В твоих руках...

      Тихая, спокойная… нежная – сотканная из нежности и тепла. Северус не мог придумать больше эпитетов. Он никогда в жизни не придумывал эпитеты, чтобы описать ими женщину. Лили была той, которую он любил, и которая не любила его. Это все.       Эйлин нахмурилась, невнятно пробормотала что-то во сне и повернулась на бок – совсем уже лицом к нему.       Он подумал, что не нужно на нее смотреть теперь. В упор. Кто угодно от подобного взгляда проснется.       Но он не мог отвести взгляд.       И она действительно проснулась.       Она увидела его лицо, так близко от своего и шарахнулась назад.       Он поддержал ее за плечо.       - Не так резко, Эйлин. Если тебе не нужен, то твоей спине необходим покой.       Она фыркнула, но все-таки замерла, внимательно прислушиваясь к собственному состоянию. Она чуть подвигалась, понимая, что спина почти совсем не болит.       - Я проспала неделю? – спросила она.       - Нет. Несколько часов.       - Утро?       - Раннее.       - Почему вы не открываете окна? И что вы здесь делаете? И…       Она вспомнила, когда именно вчера заснула и что она все еще оставалась в ванной с водой… и, судя по тому, что она лежала теперь в кровати, Северусу пришлось ее достать из воды, переодеть, вытереть… ох.       Ей вчера было все равно, когда кроме боли ничего ее не тревожило. А теперь, она густо покраснела, незаметно пытаясь посмотреть во что она одета, и есть ли на ней одежда вообще.       Северус усмехнулся. Ему не нужно было читать ее мысли, чтобы понять, о чем она думает.       - Есть куча заклинаний, которые высушивают вещи прямо на людях.       - Я так и подумала. Стали бы вы мучиться и вытирать меня, пока я спала. Проще было бы разбудить! – невозмутимо отозвалась Эйлин.       Северус легко поднялся на ноги. Эйлин подумала, что он хотя бы теперь откроет шторы, но он не сделал этого. Вместо того, он прибавил огня в масляной лампе и взмахом палочки зажег с десяток свечей, расставленных повсюду в этой комнате.       Он несколько раз энергично ссутулил и расправил плечи, затекшие от хотя и недолгого, но в неудобном положении, сна. Потом он обернулся к Эйлин.       Она уже успела убедиться, что его рубашка все еще на ней и теперь села, опираясь на изголовье кровати.       - Профессор, вы немедленно объясните мне, что происходит…       - Или? – с легкой ироничной улыбкой на губах, спросил Снейп.       Эйлин запнулась. Она не готова была к подобному ответу. Она не успела придумать, что такое «или» она может противопоставить ему.       - Объясните!       - Это лучше показать,- он замолчал, о чем-то размышляя про себя. – Я принесу одежду.       И вышел из комнаты.       Эйлин проводила его долгим взглядом, а потом еще раз посмотрела на черные шторы. Они были так плотно задернуты, что сквозь них не просачивался даже крохотный луч солнца.       Северус сказал, что утро было раннее. А в мае светает рано. И должно быть, уже светло.       Она осторожно поднялась на ноги, одергивая рубашку, что доходила ей чуть ниже середины бедра. Она осторожно ступила вперед, опасаясь, что спина снова даст сбой. Но спина едва болела. И Эйлин подошла к окну. Она не ошиблась. Ткань действительно была бархатная и тяжелая. И очень плотная. Эйлин отогнула край шторы, она хотела их просто раздернуть, но, кажется, их не открывали уже очень и очень давно, так что гардинные кольца успели заржаветь и спаяться с гардиной. Подвинуть их она была не в состоянии.       Она просто шагнула за штору. И оказалась перед окном.       Старое деревянное окно, покрытое когда-то черной краской, облупившейся и открывавшей прежнюю – бежевую.       Эйлин поразил тот вид, что открывался из этого окна. Там, под грязно серым небом, на сколько хватало взгляда, простиралось выжженное черное поле, на котором не прорастала ни одна травинка, и только мерзкий черный пепел покрывал его.       Но было что-то еще. Она нахмурилась и прищурилась, пытаясь разглядеть что-то вдалеке.       Штора за ней резко раздернулась, и Снейп довольно грубо схватил ее за руку и отодвинул от окна.       - Кто разрешил тебе смотреть?!       - Вы не запрещали смотреть!       - Кажется, это очевидно, что если шторы не открываются, то их не нужно открывать!       - Что это?..       Он произнес пару латинских слов, значение которых Эйлин не поняла.       - Это не окно, Эйлин,- пояснил он, кажется, успокаиваясь. - В этой комнате нет окон.       - Тогда что это за черное поле?       - Отражение моей жизни…       - Черное выжженное поле?..       - Черное. Выжженное. Поле,- раздельно проговорил Снейп.       - Я не верю! Вы не такой!       - Не такой? Весь Хогвартс меня ненавидит. Все ученики презирают и боятся. Я в жизни не сделал ничего хорошего. Разве я другой? Бывших Пожирателей не бывает. Это поле отражает все мои прошлые грехи и все грехи будущего.       - Зачем оно вам?       - А,- отмахнулся Северус, с некой самоироничной улыбкой.- Люциус Малфой проклял меня им однажды. Подобное в порядке вещей среди Пожирателей. Это мой дом, и в окнах его спальни, я всегда буду видеть отражение своей жизни. Собственно, поэтому здесь и висят эти шторы. Я смотрю в эти окна лишь раз в год.       - Посмотрите сейчас.       - Зачем?       - Посмотрите.       Северус с сомнением покосился на девушку и одним движением раздвинул тяжеленные шторы, открывая все окно, позволяя серому и призрачному свету упасть в комнату.       Черное поле как обычно заставляло его содрогаться. Но внезапно вдалеке он увидел что-то еще. Там росло небольшое деревце. Зеленое и слабенькое, оно тянулось вверх, и на его ветках сидела ласточка.       Эйлин тоже разглядела ее и с шумом сглотнула воздух.       - Это ведь…       - Да, это твой патронус,- нервно отозвался Северус, не отводя взгляда от странной картины.       Долгие годы назад, он еще изредка пытался что-то изменить в своей жизни. Совершал хорошие дела и тут же бежал к окну, чтобы посмотреть, не изменилось ли что-нибудь.       Но не менялось ничего.       И он перестал смотреть. Лишь, раз в году, на свой день рождения, он приоткрывал шторы и долго смотрел на черное поле. Его одиночества и боли. Его грехов. Его жизни.       Он мог разбить окно и снять это проклятье, довольно простое, чтобы его можно было разрушить. Но он не делал этого. Потому что снять проклятье, не значит изменить отраженье жизни. Просто перестать его видеть.       И вот теперь… он ничего не сделал.       Но это поле – не его деяния. Это его душа.       А душа его снова была живой.       Он задернул шторы и отошел в сторону. Он тяжело дышал и пытался унять бешено колотящееся сердце.       Эйлин почувствовала, как боль в спине возвращается, и поспешила сесть на кровать. Северус услышал, как скрипнула пружина под девушкой, и оглянулся.       Он посмотрел на Эйлин, а потом он отвел взгляд, не в силах вынести ее удивленный и любопытный в ответ.       Он увидел одежду, что принес для нее и оставил на кровати.       - Одеться… тебе нужно одеться,- выдавил из себя он.       И не отдавая себе никакого отчета в том, что он делает, он схватил эту одежду и положил на колени девушке. Он достал пару носков, гольфов белого цвета и, опустившись на колени, стал надевать их на нее.       Словно она была маленьким ребенком. Нет… у нее ведь болела спина. Дело было только в ее больной спине – о которой он еще в состоянии был помнить.       Потрясение было ужасным. Вчерашнее осознание любви к ней не так потрясло его, как то, что он увидел. Ему было страшно впускать в свою жизнь любовь к другой, после Лили, но он и не впускал, это просто случилось. И он вчера лишь осознал и принял это для себя. Но совсем другое дело – видеть в отражении своей жизни, что все изменилось.       Что не призрачная его вечная любовь к Лили вернула жизнь этому мертвому полю его души, а любовь к живой девушке. Он не был еще стар. А еще… благодаря ей, они умрут в один день. Может быть с разницей в одну минуту, но не дольше, чем кровь пройдет полный круг кровообращения.       Он понял сейчас, что рядом с Эйлин, он никогда не будет страдать. Не станет Эйлин, не станет его. Они благословлены, а не прокляты, умереть вместе.       Следом он схватил туфли и одел на девушку их, а потом все же пришел в себя и поднял голову. Она смотрела на него тихим и задумчивым взглядом, она ничего не спрашивала и не требовала ответа прямо сейчас, когда он был в таком ужасном состоянии. Она давала ему время.       - Вы в порядке? – спросила она, видя осмысленность в его глазах.       Северус судорожно кивнул, понимая, что щеки его стали мокрыми от его слез. Он криво улыбнулся и поднялся на ноги. Отвернулся, отчаянно стирая рукой проклятые слезы. А может быть, совсем наоборот. Слезы эти были благословением его души?       Счастьем.       Счастье?       Древнее, забытое, проклятое, несуществующее и еще раз забытое.       Стихотворение, что он читал когда-то в далекой юности. Он запомнил его, а потом забыл, потому что оно не подходило его жизни. Может быть, потому что жизнь его до этого мгновения не была жизнью?..       Он обернулся к Эйлин и светло улыбнулся ей. Лишь та любовь – поистине любовь, Что нам покой приносит с утешеньем, Что обнимает душу вновь. И наполняет птичьим пеньем. Лишь та любовь – поистине любовь, Что забывать не нужно, помнить тоже… Любовь, что греет в венах кровь. Любовь, что нам всего дороже. Лишь та любовь – поистине любовь, Что нам дается благодатью Что нам ниспослана, как дождь… Как солнца луч – и «нет!» проклятью! Лишь та любовь воистину любовь, Что воскрешает душу в теле, Лишь ту любовь не тронет смерть, Что мы с тобой сберечь сумеем. Ты не спеши принять любовь, Ее страданьем искупленье. Ты погоди, но коль готов, Тогда вперед и без сомненья! Любовь - ни ласточки в полях, Ни клятвы, ни слова, ни тайны… Лишь та любовь – в твоих руках. И кровью нашей – в наших венах.