Дебют

Из дневника Филлипа Карлайла: «Я готов признать, что Барнум был прав. Даже после оглушительной премьеры моего спектакля в Лондоне (кажется, это было целую вечность назад), я не был так опьянен вниманием, восхищением и восторгом толпы. Они вставали со своих мест, рукоплескали, кричали «На бис!», а я всё смотрел на них и не мог поверить. Надеюсь, никто не обвинит меня во лжи, если я скажу, что это был один из самых великолепных моментов моей жизни. И Финеас так близко. Чёрт. То, что было перед самым выходом на сцену, это… до сих пор не укладывается в моей голове. Я всё ещё помню эти крепкие объятия, это сбившееся на мгновение дыхание, проклятье! Я надеялся поймать Барнума после выступления. Как-никак, он-то должен был поздравить меня с дебютом. Когда вся труппа накинулась на меня, пожимая руки, похлопывая по плечам, обнимая, целуя в щеки и поздравляя с первым выходом на сцену, я всем отвечал радостно и искренне, но взглядом всё время искал его. Он же не мог просто так взять и раствориться сразу после окончания шоу? Нет, не мог. Хотя, с Барнума станется. Сбежал? Струсил? Появились, как и всегда, срочные дела, которые необходимо закончить вчера? Какого чёрта, Финеас? Всё это не идёт из головы. Сегодня вечером выступлений не запланировано, но он точно должен быть в цирке. Если его там не будет, значит, и вправду боится того, что сделал. Вот только зачем? Если бы я его оттолкнул, обругал, ударил — тогда ещё можно было бы понять его поведение. Но ведь всё получилось иначе. Всё получилось совсем по-другому… Ненавижу тебя, Барнум. Слишком жестоко делать нечто подобное — а потом сбегать, так ничего и не объяснив. Но я добьюсь ответа, чего бы мне это ни стоило. Он ведь сам учил меня упорству в достижении собственных целей, не так ли? А я всё же способный ученик… Способный и одержимый собственным учителем. Хватит. До вечера ещё есть время, нужно освободить голову: прогуляться, подышать свежим воздухом, насладиться красотой вечернего Нью-Йорка без винного тумана в голове, в конце концов. Выйти из дома и идти, пока идётся, никуда особенно не направляясь. Может быть, это поможет понять лучше: и себя, и Барнума, почему нет? Сейчас зашел Джонс и сказал, что отец хочет видеть меня в гостиной. Судя по выражению лица дворецкого — ничего приятного меня не ждёт. Очередные разговоры о том, что я зря связался с Барнумом, что я забыл, кто я такой, что пора бы бросить этот цирк, вернуться в театр, найти жену, остепениться. Как же я от них устал. Есть ли смысл надеяться, что родители рано или поздно поймут, что бесполезно пытаться исправить меня и жизнь, которую я выбрал? Что ж, тогда… Тогда сейчас — на разговор с отцом, а позже — с Барнумом. Ох, Боже, дай мне сил…» *** Вязкую тишину вечернего бара прорезал звук колокольчика, показавшийся Филлипу слишком пронзительным, хоть на деле и был едва слышен. Карлайл повернул склоненную голову к выходу и тут же вернул всё своё внимание стоящей перед ним выпивке. Дверь медленно закрылась за Барнумом. Шоумен снял пальто, шарф и цилиндр, оставив всё это на вешалке, так и не решаясь что-нибудь сказать. Он забеспокоился, придя в цирк и не увидев там Филлипа. Тогда Энн подошла и сказала, что он будет ждать Финеаса в баре, в том самом баре. Шоумен коротко кивнул и, не задерживаясь ни секунды, помчался к месту встречи. Барнум подошёл к стойке, когда со стороны Карлайла к нему по гладкому дереву скользнула наполненная до краёв стопка. Не задумываясь, Финеас осушил её одним глотком и стукнул о стойку, взглядом показывая слегка растерянному бармену, что всё в порядке. Некоторые разговоры стоило начинать только с выпивки — и никак иначе. Владелец бара понимающе кивнул и, собравшись, быстро удалился. Он уже привык к этим двум завсегдатаем, зная, что без опаски может оставить их на ночь в баре. Утром он вернётся к полному порядку и тройной порции дневного заработка. Барнум собирался что-то сказать, когда они, наконец, остались наедине, но следом за стопкой к нему прилетела свежая газета. Финеас взглянул на неё, краем глаза отмечая, что Карлайл наполнил очередную рюмку (Барнум не сомневался, что она уже не первая) и выпил залпом. Шоумен открыл газету, на первой полосе которой красовалась шикарная фотография с последнего выступления: они вдвоём, так близко, держат вместе его трость, и даже в чернильных линиях заметны взгляды, которыми они прожигают друг друга. — По-моему, — прокашлялся Барнум, неуверенно улыбаясь, — вышло неплохо. — Читай, — бросил Филлип угрюмо, так и не повернув головы. Финеас расправил в руках газету и мельком пробежал статью глазами. Непривычная морщинка появилась у самой переносицы — шоумен хмурился, вчитываясь заново в напечатанные буквы. «Новой диковинкой цирка Ф.Т.Барнума стал не очередной лилипут, не говорящая лошадь, и даже не нянечка ещё одного президента. В последнем шоу на сцене скандально известного цирка появился никто иной как Филлип Карлайл, известный в Америке и Европе драматург, сын и наследник семьи Карлайл. О его партнёрстве с Барнумом к тому моменту уже говорил весь Нью-Йорк, но привычная к авантюрным выходкам молодых аристократов публика воспринимала это как очередной слух или мимолётное увлечение. Однако, теперь всем стало очевидно — карьеру многообещающего драматурга Карлайл-младший променял на жизнь циркового артиста. Очередной скандал короля обмана Ф.Т.Барнума теперь коснулся жизни высших кругов Нью-Йорка, выйдя таким образом на совершенно новый уровень…» Дочитать Барнум не успел: газету нетвёрдой рукой вырвал у него Филлип, незаметно для шоумена оказавшийся рядом. Он откинул её на стойку и внимательным, совсем не трезвым взглядом посмотрел на Финеаса. В руке у Карлайла была крепко зажата стопка с виски, костяшки на пальцах побелели, а грудь под белоснежной рубашкой вздымалась часто и гневно. Но он лишь смотрел в глаза Барнума, не говоря ни слова. — Филлип, — наконец, решился произнести Финеас, — ты же знаешь этих газетных критиков! Они постоянно пишут всякую чушь. Если воспринимать её так близко… — Меня лишили наследства, Барнум, — прервал его Карлайл тихим хриплым голосом. Шоумен с детской растерянностью посмотрел на помощника и, криво усмехнувшись, спросил: — Из-за какой-то жалкой статьи? — Из-за тебя! — рыкнул Филлип и тут же сжал губы в тонкую полоску, отводя взгляд и пытаясь успокоиться. Он был пьян, но всё равно пытался держать себя в руках. — Из-за тебя, из-за твоего проклятого шоу. Филлип поднёс к губам стопку, когда Барнум одним лёгким движением отобрал её и с характерным звуком поставил на стойку. Выражение лица Карлайла в этот момент не сулило ничего хорошего. — Ты знал, на что идёшь, Филлип. Знал, что такое может случиться. — Знал! — чересчур громко воскликнул Карлайл. — Знал и что?! Если ты сейчас скажешь что-нибудь вроде «я тебя предупреждал, ты виноват сам», клянусь Богом, Барнум, я тебя ударю. Филлип схватил стопку, но Финеас вновь выхватил её из тонких пальцев и водрузил обратно на стойку. — Думаешь, напьёшься до беспамятства — и тебе вернут наследство? Как бы не так, — Барнум начинал злиться — то ли на себя, то ли на Карлайла, то ли на весь этот проклятый несправедливый мир, где идти за мечтой и яркой жизнью — почти преступление. — Может, хоть на время забуду о том, какую огромную ошибку совершил, связавшись с тобой, — бросил Филлип, уже не сдерживая рвущееся на волю раздражение. — Ошибку, значит… — Финеас впился пальцами в дерево барной стойки, цепким взглядом ловя светлые глаза Карлайла. — Так вперёд! Брось цирк, брось меня, вернись к своей обычной жизни среди всей этой светской мишуры и самодовольных снобов. Ты — единственный сын, уверен, родители простят тебе эту «огромную ошибку». Боль и разочарование, смешавшись во взгляде Филлипа, говорили, почти кричали Барнуму «Ну, как же ты не понимаешь?!». Прокушенная от злости губа отдавала металлом на языке. От безысходности Карлайл вновь схватил виски, но Барнум успел перехватить его руку и опустошил стопку одним глотком. — Что ты от меня хочешь, Филлип? Не зря же позвал сюда, — спросил он, даже не поморщившись от выпитого. — Что? — Карлайл как-то неожиданно для себя самого потерял нить разговора. — Чтобы остаться в шоу. Что ты хочешь? Двенадцать процентов вместо десяти? Это покроет моральный ущерб от потери наследства, положения в высшем обществе и всего прочего? Филлип смотрел на Барнума ещё мгновение, будто надеясь, что шоумен шутит, но, кажется, он был абсолютно серьёзен. Горько усмехнувшись, Филлип покачал головой и, не отвечая, развернулся и направился к своему месту, где ещё стояла почти пустая бутылка виски. Финеас размышлял не больше секунды, а после одним движением ноги опрокинул стоящий рядом стул и в пару прыжком забрался на барную стойку. Карлайл бросил на него безразличный взгляд и пошёл дальше. Барнум не отставал. — Хорошо. Тринадцать процентов? — попытался он снова. Ответа не последовало. — Ты не умеешь торговаться, Филлип. Пятнадцать процентов, — добавил Барнум, останавливаясь напротив Карлайла и всем своим видом показывая, что от таких предложений обычно не отказываются. А выражение лица помощника ясно говорило лишь одно: «Барнум, оставь меня в покое, пожалуйста». Филлип потянулся за бутылкой, но Финеас самым носком туфли медленно отодвинул виски прочь. — Пятнадцать процентов… и я, — выдохнул шоумен. — Последнее предложение. Филлип сжал в кулак протянутую к бутылке руку, и прикрыл глаза, сдерживая новый вздох, полный боли и раздражения. — Не неси чепухи, Барнум. — Ты мне нужен, Филлип, — с тихим вздохом признался шоумен, но был награжден за такую откровенность лишь скептичным взглядом. — Зачем? Моё имя уже ничего не стоит. — Мне не нужно твоё имя. В начале — да, я взял тебя в долю именно из-за него, но теперь всё изменилось. Теперь мне от тебя нужен только ты сам. Сложись обстоятельства иначе, сойдись звёзды на небе по-другому, будь Филлип немного пьянее, он бы, не веря самому себе, уже взобрался бы на стойку и крепко обнял шоумена, забывая обо всём на этом проклятом свете. Но всё сложилось по-другому, или сложилось совсем не так, как должно было. Филлип молчал, пытаясь привести мысли в порядок, взывая к каплям оставшегося трезвого рассудка. — Так зачем я нужен теперь? — Карлайл поднял на Барнума болезненный взгляд, и улыбка, показавшаяся на его губах, стала ещё печальнее, чем могла бы быть. Финеас хмыкнул и щелкнул каблуком по стойке. — Прямо здесь и прямо сейчас. Я предложу тебе ещё один раз, — нараспев произнёс он. — Нет, Барнум, не начинай, — почти взмолился Карлайл. Финеас открытой ладонью, как и всегда, протянул помощнику руку. — Вчера ты был великолепен. Станцуй со мной, Филлип. На бис. Прошу тебя. Тёплые карие глаза смотрели мягко, нежно, с надеждой на нечто несбыточное. На то несбыточное, что Финеас Барнум снова и снова делал возможным. Устоять было слишком тяжело. Карлайл крепко сжал протянутую руку и, ступив на стул, непринужденным движением Барнума, оказался на стойке, в крепких объятиях и со вкусом чужих губ на собственных губах. Они бегут по ступеням вверх, преодолевая две за один шаг, а Финеас всё также крепко держит руку помощника. Он останавливается на редких площадках, чтобы украсть с губ Филлипа ещё один нетерпеливый, краткий поцелуй. Карлайл нехотя сопротивляется, на одном дыхании шепча: — Финеас, не здесь. Увидят же. — Пусть видят, — беззаботно отвечает шоумен и, отстранившись, тянет Карлайла дальше, выше, на второй этаж цирка, где их дожидается пустой тёмный кабинет. Карлайл ловко выпутался из объятий и отпрыгнул на протестующе скрипнувшую стойку. Барнум улыбнулся, и та же улыбка, только с хитрым изгибом, отразилась на лице Филлипа. Тихий бар взбудоражил синхронный одновременный стук каблуков по гладкому дереву. Они выступали и были собственными зрителями, нарушая главное правило сцены — смотреть только в толпу и никогда — друг на друга. Отточенные движения тела выполняли будто сами собой, но отпустить чужой взгляд ни один из них не смог. Музыка была не нужна, она играла в мыслях, в душе, она пела их низкими мягкими голосами. Она кружилась вокруг скользящих в танце тел. Развернувшись сам и повернув к себе Филлипа, Барнум сделал пару шагов, наступая, оттесняя его дальше по стойке. Он даже не сбился с ритма, ими же и заданного. Он протягивал руку к молодому лицу, а Филлип, будто играючи, уклонялся от прикосновений, улыбаясь всё шире. Следующий шаг пришёлся на самую границу стойки — отступать было некуда, и Финеас, в один прыжок оказался слишком близко, заставляя Филлипа упереться спиной в несуществующую преграду. Упрямые и крепкие руки Барнума вжимают точеные плечи во вполне осязаемую стену кабинета. Сдерживать себя становится всё сложнее, почти невозможно. Финеас больше не отрывается от тонких, маняще влажных губ: каждый поцелуй становится всё настойчивее и слаще. Мягкие кучерявые волосы оплетают длинные пальцы Филлипа, когда он перебирает пряди, касаясь подушечками кожи головы — нежно, дразняще. Дыхания не хватает: оно сквозь поцелуй вырывается редкими тихими всхлипами. А Барнум всем телом всё крепче прижимает Филлипа к стене, не в силах насладиться, насытиться таким желанным и податливым теплом. Карлайл отстраняется лишь на мгновение, чтобы прошептать имя, новым выдохом срывающееся с губ. Он прислоняется щекой к жесткой щеке Финеаса, пальцами свободной руки ловко и привычно развязывая такой ненужный сейчас галстук на шее шоумена. — Ты такой нерешительный, — дразня, шепчет Филлип с новым тихим выдохом, опаляющим ухо и будоражащим всё тело. Барнум поддается на провокацию: он, хрипло усмехаясь, отпускает плечи, скользит пальцами по рукам, чувствуя, как под тонкой шёлковой рубашкой напрягаются мускулы. Желание сполна насладиться крепким молодым телом в эти секунды завладевает всеми мыслями Финеаса. Галстук слетает с шеи Барнума, как легкий платок, объявляющий начало соревнования, он срывается с тонких пальцев Карлайла. Филлип вдруг приблизился сам, уворачиваясь от поцелуя, озорно касаясь губами скулы, и тут же сделал шаг назад, туда, где уже закончилась стойка. Барнум взглядом охотника, приметившего лань, проводил соскочившего на опрокинутый стул помощника и всё в том же, напеваемом ритме, спустился за ним. Словно сбегая, Филлип всем своим видом манил Барнума за собой — давай же, поймай меня. Он успел схватить чужой цилиндр с вешалки, прежде чем снова оказаться в клетке цепких рук. Новый вздох прервал крепкий поцелуй, но сдаваться на милость победителя Карлайл не спешил. Ловко надев на голову шоумена цилиндр, он натянул поля на его глаза и, воспользовавшись заминкой, змеей выскользнул из объятий, обходя и забирая цилиндр снова. Он вовсю наслаждался их маленькой игрой, приглашая Барнума двигаться в ритме отточенного танца дальше, кружась, переступая каблуками по отдававшему звонким звуком полу. Финеас повторял его движения, почти смеясь сквозь слетающие с губ слова песни, ловя озорной блеск в светлых глазах. Следующим неожиданным рывком, он приблизился, сжал талию растерявшегося Филлипа и усадил его на близстоящий стол. Все, так тщательно устроенные на столе бумаги и счета летят на пол, волнами раскатываясь по мягкому ковру. Филлип, ухватив Барнума за расстегнутый ворот рубашки, притягивает к себе, разводя ноги, устраивая острые колени на бёдрах шоумена. Впивается требовательным поцелуем в губы, беря инициативу в свои руки, нетерпеливо, запутываясь в пуговицах, расстегивает чужой жилет. Финеас дышит рвано, сбивчиво, не справляясь с собственным телом, жаждущим, просящим от Филлипа ещё больше. Карлайл чувствует это и усмехается сквозь поцелуй. Наконец-то не нужно прятать разбивающееся о грудь сердце: пусть чувствует, пусть прорывается сквозь клетку рёбер. Он кусает нижнюю губу Барнума, дразня сильнее. Хриплый вздох вырывается из груди, и с дорогим жилетом Карлайла расправляются не так бережно: оторванные пуговицы летят прочь, жалобно ударяясь об пол. — Нетерпеливый, — хмыкает Филлип в губы, чувствуя, как тёплые руки уже распахивают его рубашку. Всего мгновение — и теперь Филлип, проскользив по гладкой поверхности стола и эффектно придержав цилиндр, подал Барнуму руку. Шоумен с готовностью сжал чужую ладонь и, оказавшись наравне, забрал головной убор, привычным жестом подкидывая его снизу вверх, и надевая в то же мгновение. Он бросил Филлипу приглашающий взгляд, и они закружились вместе, даже не задумываясь о том, насколько крепок стол под их ногами. Они не думали ни о чём, наслаждаясь танцем, сливающимися в песне голосами и друг другом. Их движение, чёткие и синхронные, без ошибок повторяли друг друга. Наклоны, повороты, движения рук в воздухе и даже улыбки — всё было идеально, и будь у них зрители — им бы уже рукоплескали. Но в баре они были одни, и, хоть отрывались на танец, не могли не прикасаться друг к другу слишком долго. Филлип поманил Барнума за собой и ловко перепрыгнул на соседний стол, сделав пируэт на скрещенных ногах, чтобы удержать равновесие. Финеас прыгнул следом, ловя Карлайла у самого края. Он обхватил гибкую талию, наклоняя Филлипа, слишком заманчиво прогнувшегося в пояснице. Короткие ногти до боли впиваются в дерево стола, когда Филлип запрокидывает голову, выгибаясь, подставляя оголённый торс новым обжигающим поцелуям, что неизменно оставляют за собой влажный след, морозящий распаленную кожу. Он прикрывает привыкшее к темноте глаза, чтобы чувствовать еще больше, если это вообще возможно. Приспущенная с плеч расстегнутая рубашка чуть стягивает руки, лишая полной свободы действий, но она и ни к чему. Сейчас Барнум наслаждается своим помощником, не отвлекаясь даже на самого себя. А Карлайл подчиняется, хоть и желание запустить руку в чуть взмокшие кудри жжёт изнутри всё настойчивее. Когда Барнум касается языком соска, Филлип сжимает и без того тонкие губы, раздирая засохшую кровь, вновь чувствуя солёный привкус. Финеас нарочито медленно обводит светлый ореол, словно выжидая желанного стона, но Карлайл молчит. Изо всех сил он сдерживает предательскую мольбу, он не доставит Барнуму удовольствие так легко. Когда поцелуи касаются кромки живота, Филлип прикусывает побелевшие от напряжения костяшки пальцев: долго ему не продержаться, и Финеас это знает. Поэтому когда его пальцы расправляются с брюками, а губы касаются мягкой кожи над бедренной косточкой, Карлайл не выдерживает, и с новым выдохом тихо, но протяжно стонет. В этом стоне всё — мольба о большем, раздражение на медлительность, но главное — желание, с которым уже не совладать. Филлипу не видна ухмылка Барнума, но он прекрасно её чувствует. Кокетливо Карлайл обвил шею Барнума и потянулся к нему, обещая новый поцелуй. Финеас поднял помощника, переводя дыхание, довольно улыбаясь и доверчиво смотря в светлые, обрамленные необычайно пышными ресницами глаза. Филлип пальцами коснулся задней стороны шеи, заставив Барнума поёжится, и в следующее мгновение сорвал с его головы цилиндр, чтобы повернуться и прыгнуть на соседний стол, уносясь с украденным. В последний момент на его руке сомкнулись крепкие пальцы. Больше его не пустят, Карлайл это понял. Надев цилиндр, он спустился и потянул Барнума за собой. Темп музыки замедлился сам по себе, Карлайл напевал мотив еле слышно, кружась под предложенной рукой, кончиками пальцев придерживая поля цилиндр. Танец из совместного в одно мгновение превратился в общий, созданный не для публики, а только для них двоих. Барнум приобнял Филлипа за талию осторожно и бережно, при этом только крепче прижав к себе. А ритм звучащей в сердцах музыки всё больше начинал напоминать быстрый вальс. Подчиняясь ему, они закружились вновь, и каждый новый поворот, каждое многозначительное пожатие руки пьянило больше, чем выпитый виски. Филлип чувствовал, что задыхается от этой невыразимой ласки, выражающейся в тихом напеве у самого уха, в скользящем прикосновении щекой к щеке, в слишком красноречивом взгляде. Он остановился, не обращая внимания на вопросительно вскинутую бровь Финеаса, и совсем легонько толкнул его, заставляя упасть на стул у стойки и перевести дух. Барнум падает на диван неожиданно для самого себя. Исходивший тихими, смущенными стонами Карлайл отрывает его от себя неожиданно, не давая закончить начатое, целуя в губы, что только что ласкали его, а после внезапно отталкивает от себя. Подчиняясь инерции, Барнум падает на диван, но не успевает сделать вдох. Бледная кожа Филлипа, из всей одежды которого осталась лишь смятая рубашка, неровно покоящаяся на плечах, в ночном свете кажется бархатной, и это завораживает. Он приближается не быстро и не медленно, приникает к губам, пока аккуратно, сдерживая себя, седлает бёдра и бесстыдно, чего Барнум никак не мог ожидать, прижимается к телу шоумена. С каждым мгновением поцелуй становится всё увереннее, нахальнее, пока не становится развязным. Финеас, всё еще удивленный, отвечает с тем же желанием, пальцами сжимая светлую кожу. Будут синяки, на такой коже их просто не может не быть. Чем смелее становится поцелуй, тем сложнее становится сохранять остатки самоконтроля. Филлип, находящийся непозволительно близко, начинает двигать бёдрами, и Барнум тут же отзывается глухим вздохом. Ухмылка чувствуется сквозь поцелуй, и двигаться Филлип начинает не быстрее, но настойчивее. Пальцы Финеаса впиваются в кожу сильнее, и Карлайл отрывается, чтобы окончательно свести своего шоумена с ума. Касаясь губами уха, он шепчет: — Больно же, Финеас… Придыхание, опаляющее кожу, и стон, еле различимый стон, срывающийся вслед за ним, уносят с собой последние крохи самообладания. С тихим рыком, Барнум сам прижимает к себе Филлипа сминая поцелуем, кусая раскрасневшиеся губы. Одной рукой он сжимает шею Карлайла сзади, не позволяя отстраниться, оставляя всё новые следы. Второй, скользнувшей к низу живота, он чувствует жажду удовольствия. Бедра двигаются навстречу его руке, ладонь сжимается крепче, делая тонкую, чувствительную кожу по всей длине влажной и чуть скользкой. Филлип стонет вновь, но уже не может не поддаться общему на двоих желанию. Поцелуй прерывает сам Барнум, шепча тихим, словно сорванным голосом: — Филлип… Филлип, я не могу… не знаю… Слова прерывает приложенный к губам палец и ответный шёпот: — Тише, тише, Финеас. Я знаю. Я помогу. Я научу. Филлип прислоняется лбом ко лбу шоумена, перехватывает сжимающие шею и в момент ослабевшие пальцы, подносит указательный к губам и, оставляя поцелуй на подушечке, медленно обводит её языком. Чувствовать такое прикосновение — одно, но видеть — совсем другое, а Барнум всегда больше полагался на собственные глаза. Губы приоткрываются в нерешительности, неровно обнажая край белоснежных зубов, когда Филлип ласкает — иначе это не назвать — языком пальцы, оставляя немного вязкой слюны на костяшках. Финеас видит, но всё равно не верит. Второй рукой Карлайл расстегивает брюки шоумена, приспуская их вместе с бельём настолько, насколько позволяет поза. Но хватает и этого. Поднимая на Барнума затуманенный взгляд, Филлип ведёт его руку по внутренней стороне своего бедра, позволяя касаться лишь слегка, упирается коленями в диван, чуть приподнимаясь, а после вздрагивает, когда убеждается, что Финеас понимает, что делать дальше. Одно на двоих дыхание срывается, оканчиваясь протяжным стоном. Барнум всё ещё сомневается, это чувствуется, и Филлип склоняется к его уху, призывно двигая бёдрами, и замирает на мгновение. — Всё хорошо. Всё правильно, — шепчет он успокаивающе и чувствует, что этой поддержки и не хватало. Несколько долгих, вязких мгновений, пронизанный забытой, но приятной болью, прежде чем Финеас смелеет и оставляет на шее Филлипа поцелуй. А после ещё один, и ещё, словно извиняясь за ту боль, что приходится причинять. Карлайлу такие извинения по душе. Как передышку, как паузу между выступлениями, они используют эти замершие во времени секунды, двигаясь оба очень медленно, привыкая друг другу, и лишь тихое, быстрое дыхание разрывает тишину кабинета. Филлип понимает свою роль проводника для Барнума, поэтому, когда ощущения из болезненно-терпимых становятся более приятными, он целует Финеаса в скулу, мягко, почти влюбленно. — Я готов. Не заставляй меня ждать… слишком долго, — шепчет Карлайл, чувствуя, как на лбу выступает лёгкая испарина. Он тихо шикает сквозь зубы, когда Барнум повинуется, оставляя его, а после аккуратно кладет спиной на мягкий диван. Подвластная заглядывающей в окно луне аристократично-бледная кожа Филлипа почти светится. Барнум отстраняется, с трудом попирая тягу к лежащему перед ним обнаженному помощнику, лишь для того, чтобы рассмотреть его полностью. Наслаждение в мгновениях созерцания. Теперь он не решается дотронуться вновь, будто его прикосновение разрушит всё волшебство. Он любуется крепкими плечами, чётко очерченной ключицей, проступающими сквозь тонкий шёлк мышцами рук, накаченным торсом и поддается желанию очертить краешком ногтя все его линии и изгибы. Видя и слушая, как от таких незамысловатых прикосновений дыхание Филлипа то замирает на самом вдохе, то глухо вырывается из груди. Он изгибается, подставляясь под руку. Барнум всегда думал, что молодые аристократы, все как один, отличаются худобой и хилостью, потому как ничего тяжелее пера в жизни не поднимают. Но он ошибался. Филлип был исключением. Из всех правил. — Ты прекрасен. Карлайл медленно приоткрывает глаза, кажущиеся ещё более светлыми в блеске ночного светила. Он смотрит из-под густых ресниц выжидающе, одним взглядом приглашая продолжить. Его грудь всё ещё неровно и быстро вздымается под широкой ладонью Барнума. — Как налюбуешься — разбуди, — с ухмылкой произносит он, быстро облизывая пересохшие губы и нарочито сладко зевая. Он не успевает до конца сомкнуть губы до того, как Барнум накрывает их своими. Финеас смешивает жар собственного тела с чужим, с помощью цепких рук вырывается из плена рубашки, откидывая её прочь. Длинные пальцы Филлипа запутываются в волосах, перебирая, одергивая пряди, причиняя еле ощутимую боль. Ноги Карлайла сами собой находят опору на бёдрах шоумена, и Финеас отрывается, облизывая напоследок узкую прокушенную губу. И впервые вместо уверенности, с которой Филлип делал всё до этого момента, он замечает лёгкий румянец на мраморно-точеных скулах. И до его слуха доносится с трудом различимый шёпот: — Не заставляй меня ждать, Барнум… … Тугой, мягкий жар чужого тела вырывает из груди Финеаса непроизвольный стон, который он не успевает спрятать за сомкнутыми губами. Филлип в его руках выгибается дугой, жестко сжимая кудрявые волосы в пальцах, макушкой упирается в подлокотник дивана, морщась от боли. На приоткрытых в немом стоне губах снова выступает кровь. Ощущения туманят разум Барнума, он смотрит на Карлайла и замирает, как бы сильно ни хотел двигаться дальше. Пытаясь совладать с собой, Филлип протестующее качает головой. — Нет, — выдыхает он. — Не останавливайся… не надо. Направляя себя одной рукой, а второй оглаживая в момент взмокшее бедро, Финеас делает новое движение, ответом на которое служит тихий, заглушенный дыханием стон. Острые колени сжимают шоумена, изящные щиколотки перекрещиваются на его пояснице, и Филлип коротко всхлипывает, судорожно ловя ртом капли воздуха. Финеас двигается ещё неуверенно, останавливается, давая привыкнуть к себе, ожидая краткого кивка от Филлипа, позволяющего сделать новый толчок. Обхватывая талию, Барнум даёт себе больше воли. В густой тишине кабинета тают глухие неровные вздохи, растворяются постыдные стоны, замирают мольбы о большем. Движения навстречу друг другу опьяняют сильнее прежнего; два тела, сливающиеся, сплетающиеся в едином порыве исходят от общего жара и неуемного желания. Тонкие пальцы, которым по всем канонам положено разве что аккуратно касаться клавиш фортепиано, впиваются до алых следов в кожу спины, чертят линии на упирающихся в подлокотник рук, пытаются зацепить за лопатки. Финеас не может удержаться от того, чтобы вновь и вновь приникать к податливым губам, сминать их в крепких поцелуях, и не слышать, а чувствовать стоны, в которых больше не осталось боли — одно лишь удовольствие. Карлайл отвечает, несмотря на то, что воздуха катастрофически не хватает. Он задыхается, сходит с ума от духоты, но прижимается к шоумену всё теснее, боясь отпустить хоть на мгновение. У него еще хватает сил, чтобы шептать на ухо дрожащим голосом: — Да… Финеас… Мой Финеас… Очередной шёпот обрывается громким стоном, порожденным новым, особо сильным толчком. Движения становятся грубее, ненасытнее, Финеас срывается на глухие стоны сам, понимая, что осталось ещё мгновение… ещё немного… Филлип прижимается к чужой груди, почти отрываясь от дивана, прикусывает мочку уха быстро, порывисто, чтобы успеть прошептать. — Люблю… Барнум замирает на мгновение, заходится мелкой дрожью, сжимая Филлипа в крепких объятиях. Карлайл чувствует пульсацию удовольствия внутри себя, понимая, что сам больше не может терпеть. Высвобождая руку из объятий, он тянется к себе сам, но его ладонь быстро перехватывает чужая. Их пальцы вместе смыкаются на горячей, жаждущей плоти, и нужна лишь пара движений, чтобы Филлип, трепыхнувшись птицей в объятиях, уткнулся носом в шею Барнума и сладко простонал. Карлайл упал на стул, пытаясь отдышаться, чувствуя на себе улыбающийся взгляд Барнума. Он повернул голову к шоумену и хмыкнул. — Хорошо, я согласен. — Согласен? На что? — Барнум вскинул бровь, поворачиваясь на стуле к помощнику. — Да, согласен. На твоё предложение, разумеется, — Карлайл повторил движение, будто они ещё продолжали танцевать. — Какое предложение? — Финеас выглядел абсолютно не улавливающим смысл разговора. Филлип недовольно поджал губы, поерзал на стуле, продолжая сверлить шоумена взглядом. — Не строй из себя дурачка, Барнум. На пятнадцать процентов… и тебя. Шоумен громко рассмеялся, дотягиваясь и поправляя кончиками пальцев свой цилиндр на голове Карлайла. — Предложение было ограниченным. Жаль, ты не успел им воспользоваться. — Ну, что ж, — нарочито безразлично пожал плечами Карлайл. — Значит, вернусь в театр, ничего другого не остается. Буду снова ставить пьесы, опять стану всемирно известным. Ничего, переживу. — Не вернёшься, — бросил Барнум кратко, отводя взгляд куда-то в самую глубь бара, куда не доходил одинокий свет над стойкой. — Ты слишком самоуверен, — фыркнул Филлип, снимая цилиндр, ставя его на стойку и подталкивая к Барнуму. — Благодаря этому я добился всего, что у меня есть, — Финеас прикрыл глаза, принимая цилиндр и натягивая на голову. — Тебя — в том числе. Смущенный румянец непроизвольно выступил на щеках Филлипа, и Карлайл тут же закашлялся, всячески пытаясь это скрыть. — Ну, что ж, раз нам не удалось договориться, — Финеас поднялся со стула, провожаемый непонимающим взглядом помощника, — то, пожалуй, я лучше пойду, — добавил он, особенно медленно накинув на шею шарф. Филлип раздраженно выдохнул и порывисто вскочил со стула. — Хорошо! — воскликнул он. — Хорошо, я не уйду. Но при одном условии. Барнум остановился, но оборачиваться не спешил. — Слушаю, — произнёс он, выражая лишь каплю заинтересованности. — Ты. Невидимая Филлипу ухмылка изогнула губы шоумена. — Я? — притворщиком Барнум был отличным, и всегда знал, где и когда это нужно использовать. — Мне не нужны пятнадцать процентов — обойдусь и десятью, раз ты такой скряга. Но ты — нужен. Таково моё условие, Барнум. Я хочу тебя, — последние слова он произнёс особенно чётко, отделяя их друг от друга, придавая каждому вес. Финеас медлил пару мгновений лишь для того, чтобы сохранить драматичность сцены, а после обернулся, всё так же широко улыбаясь, подошёл и оставил на стойке шарф и цилиндр. — Справедливое условие. Ты получаешь меня, я получаю тебя. Не думаешь, что продешевил? — Нет, не думаю, — Карлайл подошёл ближе. — Тогда по рукам? — Барнум протянул ладонь помощнику. — По рукам, — Филлип сжал протянутую руку и одним резким движением привлёк к себе, тут же цепляясь свободной рукой за край жилетки и приникая к приоткрытым в удивлении губам. Барнум ответил, за талию прижав к себе Карлайла. — Стоит это отметить? — предложил Финеас, когда в поцелуе перестало хватать воздуха. — Вот только по-настоящему хорошей выпивки я тут что-то не вижу, — он задумчивым взглядом обвёл витрину. — Неужели? — недоверчиво ухмыльнулся Карлайл, сам прекрасно различая качественный и дорогой алкоголь. — И что ты предлагаешь? — Знаешь… Кажется, у меня в кабинете в закромах еще осталась спрятанная бутылка прекрасного бренди. Думаю, — он вновь не мог отвести взгляда от губ помощника, — он придется тебе по вкусу. — Не сомневаюсь в этом, — ответил Карлайл, провокационно проведя языком по пересохшим губам и отмечая реакцию шоумена. — А я ведь так и не поздравил тебя с дебютом… — вдруг вспомнив, протянул огорченно Финеас, когда Филлип накинул на его шею шарф. — Что ж, у нас впереди ночь и бутылка бренди. Думаю, у тебя будет возможность наверстать упущенное.