Положись на удачу, авось повезет

Военная академия осталась позади. Часть Александра, которую я продолжаю лелеять в виде воспоминаний, до сих пор тряпичной куклой лежит на светлом паркете в луже собственной крови, и не только своей. Я уже почти смирился с его смертью. Почти перестал винить себя. Почти убедился, что так было предначертано. Почти… Окончательно мне не дает забыть и отпустить его белый лист размера А4, вставленный в рамку и выбравший себе место на стене в моей новой квартире. В моем собственном доме. Я нашел этот лист у себя под подушкой, когда собирал немногочисленные вещи перед выпуском из академии. Теперь каждый, без единого исключения, день я стою посреди гостиной и разглядываю его. Он не полностью белый. И не полностью чистый. В его центре расположился рисунок. Очень красивый, аккуратный и будто настоящий. Перед сном я по несколько часов рассматриваю каждую линию, каждый мазок и каждую тень. Иногда оглаживаю контуры, водя пальцами по защитному стеклу. Очерчиваю все мелкие детали, пытаясь представить, как он рисовал этот треугольный кусочек торта. Как выводил каждую неровность верхнего слоя, как подчеркивал обилие взбитых сливок, сползающих с краешка на одной стороне, и дополнял картину финальным штрихом, идеально ровно прорисовывая две восковые циферки — двойку и пятерку. Я до сих пор не могу понять — почему рисунок. Почему не настоящий торт. Почему не разделил надвое, как всегда мы это делали, а отдал мне целиком. Он знал? Знал, что не выйдет из того класса? Чувствовал? Или сделал это на всякий случай? Мне не дает покоя этот вопрос. Поэтому я не перестаю водить пальцами по холодной гладкой поверхности, силясь отыскать ответ в разноцветных красках. — Саш, может, хватит? Мне на плечи ложатся теплые, почти горячие, ладони. Я хмурюсь и делаю шаг в сторону, уходя от чужих прикосновений. Раздражает. — До сих пор сомневаешься? — все тот же голос, но уже без рук. — До сих пор думаю, что совершил ошибку, — только успеваю договорить, как меня резко разворачивают и наклоняются близко-близко, почти касаясь моего кончика носа своим. — Что ты чувствуешь по отношению ко мне? — спрашивает зло. — Ненависть! — выплевываю прямо в лицо и упираюсь в чужую грудную клетку в попытке оттолкнуть. — Вот именно, Саша, если бы ты сделал ошибку, не чувствовал бы ничего, кроме всепоглощающей пустоты. Понимаешь? Ничего! С третьей попытки у меня все же получается вырваться и отойти на безопасное расстояние. — Что ты вообще здесь делаешь?! — Живу! — В смысле? — В прямом, если бы ты не ходил по квартире, как приведение, и смотрел куда-нибудь помимо пола, то заметил бы! — Как долго? — спрашиваю, пытаясь вспомнить самостоятельно. — Неделю. — Зачем? — Затем, что десять лет назад я слишком сильно ударил по голове свою родственную душу и теперь она слегка неадекватна. Я кривлю губы в подобии улыбки и ерошу успевшие отрасти за два месяца волосы. — Почему я, а не Лекс? — Потому что после выстрела остекленели его глаза, а не твои. — Жаль, что не мои. — Саш, может, тебе еще разок в голову дать, да все на место встанет? — Делай, что хочешь. И он сделал… С работы сегодня я возвращаюсь не так поздно, как обычно, но зимой темнеет гораздо раньше, потому домой я добираюсь в потемках. Перед дверью пару раз прыгаю на месте, чтобы не заносить снег в квартиру и не разводить слякоть. Потом одним ловким движением засовываю ключ в замочную скважину, проворачиваю и наконец захожу в темный коридор. Клац. На автомате бью рукой по выключателю. Прихожую озаряет яркий желтоватый свет лампы. Скидываю обувь и вешаю куртку в шкаф. Ныряю в домашние тапочки и прохожу вглубь квартиры. Почти сразу понимаю, что что-то не так. Останавливаюсь посреди комнаты, хмурюсь, а после резко поворачиваюсь к одной из стен. Привычной рамки нет. Рисунка тоже. Первые секунды я не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть, а после вылетаю из гостиной обратно в коридор и в пару прыжков достигаю кухни. Свет там уже горит. Алекс сидит, вальяжно раскинувшись на стуле. Первым делом хочу броситься к нему и оторвать башку к чертовой матери, но уже в следующий миг передумываю. Взгляд вылавливает из общей картины одну лишнюю деталь, которой никогда не имелось в моем доме. Эта деталь — торт. Большой. Сантиметров сорок в диаметре. Красуется на столе с двумя воткнутыми свечками в форме цифр, знаменующими мой очередной день рождения. Двадцать шестой. — Что это? — спрашиваю, вглядываясь в лицо Алекса. — Сегодня праздник, а какой праздник без торта? — произносит, внимательно наблюдая за мной. На этих словах я вздрагиваю и, сделав пару шагов, обессиленно опускаюсь на стул. Алекс отрезает два кусочка, раскладывает по тарелкам, после ставит одну передо мной. Кладет рядом чайную ложку, возвращается на свое место и сверлит меня взглядом. Я же молча ковыряю торт, размазывая его по фарфоровой поверхности. — Почему не ешь? — спрашивает через какое-то время. — Не люблю шоколад… — отвечаю, не поднимая глаз. — Саш… — Что? — Давай я буду есть шоколад, а ты — бисквит? Я не отвечаю. Отламываю маленький кусочек воздушного теста и отправляю в рот. Медленно пережевываю. Коржи обильно пропитаны сладким вишневым сиропом. Вкусно. Отламываю еще кусочек, так же смакую его, не собираясь никуда спешить. Потом отделяю глазурь от бисквита и пересыпаю ее в тарелку Алекса. В отличие от меня, он не наслаждается вкусом. Хрумкает застывшей шоколадной глазурью, а немного погодя, когда тарелка пустеет, начинает обдирать глянцевый слой со всего торта и не успокаивается, пока не отколупывает все. Затем поднимает на меня довольный взгляд и улыбаясь спрашивает: — Саш, ты не против, если в следующем году будет такой же торт и я съем весь шоколад? На мгновение закусываю губу и жмурюсь, а после на выдохе произношу: — Я только за.