ave atque vale

      Дурной сон — действительно плохое предзнаменование. В этом сне был ты, Адам, и ты умирал. Именно из-за этого сна я вызвался добровольцем. Из Восьмого дистрикта не было добровольцев никогда. В Первом или Девятом — каждый год, но не в нашем. А причина проста — тут живут обычные люди. Никто не знает про таких как я, сновидцев. Но какая польза от снов на Арене? Какое у нас преимущество перед закалкой дампиров, Сумеречных охотников или меченосцев? Или перед магией мороев и колдунов? Эти Игры придуманы для того, чтобы принижать обычных людей. Хотя, скорее для того, чтобы принижать всех существ Панема.       Я вызвался добровольцем, и все смотрели на меня как на безумного. Стоящий рядом Адам смотрел на меня как на безумного. Это здорово выбивало почву из-под ног. Разве ты не понимаешь, что всё это — для тебя? Ради тебя. Чтобы защитить тебя.       Поднимаюсь на сцену, на меня смотрит море лиц, которые я вижу каждый день. На улице, в Аглионбае. Каждый смотрит на меня с сожалением. С облегчением. Почти что с благодарностью.       Но не Адам.       Он шокирован, испуган, разозлён.       Адам, мой Адам, всё это — для тебя.       Вторым трибутом становится Блу и это сродни удару под дых. Они мне не простят, если я допущу её гибель. К концу жатвы становится понятно — я уже мёртв. Заранее похоронен, непростительно быстро списан со счетов самим собой же. Я не вернусь с Игр и это моя вина. Но я должен вытащить Блу любой ценой. Ради Гэнси, ради Адама, ради Ноа. Ради её семьи на Фокс-вей 300. Ради неё самой.       Прощание с Декланом и Мэтью было странным и почти болезненным. Деклан вёл себя сдержанно, но во взгляде читалось сожаление. Он не хотел потерять меня вот так. Мэтью был расстроен, но старался держаться ради меня, видимо. Будут ли они скучать за мною? Что почувствуют, когда моё тело привезут в простом деревянном ящике? Об этом думать не хотелось.       Визит Гэнси был ещё мучительнее. Он разрывался между другом и любимой, поэтому смотреть ему в глаза было хуже всего.       — Я попытаюсь её защитить, — хриплым голосом произнёс я.       Он смотрел на меня и смотрел. И мне хотелось сказать ему, что вернусь и что она вернётся тоже. И что опять будет по-старому. Мы будем искать Глендовера и энергетические линии. Мы будем сидеть над картами и ездить на Свинье по всему дистрикту.       Но это была ложь. Существовал крохотный шанс на выживание хотя бы одного из нас. И гораздо больше шансов на то, что мы погибнем вдвоем.       — Зачем ты вызвался? — наконец спросил Гэнси.       — А ты как думаешь? — задал я встречный вопрос.       Парень промолчал. Он осознавал, что это всё ради Адама и ради него в какой-то степени. Ради Мэтью. И ради всех парней от двенадцати до восемнадцати. Но всё же хотел услышать это лично от меня.       — Ты заделался мучеником значит? — с кривой печальной усмешкой произнёс парень.       — Ну кто-то же должен, — ответил я ему такой же усмешкой.       — Там Адам. Мне нужно повидать Блу. Я пойду, — он остановился у двери и ещё раз взглянул на меня, — Удачи тебе, Ронан Линч. Что бы там ни было — удачи.       Ожидание прихода Адама было самым мучительным. Сжимая и разжимая кулаки, я смотрел на дверь в предвкушении, в первобытном ужасе. Что он скажет?       Когда Адам зашёл в комнату, Чейнсо сидел на его плече. Пэрриш видимо заметил мой взгляд, поэтому сказал:       — Думал, ты захочешь его увидеть.       Я молча кивнул. Он передал мне воронёнка. Чейнсо был таким маленьким в моих руках. Я нагрезил его когда-то. Было жаль оставлять его, но на арену нельзя было брать посторонних предметов (или существ), да и это было бы чрезвычайно глупо с моей стороны. Если я умру, воронёнок не сможет жить. Таковы законы.       — Ты — Грейворен, у тебя есть все шансы, — вдруг произнёс Адам.       — И какой мне от этого толк? — с горечью спросил я.       — Ты можешь нагрезить что-то и выпутаться из этого, — произнёс Адам, будто это было элементарно.       Я посмотрел на него с недоверием. И он, будто бы защищаясь, произнёс:       — Почему нет? Ты не берёшь никаких запрещённых предметов. Это просто ты.       Его слова заставили меня задумался над этим. Всё было верно, но не заберут ли меня из арены за это? Почему-то я был уверен, что дисквалификация — верная смерть. Но с другой стороны, никто не может вмешиваться, когда Игры начались — таково правило.       Заметив перемену на моём лице, он приободрился:       — Видишь? Так и есть.       Он улыбался, радовался, что у меня есть шанс. Но он не думал, что мой план состоял не в выживании.       Извини меня, Адам       Я подошёл к нему и взял его лицо в свои руки. В обычной жизни мы бы вели себя по-другому, но сейчас было не время и не место. Я вижу его в последний раз, сейчас я ясно это осознал.       — Я люблю тебя, — шёпотом, еле слышно.       — И я. Возвращайся ко мне.       Я понимаю, что он будет меня ждать. Что будет надеяться на смерть двадцати трёх трибутов ради меня. На смерть Блу.       Я лгу ему, но это ложь во благо.       — Я вернусь.