными поцелуями, предаваясь наслаждению. …или паскудному грехопадению? Он возжелал посягнуть на высшее, на совершенное, очернив его своей похотью. — Ками, мы в церкви. Не думаю, что правильно делать это здесь, — находит он безупречную отговорку, не дающую открыть подлинные причины опасений. Кира усмехается в ответ, презрительным взглядом окидывая зал. Лики святых с укором смотрят на него с икон, как на грешника, посмевшего осквернить их прибежище. Холод исходит из каждого угла, проходя по деревянным пыльным скамьям, на которых давно никто не сидел, мысленно воздавая так и не услышанные никем молитвы. Лёгкий ветерок из едва заметных трещин в окнах касается свеч, заставляя огни мелко трепетать. — Первые языческие Боги требовали жертвоприношений, порой даже человеческих. Стоило появиться единому Богу, как люди начали проливать кровь на войнах, творимых якобы во имя веры, дабы навязать эту веру отрицающим её. Устраивали побоища, сжигали людей лишь за то, что те не принимали их Бога. Все эти церкви построены на крови, — говорит Лайт, бросая на Миками задумчивый взгляд из-под длинной чёлки. — Уже это доказывает бесполезность таких Богов, — продолжает он, неприязненно хмурясь. — Разве достойный Бог допустил бы кровопролитие и страдания невинных? Разве Бог, видя все ужасы, творимые людьми, не должен вмешаться и исправить этот мир? Так почему же он бездействует? — со злостью выплёвывает он последние слова. Теру согласно кивает, восхищаясь мыслями своего Ками. Несправедливость и жестокость этого мира всегда вызывали в нём отчаяние от невозможности всё изменить, спасти нуждающихся в спасении и наказать достойных кары. Мир, где нет справедливости — одна огромная ошибка безответственных Богов. Такой мир ему не нужен. — Если хотя бы взглянуть на Богов Смерти, — продолжает рассуждать Ягами, — то можно сделать вывод, что и другим Богам плевать на людей. А равнодушные Боги, бездумно наблюдающие за людьми, должны быть свергнуты. — Я желаю мир, где лишь Вы будете Богом, — хрипло выдыхает Миками, ощущая, как дрожь от волнения проходит по телу. — Мир, где каждому воздастся по заслугам. — Верно, — кивает Кира, — и я создам этот мир. Мы вместе создадим его. Миками опускается на колени, склонившись к ногам своего божества, и преданно смотрит в его глаза, ожидая приказа. Лайт с лёгкостью читает его душу, как открытую книгу. С другой стороны, Теру не может узнать о творящемся в душе его Ками, видя лишь лежащие на поверхности мысли. И замечая в глубине карих глаз отсвет тщательно скрываемой грусти, Миками отказывается верить в увиденное. Грусть — человеческое чувство, оно чуждо Богам. Он не смеет сопротивляться, когда юноша притягивает его к себе, цепко схватив за галстук, и впивается в его губы требовательным поцелуем; но не смеет и коснуться в ответ, хоть желание крепко обнять его, пробираясь руками под одежду, почувствовать тепло его кожи, медленно сводит с ума. Это сумасшествие постепенно растекается по венам, целиком разрушая здравый рассудок, пронизанный сомнениями. Последний барьер рушится, когда Миками валит Лайта на спину, дрожащими руками сжав плечи юноши и грубо проталкивая колено между его ног. Ягами довольно ухмыляется, на мгновение разрывая поцелуй, и вновь впиваясь в сухие податливые губы приспешника, почти сразу проникая языком внутрь, тонкими пальцами зарываясь в густые чёрные волосы Теру, иногда с силой сжимая пряди. Миками торопливо расстегивает его рубашку, пальцы дрожат и путаются в пуговицах, вызывая непозволительное желание просто разорвать мешающую вещь. Склонившись над самопровозглашённым божеством, распростёртом на алтаре, словно приносящим себя в жертву грязным желаниям своего верного слуги, Теру касается его груди, ощущая ровные, удивительно спокойные удары сердца. Так бьётся сама жизнь. Но импульс жизни так легко остановить — достаточно одной записи в тетради. Жизнь подобна тлеющему огоньку свечи, гаснущему при сильном дуновении ветра. И сколько же огней было погашено, принесено на алтарь Нового мира? Все церкви построены на крови, а Боги издавна упиваются ею, как живительным нектаром, закусывая человеческой плотью. Люди сами создали себе таких Богов, в сравнении с которыми даже Боги Смерти куда милосерднее. Люди воплотили образы, порождённые своей больной фантазией, и стали рабами собственных иллюзий. Люди создали Богов по образу и подобию своему. Боги не чувствуют боли. Но короткий вскрик срывается с губ Киры, и ногти судорожно царапают деревянную поверхность алтаря, когда Миками входит в него, ощущая безумное переплетение эйфории со жгучим стыдом. Он нарушил строжайший запрет, позволив себе поддаться искушению, переступив через собственные принципы ради одного единственного желания. Ками не отталкивает его и не отдаёт приказ к прекращению этого безумства, хоть боль искажает тонкие черты его лица, а тело напрягается, подобно натянутой струне. Он тяжело дышит, стараясь успокоиться, усмирить бешено бьющееся сердце и не дать вырваться новым крикам и стонам. Богам неведомо отчаяние. Но что, если не оно, подтолкнуло Ягами на такой шаг? — мимолётно проскальзывает мысль в голове Миками, когда он вбивается в тело своего божества и скользит тёплыми губами по тонкой шее, заставляя рваный выдох непроизвольно вырваться из груди юноши. Это напоминает древний ритуал по неминуемому свержению божества с его престола. На твёрдом монолите самозабвенной веры остаются глубокие трещины, медленно расползающиеся по поверхности разума с каждым прикосновением к разгорячённой плоти, с каждым поцелуем, с каждым глубоким толчком. Но в забвении, похожем на наркотическое, мужчина шепчет имя своего бога, как молитву. Как проклятие. И кончает с его именем на устах. Когда всё заканчивается, на место эйфории приходит опустошение. Иллюзии разбиваются перед глазами Теру, оставляя за собой руины некогда прекрасной лжи. Лайт быстро одевается, застегиваясь на все пуговицы и затягивая галстук туже обычного. Лёгкая дрожь его рук остаётся незаметной для невнимательного взгляда. Но Миками замечает, и оттого сомнения ещё сильнее подтачивают его разум. Он больше не видит Бога перед собой — лишь человека, такого же, как он сам: с теми же мечтами и идеалами, с той же властью, дающей карать недостойных людей. С бесконечным одиночеством, надёжно спрятанным за тысячью крепких стен и масок. А людям порой необходима эмоциональная разрядка, ни один человек не может вечно держать всё в себе. Рано или поздно сорвётся, и велика опасность того, что случится, если стены рухнут в самый неподходящий момент. Боги равнодушны. Люди же не могут быть беспристрастными, и чувства, сколько их не подавляй, когда-нибудь возьмут верх. Власть даёт возможность осуществлять даже самые трудно достижимые цели. Она пленяет людей, манит к себе, затягивает в свои сети. Но также накладывает огромную ответственность. И чем больше власти получает человек, тем большая доля ответственности ложится на его плечи. Обладая же божественной властью, человек либо сломается, либо будет полностью поглощён ею. — Забудь о случившемся, — холодный голос Лайта с вернувшимися в него стальными нотками, вырывает Теру из раздумий и, подняв голову, мужчина сталкивается с ледяным взглядом карих глаз. — Вас что-то тревожит? — непроизвольно вырывается вопрос, и Теру тут же жалеет о неосторожно брошенных словах, но решительно поднимает взгляд, вглядываясь в непроницаемое лицо шатена. — Если Вы того желаете, я забуду о произошедшем и не посмею когда-либо затронуть эту тему, но всё же… почему Вы позволили мне?.. — Он не ждёт ответа, и после нескольких секунд молчания, слишком долгих, вызывающих тревогу; слушая звенящую тишину, казавшуюся едва ли ни зловещей, он уже готов принести извинения за лишние вопросы, как неожиданный ответ слетает с уст Киры: — Мне нужно было привести мысли в порядок. Этот способ весьма нестандартен, зато эффективен. — Вот как. — И ещё… церковь навеяла мысли о жертвоприношениях. — Он проводит ладонью по алтарю, на котором совсем недавно предавался грехопадению. — В конце концов и церковь Киры будет построена на человеческой крови. — Горькая усмешка появляется на тонких губах. Он опускает голову, и длинная чёлка закрывает глаза, подобно барьеру, не позволяющему прочесть скрытое во взгляде. — Понимаю, — отвечает Миками. Уголки его губ слегка приподнимаются в сдержанной улыбке. — Может, наши действия и не назовёшь гуманными, но только так можно изменить мир в лучшую сторону. И это лучше, чем бездействие. Так что я буду на Вашей стороне. До конца. — Что ж. — Ледяная пустота в его глазах сменяется спокойным удовлетворением, как если бы он услышал именно то, что и хотел. Единственный ответ, способный разрушить так некстати пришедшие сомнения. — Вскоре я свяжусь с тобой и дам новые указания, а пока действуй как запланировано, — говорит Лайт, бросив взгляд на часы, и понимая, что пора поторопиться. Время неумолимо, оно не даёт вволю насладиться драгоценными минутами спокойствия. Глядя в спину уходящему Ягами, Теру понимает, что ошибался, тая в себе страх разочароваться, увидев скрытое под образом недостижимой божественности. Кира — не Бог. Но именно поэтому он не может с безразличием наблюдать за беспределом, творящимся людьми. Человеку трудно даётся роль беспристрастного зрителя. Людям трудно судить непредвзято, и потому иногда человеческая справедливость может принимать самые жестокие формы. Но только люди могут судить людей, основываясь на человеческих законах, отличных от божественных. Только те, кому знакомо сострадание к жертвам и предельная ненависть к совершающим злодеяния. Ненависть, недопускающая прощения. Возможно, каждая жизнь ценна и каждый человек может измениться, даже отъявленный злодей, некогда причинивший людям множество страданий. Но значит ли это, что он должен быть прощён лишь из-за своего раскаяния? Даже если человек изменится и поймёт свои ошибки, это не исправит уже содеянного им. Убитые не вернутся к жизни, а пострадавшие никогда не забудут боли, причинённой им. Жертвы изнасилований до самой смерти несут в себе психологические травмы, семьи убитых скорбят по близким людям, в то время, как преступник, отсидев свой срок, спокойно выходит на волю, продолжая жить, а кто-то и вовсе уходит безнаказанным благодаря своим связям и деньгам. А значит, кто-то должен покарать их. Будет ли это справедливостью? По большей части, да. Но прежде всего это будет местью за жертв, за тех, кого не может защитить закон. По какой-то нелепости закон всегда был на стороне злодеев, защищая их и забывая о праве пострадавших быть отомщёнными. Смерть можно искупить лишь смертью. Страдание — равносильным страданием. И даже увидев человека, скрытого ранее под обезличенным образом идола, даже приблизившись к нему за грань допустимого, заглянув в холодную, мятежную душу, исполненную искренней жаждой правосудия и болезненным грузом греха, который он сам возложил на себя, Миками понимает, что готов, как и прежде, служить ему. Не как недоступному божеству, а как человеку, разделяющему с ним одни цели и идеалы. Он готов принести жертвы ради воплощения их общей мечты, ради рождения того мира, что не смогли создать равнодушные Боги.