***
Я сижу в большой столовой, поделенной на квадраты. Каждый квадрат очерчен красной линией по периметру, а под потолком висят таблички с цифрой. От трех до двадцати четырех, означающих возраст. Все, кто младше, сами еще не едят, им требуется помощь, а те, кто старше… А тех, кто старше, здесь уже нет. Как только тебе исполняется двадцать пять, ты либо умираешь, либо убиваешь. Но в любом случае выпускаешься из интерната и начинаешь жить в городе. Налаживаешь отношения с семьей, если хочешь, или создаешь новую, если, конечно, повезет и твоя вторая половинка осталась в живых. В ином случае и смысла особого нет. Эмоции и чувства исчезают вместе с тем, чье имя написано на одном из запястий. Об этом узнает каждый, как только учится говорить. Счастливое и беззаботное детство, о чем вы? Наверное, поэтому наивный детский взгляд можно увидеть лишь в первые минуты жизни, а после все стирается или уходит на дно, под гнетом ожидая одного из своих дней рождения, который может стать последним. Но сейчас слишком рано об этом думать. Потому что передо мной на столе стоит блюдце с кусочком торта, а на его вершине горят три разноцветные свечки. Маленькие радости жизни. Куда без них? Помимо воспитанников, в столовой также сидят воспитатели и учителя. В каждом квадрате по двое. Внимательно следят, чтобы не произошел пожар. А моей секции еще и объясняют, что нужно загадать желание и задуть оранжевые огоньки. Остальные-то уже знают об этой традиции, а для нас, трехлеток, это первый раз. Я не знаю, кто и какое желание загадывает, я же, наблюдая, как медленно плавится воск, раз за разом повторяю, что хочу дожить до глубокой старости и умереть в своем собственном доме, рядом со своей родственной душой. Я повторяю эту просьбу без остановки, надеясь, что кто-то там наверху меня услышит и поможет. Потому задуваю свечи, когда огонек чуть сам не тухнет, добираясь до основания и сжигая фитиль. Потом я жду немного, чтобы воск затвердел, и осторожно отковыриваю его от торта, ревностно смотря, чтобы к нему не прилипло слишком много крема. Мне нравится эта сладкая прослойка, которую я успел попробовать только сегодня, осторожно ткнув в нее пальцем, пока никто не видит, а после быстро слизав. Очень вкусно! Но почему-то сидящий рядом мальчик даже не думает притрагиваться к лакомству. — Почему не ешь? — спрашиваю я из любопытства. — Слишком сладко, не хочу. Моему удивлению нет предела. Я даже не знаю, что на это сказать. Потому что… как может быть слишком сладко? Слишком сладко не бывает! Я пытаюсь объяснить ему это, но он лишь отрицательно крутит головой. — Но у нас же праздник! На праздник едят торты! Нельзя не есть! — убежденно произношу я и хмурюсь, потому что мальчик тяжело вздыхает, смотря на белый крем, и поджимает губы. — Не хочу, — говорит он снова через несколько секунд. — Нужно, иначе праздника не будет! Давай я буду есть крем, а ты — бисквит? Он не такой сладкий, — наконец, нахожу я выход, и мне отвечают счастливой улыбкой. — Как тебя зовут? — спрашиваю, когда с лакомством покончено, а ложка начисто вылизана. — Александр, а тебя? — он смотрит на меня с улыбкой. — Александр… Закусывая губу, я приподнимаю рукава форменной рубашки и показываю пока еще маленькие буквы. Он повторяет за мной, и я вижу те же имена на обеих его руках, что и у меня. — В следующем году я опять отдам тебе свой крем, хочешь? — предлагает он. — Хочу! — отвечаю, прикрывая запястья плотной тканью. Интересно, а до следующего дня рождения ждать очень долго?***
Я вновь сижу в столовой. Спрятав руки под столом, ковыряю мозоли на ладонях. Болеть потом будут, но я уже привык. Это плата за лазанье по деревьям во дворе интерната. Александр сидит рядом, он так же прячет руки под столешницей, только у него другая проблема. Если воспитатели увидят, что он опять не помыл руки после рисования, выгонят из-за стола. А он не может уйти, потому что нам еще не принесли наши кусочки торта и он еще не отдал мне свой крем. Так и сидим с ним, пока всем разносят тарелки. Я — отковыривая жесткую кожу, он — счищая засохшую акварель. Александр красиво рисует. Я так не умею. Зато он не умеет лазать по деревьям. Один раз попробовал и тут же шмякнулся, а я потом долго его успокаивал, чтобы на крик не сбежались воспитатели и не отругали. Потому что по деревьям лазать нельзя — опасно. Но зато интересно! Когда передо мной ставят тарелку и приходит время загадывать желание, я повторяю все то же, что и раньше. Только теперь не так долго, всего пару раз, и задуваю уже шесть свечей вместо трех. Почему-то чем старше я становлюсь, тем быстрее бежит время. Когда со сладостями покончено, мы ждем, пока доедят все остальные, чтобы уйти. С этого года мы с Александром будем жить в одной комнате. А наши кровати в общей детской спальне займут новые малыши. — Ты получил учебники и тетради? — спрашивает он. Я поджимаю недовольно губы. Не люблю учиться. А теперь на уроки придется тратить еще больше времени, чем раньше. — Нет еще, потом. — Сегодня нужно, завтра уже занятия! Воспитатели сказали, что в среднем отделении все намного строже. Тяжело вздыхаю и стряхиваю крошки от торта с форменных брюк. Сегодня так сегодня. — Пойдешь со мной? — спрашиваю на всякий случай. — Конечно! — отвечает без запинки, и я широко улыбаюсь. Библиотекарь меня не очень любит. Я недавно перевернул один стеллаж с книгами, случайно врезавшись в него. Но я ведь не хотел! Кто знал, что он такой неустойчивый? А вот Александр там желанный гость. Он часто помогает отбирать книги, которые сильно поистрепались и которыми невозможно уже пользоваться. На выходе из столовой Александр дергает меня за рукав рубашки. — В следующем году отдать тебе крем? — предлагает он, как и в прошлые три. — Да! — уверенно отвечаю. Теперь я уже знаю, что ждать до следующего дня рождения довольно долго.***
Сегодня, смотря на свой кусочек торта, я уже не вижу маленьких разноцветных свечек. Они больше не помещаются. Поэтому я загадываю уже привычное желание и задуваю один единственный огонек на вершине восковой фигурки, выплавленной в цифру девять. А после беру ложку в левую руку. Нет, я не левша, просто правую повредил на тренировке. Неудачный захват, запястье теперь перетянуто эластичным бинтом. Но это ничего. Не первый раз. Выбирая дополнительным занятием борьбу, я готовился к постоянным синякам и растяжениям. Александр, сидящий как обычно по правую сторону от меня, трет покрасневшие от хлорки глаза. Он сегодня забыл взять в бассейн очки для плавания. Впрочем, как обычно. Я не перестаю удивляться, как он может прочесть один раз огромный параграф по истории, запомнив его почти дословно. А после, выходя утром из комнаты, забыть сумку с учебниками и тетрадями, стоящую перед дверью. — Капли не взял? — спрашиваю у него, уже заранее зная ответ. — Нет, ты же знаешь, они где-то… Не помню где, — говорит он виновато. Молча достаю тюбик из кармана брюк, который ношу с собой всегда, — привычка. Открутив крышку, жду, пока Александр запрокинет голову, а после, склонившись над его лицом, надавливаю на мягкий пластик и жду, пока пара мелких капель попадет сначала в один глаз, потом в другой. Александр тут же начинает моргать и поджимает губы. Щиплет. Я знаю, так всегда. Но это почему-то не учит его брать очки в бассейн. Спрятав тюбик обратно в карман, беру со стола салфетку и стираю лишнюю влагу с его лица. Он благодарно улыбается. — В следующем году я отдам тебе свой крем, да? — Конечно.***
Через пятнадцать минут нам нужно быть в столовой. Двенадцатый день рождения, как-никак. Но я все медлю. Почему-то совсем не хочется идти. Поэтому я со скоростью черепахи застегиваю пуговки на рубашке одну за другой. Потом в таком же темпе слоняюсь по нашей комнате, укладывая учебники в сумку. Вчера этим заниматься мне было слишком лень. А теперь вот уже приходится. Сразу после завтрака начнутся уроки. Александр, уже полностью собранный, со всеми вещами сидит на кровати и наблюдает за мной. Пока что молчит. Но нервно поглядывает на маленький будильник, который стоит на его тумбочке. Александр не любит опаздывать. Просто ненавидит. А вот я не особо отличаюсь пунктуальностью. И вообще нам отмерено не так много времени, чтобы это самое время проживать по чужим правилам. Я хочу сам распоряжаться своей жизнью. Или хотя бы ее частью. Александр так не думает. Он слишком серьезно относится к расписанию. Наверное, поэтому именно он Александр с самого детства. А я обычно просто Саша или Сашка. Но мне, собственно, плевать на это. Как и на многое другое. Я вообще был бы очень рад, если бы не имел имени вовсе. — Саша, галстук! И рубашку заправь. Я, стоя уже в дверях, оборачиваюсь и закатываю глаза. Кое-как запихиваю края белой ткани за пояс штанов, а после, вернувшись к своей кровати, выдергиваю черную ленту из-под подушки. Терпеть не могу галстук, во-первых, неудобно, во-вторых, я так и не научился его завязывать. Быстрее пальцы себе сломаю, чем сделаю ровный узел. Александр без лишних слов забирает у меня из рук удавку, сам повязывает мне на шею, поправляет и, опустив воротник, хлопает по плечу. — Готово! А теперь быстрее. У нас три минуты. В столовую мы заходим, когда все уже сидят на своих местах. Приходится поторопиться, чтобы успеть съесть не только мерзкую манку, но еще и положенный кусок торта. Точнее, в моем случае — самую сладкую ее часть. Я совсем не люблю бисквит, разве что могу съесть маленький кусочек, если он очень хорошо пропитан. Александр же, наоборот, уминает за обе щеки две порции. Он вообще любит все мучное. Отодвигая от себя пустую посуду, Александр вдруг вздыхает. — Я опять не взял очки, а перед тренировкой забежать не успею. Капли еще остались? — спрашивает как-то обреченно. Я в ответ открываю свою сумку и достаю пластиковые окуляры. Протягиваю ему, не скрывая кривой ухмылки. — А капли закончились, я схожу сегодня в медпункт, попрошу, — произношу вслух и делаю мысленно заметку, чтобы не забыть. — Саш… — дергает меня за манжету рубашки. — М? — спрашиваю отстраненно, пытаясь вспомнить, куда еще мне нужно сегодня зайти. — В следующем году ты же съешь мой крем? — Еще спрашиваешь!***
Как-то незаметно мне стукнуло пятнадцать. К сожалению, сегодня с тортом я пролетаю. Мы с Александром еще ночью выехали в военную академию. Соревнования, чтоб их! Конечно, мы не одни такие неудачники, но все равно обидно. Почему-то от осознания того, что в столовой я сегодня не появлюсь, становится не по себе. И не только потому, что я остался без сладостей. Просто это уже традиция, наша с Александром. Как без нее? Рано утром мы на месте. В принципе, от нашего интерната эта академия мало чем отличается. Разве что профиль здесь несколько другой. А так… те же серые здания. Та же форменная одежда и тот же высокий забор по всему периметру. Скучно и уныло. Соревнования проходят в один день, просто в несколько этапов и в разных направлениях. Александра тут же забирают в одно из зданий, где располагается бассейн. А я с еще несколькими учениками иду дальше. Первые бои проходят достаточно быстро. Я даже удивляюсь. Мне казалось, что физическая подготовка здесь намного лучше, чем у нас. Однако мне не попалось пока достойного противника. К последнему сопернику я окончательно расслабляюсь. К тому же в это время возвращается Александр. Послав мне ободряющую улыбку, садится на трибуне. А я в это время оборачиваюсь и с усмешкой смотрю на своего последнего противника. Нет, внешне он не хлюпик, кажется даже крупнее меня. Но этот взгляд… Слишком высокомерный и самоуверенный. В общем, не нравится он мне, совершенно, и, кажется, это взаимно. Первый турнир проходит гладко. Мы всего лишь отрабатываем несколько приемов, зарабатывая баллы и показывая технику. А вот во втором что-то идет не так. Он специально меня провоцирует. Не могу сказать, что я не отвечаю ему тем же. В итоге в какой-то момент я срываюсь. Плевать на правила, плевать на судей, я хочу стереть эту кривую улыбку с его лица. Он, по всей видимости, решает следовать моему примеру. Бой останавливают досрочно. Разнимают нас тренеры. Остальные уже успели потерпеть полное фиаско, а кто-то, кажется, отправится в медпункт. Это я понимаю по вскрику и последующему мату, фоном проскакивающему на грани слуха. А после нас все же растаскивают в разные стороны. И перед тем, как меня уводят из зала, я успеваю заметить знакомую вязь на его запястье под задравшимся рукавом. В интернат мы с Александром больше не вернемся. Наши личные дела перенаправят в военную академию. Это обычная практика: если ты находишь того, чье имя прописано на твоей коже, то тебе помогают остаться рядом с этим человеком. Не важно, кто он — друг или враг. Легче действовать в интересах судьбы и не тянуть время. Да, в нашем мире все сложно. Враг — это не просто слово, которое грозит неприятностями, оно грозит смертью. Потому что рано или поздно один все равно убьет другого. Так прописано. Так предначертано. Это случится в один прекрасный момент, даже если ты сам этого не хочешь. Нелепая случайность все равно приведет к смерти. А жить хотят практически все, потому не ждут своей случайной кончины и делают первый шаг. Я тоже его сделаю и теперь даже знаю, в чью сторону. В нашей новой комнате Александр прикладывает к моему лицу полотенце со льдом. Я шиплю и пытаюсь его оттолкнуть. Заживет и так, смысл сейчас делать больнее? Не понимаю. Но Александра не переубедить. Когда лед почти весь тает и ткань становится насквозь мокрой, он наконец поднимается с моей кровати и выходит из комнаты. Надеюсь, не за следующей порцией. Пока его нет, я разглядываю свое опухшее лицо в зеркале. В принципе, все не так страшно. Нос не сломан, сильных разрывов нет. В отличие от моего противника. Я знаю. Я слышал этот прекрасный хруст. Блаженно улыбаюсь своему отражению. С заплывшим глазом и опухшей скулой выглядит немного жутковато. Так что я возвращаюсь на прежнее место. Как раз вовремя. Дверь с мерзким скрипом открывается, и заходит Александр. В глазах радость, в руках тарелка, на тарелке кусок обычного хлеба, обильно обмазанного взбитыми сливками. Чувствую, как внутри теплеет. — Это? — вопросительно приподнимаю бровь и тут же морщусь — разбита. — Уговорил повариху, это, конечно, не полноценный торт, так, жалкая пародия. Но здесь не едят торты на дни рождения… — Я тоже не ем, только крем… — Я знаю. В следующем году попрошу, чтобы его было больше, ты ведь съешь весь? — Безусловно!***
Сегодня я открываю глаза, уже будучи восемнадцатилетним. Радости особой нет. Большая часть спокойной жизни уже позади. Сейчас мне хочется повернуть время вспять. Вернуться в тот день, когда я в самый первый раз задул три свечки. Но, к сожалению, это невозможно. Тяжело вздохнув, достаю из-под подушки ножницы, сажусь на кровати и перерезаю шнурок, который одним концом обвязан вокруг моей щиколотки, а другим — вокруг металлической перекладины кровати. Освобождаю ногу от петли и, откинув одеяло, спускаюсь на пол. Привычным движением вытягиваю кроссовки из-под кровати, осторожно достаю из них самодельные клеёнчатые стельки с растекшейся зубной пастой. Одевшись, нахожу в тумбочке прозрачный пакет, натягиваю на руку и только затем берусь за ручку двери, даже через полиэтилен чувствуя что-то склизкое. Интересно, что на этот раз? Дернув дверь, отпрыгиваю в сторону, чтобы брызги воды из упавшего сверху стакана на меня не попали, и, усмехнувшись, наконец, выхожу из комнаты. Ну что же, сегодня новый год. Сегодня Алекс должен придумать следующую забаву и добавить ее к имеющимся. За прошедшее время вот такие мелкие пакости сопровождают каждый мой день, и если сначала они меня жутко бесили, то теперь поднимают настроение. Уж лучше так, чем первоначальные драки, из-за которых приходилось сидеть либо в больничном крыле, либо в карцере. Да, в академии несколько строже, чем в бывшем интернате. Собственно, по этой причине наша с Алексом война ведется теперь без особых активных действий. Так, мелкие стычки, скорее раздражающие, чем причиняющие реальный вред. А еще благодаря этому за три года, проведенные в академии, я выучил его повадки от и до, и не только их. Я знаю все его предпочтения. Что он любит, что ненавидит, что презирает. Я с легкостью могу предугадать, что он ответит на ту или иную фразу. Иногда я даже замечаю за собой его привычную жестикуляцию. Но это полезно — знай своего врага, как самого себя. Потом меньше проблем будет. Впрочем, подобным доскональным изучением занимается и сам Алекс. Смешно становится от того, что рядом с ним я провожу больше времени, чем с Александром. Но последний, собственно, не против такого расклада. Рядом с Алексом вечно крутится последний человек, замыкающий наш круг. Все то же имя, все та же вязь на запястьях. От Алекса он не отлипает, смотрит восторженно и преданно заглядывает в рот. От его слащавой рожи меня тошнит. От его какой-то странной манеры общения с растягиванием гласных уши в трубочку сворачиваются. Собственно, из-за него Александр и не вылезает из библиотеки. Не помню, когда точно это случилось, но эти двое сцепились при первом же взгляде друг на друга. Но так как Александр не особо любит перепалки, просто решил не попадаться Лексу на глаза. Мне же это жалкое отражение Алекса, а именно ему он старается подражать во всем, особо не вредит. Или я просто этого не замечаю. Лекс ведь дурачок, что с него взять, да и какой-то гнильцой отдает, так что его существование я в целом игнорирую. После утренней пробежки и разминки я вместе со всеми плетусь в раздевалку. В этом году зима выдалась слишком лютой, и я умудрился заболеть. Даже не помню, когда последний раз мучился с простудой. И, если честно, еще столько же бы о ней не вспоминал. Потому что сейчас меня жутко знобит и все тело противно ноет. Шевелиться лишний раз не хочется, наверное, поэтому из душевой я выползаю самым последним. Но на крючке почему-то нет полотенца. Да и в раздевалке ни одного лишнего не валяется. Больше того, я не нахожу своих вещей. Из шкафчика исчезло запасное белье. Сжимая пальцами переносицу, я тихо матерюсь себе под нос. Алекс, ты просто конченный урод, знаешь? Из спортивного зала, который располагается в отдельном здании, я босиком несусь по снегу в общежитие, прикрывая руками пах. А уже к обеду валяюсь на больничной койке с лихорадкой. Добегался! Немного позже ко мне заглядывает Алекс. Лыбится довольно и кладет на рядом стоящую тумбочку яблоко. — Ты в него слабительное вколол? — спрашиваю, срываясь на хриплый кашель. — Нет, я лежачих не бью, — отвечает сквозь смех и сразу уходит. Мудака кусок. Мне вообще-то еще рано подыхать. А с температурой под сорок я вполне могу отбросить коньки. Но кому ли не пофиг? Смертность от болезней и несчастных случаев никто не отменял. За этим правительство особо не следит. Да и Алекса к ответственности не привлечешь. Кто же знал, что я голышом по улице буду носиться? Он, скорее всего, знал. Ближе к вечеру ко мне заглядывает Александр. Ставит тарелку на тумбочку, рядом с яблоком. Извиняется, что не мог зайти раньше. Ничего, я понимаю. У него слишком много заданий, не удивлюсь, если он только сейчас узнал, где я. — Как ты? — спрашивает, прикладывая прохладную ладонь к моему лбу. — Нормально, — отмахиваюсь как обычно. Александр хмурит брови. Я почти уверен, что позовет медсестру и заставит дать мне еще жаропонижающего. Но это немного позже. А сейчас он забирает тарелку с тумбочки, держит ее сам, снимает чайной ложкой верхний слой сливок с белого хлеба и подносит к моим губам. Послушно открываю рот, но после кривлюсь и еле проглатываю свое любимое лакомство. Тошнит. От следующей порции отказываюсь. Александр тяжело вздыхает и осторожно гладит меня по голове. Прикрываю глаза и чувствую, что от его прикосновений меня клонит в сон. — В следующем году съешь двойную порцию, хорошо? — слышу где-то на краю сознания. — Как скажешь, — шепчу в ответ, слабо улыбаясь, и тут же засыпаю.***
Уже который час вышагиваю строевым маршем. Ноги тянет, спина гудит от напряжения. Но ничего не поделаешь, я сам выбрал военный факультет. А ведь мог, как Александр, пойти в медицинское отделение. Но вся эта зубрежка не по мне. Уколы и скальпели — подавно. Мне хватило мельком взглянуть на список изучаемых Александром предметов, чтобы перестать жаловаться на свою участь. У него же там целый набор, некоторые дисциплины я вообще выговорить не могу. У меня же все гораздо проще. Строевая, огневая, тактическая и тактико-специальная подготовка. Теории примерно столько же, сколько и практики. Ну и раз в неделю уделяется время математике, правописанию, экономике и правоведению. Видимо, чтобы не деградировали. Но я не против. Кроме последнего мне все дается хорошо. Александр на свою загруженность тоже не жалуется. И с горящими глазами несется в больничное крыло на практические занятия. Плавание он, кстати, забросил. Зато, если выдается немного свободного времени, продолжает рисовать. И по сравнению с детством, сейчас, в двадцать один, я могу сравнить его с настоящими художниками. Когда он держит кисть или карандаш, я постоянно сижу рядом и наблюдаю за очередной картиной, которая появляется у меня на глазах мазок за мазком, штрих за штрихом. Меня это успокаивает. А Александру совсем не мешает мое присутствие и внимательный взгляд на еще неоконченную работу. Сегодня я задерживаюсь. Устроили учебные бои после заката. Так что в комнату я попадаю ближе к полуночи, уставший, промокший и замерзший. Ненавижу зиму. Лучше уж весна. Меня даже не пугает купание в грязи, всяко лучше, чем отогревать озябшие конечности полночи. Александр уже спит. Кровать не расправлена. Сам он в одежде. Меня ждал… В подтверждение этому замечаю на тумбочке ложку и тарелку с горой сливочного крема. Что-то мне подсказывает, что где-то под ним погребен кусок чего-то хлебобулочного. Последние годы Александр стал импровизировать, так что сдобная булка, печенье или даже сухари могут выступать в роли бисквита. Не удивлюсь, если он замажет сливками макароны. Тоже ведь из теста. Тихонько подхожу к его кровати, сажусь на самый край и, взяв в руки тарелку, думаю, будить его или нет. С одной стороны, конечно, нужно. Иначе вся прелесть момента исчезнет. Но так не хочется его тревожить. Так что я раздумываю еще несколько минут, пока ковыряюсь ложкой в креме и сдерживаю смех. Под белой массой и правда макароны. До такого мог додуматься только он. Импровизатор! Хотя что с него взять, творческая личность же. На душе становится до невообразимости тепло и уютно. Сам не замечаю, как наклоняюсь к его лицу и прикасаюсь своими губами к его. Легко, невесомо. Но он тут же просыпается. Широко раскрывает глаза. Я резко отстраняюсь и свободной рукой нервно провожу по ежику волос на затылке. — Я, кажется, переутомился, — сообщаю, собираясь подняться с кровати. — Нет, это по-другому называется, — отвечает и хватает меня за край водолазки, удерживая на месте. — Уверен? — спрашиваю, заглядывая ему в глаза. — Из нас двоих врач я, так что да, уверен. Собираюсь сказать что-то еще, но у меня забирают ложку, и только я открываю рот — его затыкают сливками. Не успеваю справиться с ними, как Александр возвращает мне поцелуй, в отличие от моего, более глубокий, выбивающий из колеи и туманящий сознание. Нескольким позже Александр, прижимаясь щекой к моей груди, щекочет кожу размеренным дыханием. — В следующем году не дам тебе столько крема, и так слишком много сладкого, — сонно бормочет себе под нос. — С таким раскладом, думаю, я не очень сильно расстроюсь, — отвечаю с улыбкой, поглаживая его обнаженную спину.***
За окном завывает ветер. Слышу даже через закрытое окно. Скорее всего, снегом все замело, хотя куда больше? Вчера еще сугробы по пояс были. Первый день моей двадцать четвертой зимы. Лучше бы новый год приходил летом. А впрочем, какая разница? Открывать глаза совершенно не хочется. Но надо. В комнате прохладно, так что я стараюсь как можно быстрей избавиться от всех уготованных мне пакостей Алекса и выскальзываю в коридор. Впереди меня ожидает привычная пробежка, разминка и последующие занятия. На этот раз Алекс решает не придумывать ничего особенного и на рукопашном просто встает со мной в пару. Решил возобновить наши первоначальные отношения? Без проблем. Настроение у меня паршивое, так что набить кому-нибудь лицо кажется вполне удачной идеей. А лицо Алекса — вообще идеально. Но, к моему глубокому разочарованию, все проходит мирно. Нет, тело у меня, конечно, ломит намного сильнее обычного и синяков прибавляется, но все в рамках правил. А точнее, танец на грани. Давно я так не напрягался, еще дольше так не выхватывал и уже не помню, когда последний раз прилагал столько усилий, чтобы выйти победителем. Зато каким же меня теперь накрывает умиротворением. Все раздражение смывает волной и уносит куда-то далеко за горизонт. Вместо него образуется приятная усталость. Никакого напряжения. А от понимания того, что такими темпами я смогу вычислить все слабые стороны Алекса и узнать, на что он способен, становится совсем замечательно. После тренировки я ухожу из зала одним из первых, чувствуя на себе прожигающий взгляд. Мне даже гадать не приходится, чей он, так сверлить мою спину может только Лекс, который скачет вокруг Алекса, готовый подуть, где у того бо-бо. Пожалуй, с каждым годом он начинает бесить меня все больше. Не понимаю, как Алекс его вообще терпит. Например, сейчас меня от такого мельтешения уже вырвало бы. Ко всему прочему, Лекс еще и слабак. Не пойму, зачем пошел на военный факультет. Он даже в спаррингах толком не участвует. А если вдруг приходится, то от первого же удара падает на пол и, поскуливая, принимает поражение. Мерзость. Передергиваю плечами и сразу вспоминаю, как один-единственный, раз его поставили против меня. Зная его выкрутасы, я, долго не думая, использовал самый болевой прием. Запрещенный, правда, но выговор тренера никак не сравнится с Лексом, орущим белугой и растирающим по лицу сопли и слезы. Пожалуй, это было одновременно противное и прекрасное зрелище. Единственное, что мешало до конца насладиться моментом — Алекс, который бросился утешать этого убогого. Лучше бы добил, честное слово! Хотя стоп, как я мог забыть — он же лежачих не бьет. Насвистывая веселую песенку, я быстро принимаю душ и покидаю тренировочный зал, продолжая петлять в своих мыслях. Впереди еще несколько часов теории. Потом опять будет физическая подготовка, и только под вечер я смогу увидеть Александра. Интересно, он вернулся с ночного дежурства или опять уснул на одной из больничных коек? Ближе к восьми часам я наконец освобождаюсь и захожу в нашу комнату. Александр лежит на кровати. Скрестив ноги и держа в руках книгу. Когда дверь за мной закрывается с характерным хлопком, он отрывает взгляд от страниц. — Иногда мне кажется, что твой распорядок дня в разы хуже моего, — произносит и откладывает книгу в сторону. — Иногда мне тоже так кажется, — устало отвечаю, стягивая верхнюю одежду и убирая ее в шкаф. — Зато у тебя есть тортик! — Что ты на этот раз вымазал сливками? — интересуюсь с неподдельным любопытством. Вместо ответа Александр открывает свою тумбочку и достает тарелку, на которой красуется самый настоящий торт. Маленький, но самый что ни на есть настоящий! — Откуда?! — У меня красивая улыбка. — Это бесспорно, но торт откуда? Александр склоняет голову к плечу и приподнимает уголки губ. — Саш, сделаешь мне массаж? Я несколько удивляюсь такой просьбе, но согласно киваю. — Да, конечно. — Вот и на кухне на просьбу о тортике мне ответили так же! Я на пару секунд зависаю, а после хмыкаю и качаю головой. — Я сегодня торможу. — Это бесспорно, — смеясь, говорит он и машет рукой, подзывая меня к себе. Перед тем как приступить к десерту, я задуваю огонек самой обычной свечки, на боку которой маркером выведены аккуратные две цифры: двойка и четверка. Я почти уверен, что это самый лучший день рождения за всю мою жизнь. После мы съедаем половину торта, измазываемся кремом, как малые дети, и бесимся до глубокой ночи. Александр засыпает раньше, прижавшись к моему боку и закинув на меня ногу. А я не могу уснуть. Мучаюсь до самого утра, потому что он так и не предложил съесть его крем в следующем году. Смешно? Может, и так, но для меня это предложение было очень важным. Оно означало нечто иное, чем просто сладкое украшение. Именно с этого началась наша дружба. И именно благодаря этому она переросла во что-то большее. Нет, я не могу сказать, что все держится только на взбитых сливках. Это слишком глупо, просто когда Александр спрашивал: «Съешь мой крем в следующем году?», я всегда слышал «Будешь рядом со мной до следующего года?». А теперь… Что теперь?***
До полуночи осталось всего полчаса. На улице настоящая метель. Я сижу в комнате и кручу в руках помятый огрызок бумаги. Еще утром он был белым квадратиком, но к вечеру я успел превратить его в замызганное нечто. Но даже сейчас на нем все еще видны слова, выведенные аккуратным почерком. Время и место встречи. Кажется, их изменить нельзя. Да и смысла нет. Без пяти двенадцать я наконец захожу в один из классов. Парт здесь не много, да и те, что есть, сдвинуты в самый конец. Александр, Алекс и Лекс стоят посередине. Меня ждали? Пунктуальность не мой конек, пора привыкнуть. Да и часы, висящие на одной из стен, показывают, что до двенадцати есть еще пара минут. Затем мне стукнет двадцать пять. Впрочем, как и им. Вот и пришло время для самого худшего дня рождения. В три года мне казалось, что этот момент наступит очень нескоро. Я ошибался. Секундная стрелка делает оборот, остался еще один. Атмосфера, мягко говоря, не очень дружелюбная. В тишине слышно неровное дыхание. У меня в ушах отдаются еще и удары пульса. Мешают думать. Хотя что тут думать? Рука привычно ложится на кобуру. Меня учили этому. Теперь только одна разница. Стрелять придется не в мишени и, что еще хуже, здесь нужно успеть первым. На часах ровно полночь. Рывком достаю пистолет и за миг до того, как нажать на курок, боковым зрением вижу, что меня тоже держат на мушке. Сглатываю. Наплевав на все, отрываю взгляд от Алекса и поворачиваю голову в правую сторону. Александр? Теперь я знаю, как это, когда сердце пропускает удар. Всегда думал, что это выдумка — нет, чистейшая правда. Я точно не знаю, что хуже: то, что он взял в прицел помимо Лекса и меня, или то, что он вообще взял в руки оружие. Хотя, наверное, оба варианта. Никогда бы не подумал, что стану одной из причин, из-за которой Александр переступит через все свое презрение к насилию и… Я не понимаю! Точнее, нет, я могу понять, конечно. Я тоже сомневался. До последнего. Я и сейчас сомневаюсь. Наверное, сейчас еще больше. Однако правая рука у меня ничем не занята и опущена вниз, и лишь левая сжимает прохладную рукоять, указывая на Алекса. И самое поганое, что я такой один. Остальные, как в чертовых боевиках, которые иногда удавалось посмотреть, тыкают пушками в лица стоящих по бокам от себя людей. И даже Лекс, все время прыгавший вокруг Алекса горной козой, со скучающим видом держит того на мушке. Алекс, в свою очередь, примерно с тем же выражением лица отвечает ему взаимностью. И мне заодно. Когда-то давно я говорил, что в нашем мире наивность стирается в детских глазах с той же легкостью, что и карандашный рисунок ластиком. Я ошибся, моей наивности можно позавидовать. Потому мне хочется рассуждать обо всем подряд, да хотя бы о погоде, лишь бы не возвращаться в реальность. Лишь бы не видеть этот холодный взгляд Александра. И я не могу принять то, что он видит мою правую ладонь. Он понимает, что с моей стороны ему ничего не грозит, но свою руку не опускает. Ни через секунду. Ни через две. И даже через минуту. И я не знаю, что мне делать. Неуверенность и сомнения выжигают меня изнутри. Обида, предательство и боль развеивают пепел по ветру. В уголках глаз скапливается влага. Не могу сфокусировать взгляд. Левая рука начинает мелко подрагивать. А в голове лишь один вопрос — почему? Да, я понимаю, что мы слишком разные. У нас с Александром нет ничего общего, кроме имен личных и прописанных на запястьях. Именно это и заставляло меня сомневаться. Но решение я все равно принял. Потому что зачем нам быть одинаковыми? Для чего? Даже при всех различиях мы ни разу не ругались. Мы всегда дополняли друг друга. Как пазлы мозаики. По форме разные, но идеально подходящие друг другу. И мы всегда были рядом. Вместе. Помогали. Поддерживали. Он делал то, что не получалось у меня. Я — то, что не выходило у него. Разве этого недостаточно? По всей видимости, для него — нет. Даже сквозь пелену я замечаю, как слабо дергается его палец, прижатый к курку, а дальше действую на автомате. Один миг. Один разворот тела. Одно движение руки и я делаю то, что Александр просто не успевает. Оглушающий звук выстрела эхом разносится по закрытому помещению. Кисть дергает. Отдача заставляет опомниться, но уже слишком поздно. Я вижу, как его губы приоткрываются, хватая воздух в последнем вздохе. Я смотрю, как он медленно оседает вниз. Улавливаю тот момент, когда холодный взгляд обращается пустым, и тогда внутри что-то обрывается. Становится невыносимо больно. Неправильность происходящего прошивает насквозь. Так не должно быть. Нет! Нет! Нет! Это рефлекс. Просто чертов рефлекс, вырабатываемый годами. Я не хотел. Случайность. Слышишь? Дурацкая случайность. Очнись! Давай все переиграем. Я обещаю, что не двинусь с места. Не пошевелюсь. Позволю тебе довести все до конца. Только вернись. Пожалуйста… Мне очень хочется кричать. Но грудь сжимает. В горле образуется ком. Я судорожно оттягиваю ворот свитера, пытаясь сделать вдох. Тупая боль разносится по телу с каждым ударом сердца. И я не могу ничего сделать. Ноги подламываются, не чувствуя собственного тела, падаю на пол и почти сразу вздрагиваю от следующего выстрела. Секунда, две. Я жду вспышку боли или обволакивающую сознание темноту. Но нет ни того, ни другого. А уже в следующий миг меня хватают за предплечье и дергают вверх. Ставят на ноги и, обхватив пальцами подбородок, запрокидывают голову. Алекс пристально смотрит мне в глаза, слишком долго, а после отвешивает звонкую пощечину. Дергаюсь. Щеку обжигает болью. На смену боли приходит ярость, и я собираюсь ответить, но не успеваю. Он скручивает меня слишком быстро, заводит руки за спину. Ярость плавно перетекает в злость, а после и она утихает. Я перестаю трепыхаться. Поворачиваю голову чуть в сторону. Лекс лежит на полу. В голове не очень аккуратная дырка. Паркет вокруг постепенно окрашивается красным. — Почему? — на этот раз спрашиваю вслух. — Держи друзей близко, а врагов еще ближе, — отвечает с усмешкой. Выпускает из захвата и, придерживая меня за плечо, тянет к выходу. Делаю пару неуклюжих попыток вырваться, но собственное тело не слушается. — Алекс… — Хватит. Не на что здесь больше смотреть. Я с этим не согласен, но на сопротивление банально не хватает сил. Позади меня кровь продолжает растекаться. Обернувшись, я вижу, как две алые лужи объединяются, а после обзор преграждает закрытая Алексом дверь. Сегодня мой двадцать пятый день рождения. Сегодня я пережил худшую ночь в своей жизни. Сегодня последний раз я видел Александра живым. Сегодня мы должны были съесть очередной торт…У нас же праздник! На праздник едят торты! Нельзя не есть! Иначе праздника не будет.