Воспоминания из будущего

Хейден дождался, пока первокурсники высыпят из аудитории, громко перекрикиваясь и становясь все бешенее от осознания факта, что наконец-то получили долгожданную свободу. Затем он, провожая гневным, нетерпеливым взглядом последнего выходящего студента, постучал по косяку двери и заглянул внутрь. Юэн, как всегда, складывал бумаги в свой портфель, и как только он услышал лёгкий стук костяшками пальцев по деревянной поверхности, то сразу же с улыбкой обернулся — он уже знал, кто мог там стоять. — Хейден! — воскликнул он. — Рад тебя видеть. Проходи, конечно. Кристенсен, смущенно глядя в пол, прошагал к кафедре, не смея снова посмотреть в эти чистые синие глаза. Он и не заметил, как профессор, радушно приветствуя его, обнял. Ничего бы не выглядело странным, если бы Юэн по-отечески похлопал его по спине или плечу, но он этого не сделал. Он лишь нежно погладил студента, позволяя своим рукам опуститься чуть ниже, к бедрам. Хейдену было боязно, но одновременно он хотел утонуть в этих объятиях, а потому, уткнувшись носом в плечо профессора, в наслаждении прикрыл глаза и выдохнул. В этих руках он чувствовал себя в безопасности. Юэн отстранился, не позволяя объятиям продлиться чуть дольше положенного. Отойдя за кафедру, он вновь принялся раскладывать бумаги. Хейдену казалось, что профессор делает это специально, чтобы отвлечься. С того самого дня, когда они открыли для себя отношения чуть глубже, чем профессор-студент, Кристенсен каждый день наблюдал, как тот ворошит свои записи, планы лекций и вырезки, перемешивая между собой, таким образом избегая тихого, ничем не отвлекаемого, диалога. — Как твои дела? — поинтересовался Юэн, грызя кончик карандаша и исподлобья поглядывая на студента. В такие моменты на его устах всегда играла ухмылка, а брови изгибались в причудливые волны. Хейден взял стул, стоявший рядом с кафедрой, уставил его напротив стола, повернув к нему спинку, и сел, облокотившись на неё локтями. Он соединил обе ладони в один большой кулак и уставил на них подбородок, глядя в пол. — Ну, совсем недавно я узнал настоящую историю своего происхождения, — начал он. Юэн заметно напрягся. Лёгкая улыбка сошла с его уст, он перестал ворошить бумаги. — И что же ты узнал? — настороженно поинтересовался профессор. — Для начала, я оказался приемным сыном. А усыновила меня не кто иная, как Ева, взявшая для этой реинкарнации имя Дейзи Кристенсен. И он покосился на Юэна, дабы проследить за его реакцией. Он с интересом наблюдал, как тот опустился на стул и, сглотнув слюну, приготовился слушать дальше. — Угу, — срывающимся голосом произнес он. — И как же ты это узнал? — Нанес визит одному должностному лицу, по совместительству — человеку, который вполне мог стать моим отчимом. Он рассказал мне все, что нужно знать. — Понятно, — Юэн кивнул головой. — Вы ведь тоже знали об этом, не так ли? — Хейден сощурил глаза. — Я вижу это по вашей реакции, мистер МакГрегор, — с неистощаемым сарказмом в голосе проговорил он. Профессор кивнул. Поднял полный серьезности и настороженности взгляд и в упор уставился на Кристенсена. — Да. — Тогда почему не говорили мне? — Потому что твоя мать благополучно стерла все воспоминания о себе из моего разума.

***

Хейден на секунду замолчал, пытаясь понять эту махинацию. — Но… зачем? — Помнишь наш последний визит в твоё сознание? Я увидел там её. И она вернула мне все воспоминания, Хейден, вернула, чтобы спасти тебя. Это мой долг. — Вы не расскажете мне, что случилось, Юэн? МакГрегор сделал глубокий вдох и сложил руки на столе — точно так же, как это сделал Джон Бойега перед своим рассказом. А затем — ударился в собственные воспоминания, раскрывая перед студентом все карты. — Для начала: Натали рассказала тебе полную историю Евы, описанную в её излюбленных книгах? — Хейден кивнул. — Тогда отлично. Что ж, стоит открыть тебе мою роль в этой судьбе. Забудь все, что я говорил тебе про себя, потому что каждое моё воспоминание оказалось ложным. Твоя мать нарочно стёрла половину моих воспоминаний, а сейчас я знаю их все до единого, и ни одно не посмеет от меня ускользнуть.

***

Мое первое сновидение открыло мне старую Англию с её благородными рыцарями, густыми лесами и строжайшими законами. Я исполнял роль доктора при дворе, и Ева была одной из слуг. Я помню, как однажды она, скрываясь от короля, забежала ко мне, предварительно выследив. Захлопнув дверь, она, запыхавшаяся, встревоженная, тяжело дышала и, подбегая ко мне, молила о помощи. «Прошу вас, вы же врач, — говорила она, — только вы можете помочь мне.» На её глаза наворачивались слезы, из-под чепчика выпадали спутавшиеся локоны. Голос срывался, руки дрожали. Она была на грани паники, но держалась, как никто другой. Я видел, как она пытается скрыть тревогу, хоть та и вырывалась из неё, как убегает вода из-под камня. Я поднялся, чтобы подхватить её, иначе она бы так и рухнула на пол без сознания. Настой из трав хоть немного успокоил её, и я стал слушать. Она говорила, что пошла бы на исповедь к священнику и стала раскаиваться во всех своих грехах — коих, я замечу, она не совершала, — но за ней бы пристально стали следить, признали бы ведьмой, начались бы гонения. Потому-то она и решила все скрывать, чтобы не навести на себя беду. Я молча выслушал, и она поведала, что оказалась во власти дьявола. Самого настоящего, в его человеческом обличье. Она встречалась с ним в своих снах, в которых и путешествовала по другим мирам. Что было самым странным: она всегда знала названия стран, в которых оказывалась, своё окружение и свои цели. Каждую ночь она оказывалась в другом месте и жила другой жизнью. И постоянно её преследовал, по её словам, чёрный человек, пытавшийся подчинить Еву себе, завладев разумом и душой. Ей снилось, как она служила при нем, а он избрал её своей фавориткой. И с тех пор не отводил от неё своего меткого чёрного глаза. В скорости ей стало сниться, что она тяжело больна, и затем сон сменился следующим. В общем сюжете и их ролях ничего не поменялось: Ева — прислуга, Адам — её хозяин. Он клялся ей в любви, одаривал её украшениями, исполнял любую прихоть. Её слово стало его словом. Её повеление теперь было его повелением. Она жила без нужды и ни в чем себе не отказывала, только ей не хватало прежних двух составляющих, без которых жизнь Евы опустела: свобода и счастье. Она предпочла бы ходить в служанках и принимать побои от этого Адама, нежели терпеть его взгляд на губы, которые он не может поцеловать. Так продолжалось и дальше. Ева повидала по меньшей мере три сна, в которых исполняла ту же самую роль. Она пришла ко мне в надежде сыскать утешение и лечение, но даже я, придворный доктор, не знал, что ей предложить. В тайне по ночам мы встречались с ней, когда ей было особенно тяжело. Я давал ей успокоительные настои из трав, я лечил её от всего, что только можно было вылечить, с технологиями, существовавшими в те времена. К моему несчастью, она скончалась от потери рассудка. Она кричала от кошмаров и считала себя пропащей грешницей; её слишком сильная вера сама погубила её. А затем я и сам стал замечать за собой подобные сны. Боясь, что моя судьба окажется подобной Еве, я стал ещё сильнее искать препараты от лечения. Но судьба оказалась ко мне благосклоннее: я прожил достаточно лет и оставил после себя много трудов. Этот благочестивый доктор переродился в такого же мудрого не по годам ученого. И тогда я снова встретил Еву, и она снова ходила в служанках, имя ее хозяина — слишком очевидно, чтобы его называть. Как оказалось, наши души были связаны. Я говорил тебе, что если люди находятся рядом в одной жизни, то они так и будут продолжать течь в одном потоке и преследовать друг друга вечность, пока не искоренится человечество. А затем — неизвестно, что случится с их душами. Наверняка они будут блуждать в бесконечном пространстве и времени в поиске пристанища. Так вот, душа Евы после её смерти долго ждала меня, чтобы переродиться. Так случается. Хотя в обычных случаях душа сразу же вселяется в тело новорождённого; но если у неё есть крепкая связь с чужой душой, то они навсегда будут вместе. Что бы ни случилось. Возможно, поэтому Ева никак не может отделаться от Адама. Помнишь ли ты, Хейден, тот момент истории, где после смерти Евы некий добродетель, приютивший её, выдумал открыть лагерь для людей с таким же даром — или проклятием? Это был я. Моя инкарнация обзавелась такой идеей. Это я был тем самым врачом. Такое уж у моей души пристрастие к науке: я либо доктор, либо учёный. Я пропущу последние несколько столетий и жизней, в которых мы с Евой, не обзаведясь парой или потомством, жили друг с другом, как добрые друзья, испытали только лишь самые искренние преданность и верность. В любом времени и в любом пространстве мы находили друг друга, хотя истинно пытались найти утешение. Во время текущей нашей с ней инкарнации, двадцать лет назад, мы познакомились с ней, будучи ещё детьми. Я учился в престижной школе, где преподавал мой отец — наверное, лишь потому я туда и попал, — а Ева в то время жила в детском приюте. Ей так и не нашли родителей или достойную семью — по глупой причине: её вид отталкивал всех. Она казалась ребёнком самого дьявола, и, хоть владельцы приюта тщательно пытались скрыть тот факт, что девочка кричит по ночам и страдает от сильнейших кошмаров, один лишь её взгляд, полный испуга, гнева и усталости одновременно, выдавал все, что тщетно хранили в тайне, боясь разгласить под страхом смерти. Она сбежала из приюта в возрасте пятнадцати лет и, будучи проворной и юркой, не позволяла себе прятаться на улицах и темных переулках, кишащих разбойниками и убийцами. О, её душа подсказывала ей, где лучше прятаться. Девочка знала окрестности достаточно хорошо из-за долгих ночных прогулок, которые совершала, сбегая из приюта, просто чтобы не спать ещё одну ночь. Ева изучила многие подземные ходы, канализации и тайные проходы между зданиями, даже неизвестно когда построенными здесь. Так она добралась до городской библиотеки, где ночами зачитывалась собраниями сочинений всех психологов и докторов, которых только могла найти. Она хотела разгадать свою тайну, тайну своих сновидений, и в один из тех дней, когда она заимствовала книги без разрешения и убегала в подземелья, я застал её ворошащей труды на полках в неистовой панике. Мне было пятнадцать лет, и я, не до конца понимавший, что она делает, так и стоял, опешив и смотря на неё во все свои испуганные глаза с томом квантовой физики подмышкой. Я как сейчас помню: она молча приставила палец к своим губам, прося меня не раскрывать её тайну, и я не раскрыл. Она исповедалась мне, повторяя, что слишком долго искала меня в своей ещё короткой жизни, и я не понимал, о чем она говорит, пока не узнал тайну её снов. Я снился ей более взрослый, и всегда мы проживали всю жизнь целиком. С тех пор ко мне тоже приходили эти видения. Система сновидений устроена хитрым образом. Мы можем получать их только после определенного момента нашей жизни. Об этом мне рассказала Ева, а затем — Лиам. Когда мы сталкиваемся с чем-то бывшим важным для нас в прошлом, наши обыкновенные сны меняются на видения из другого времени. Я встретил Еву, и мое сознание начало проектировать все мои инкарнации. Мы быстро подружились с ней. Я не мог испытывать к ней никаких чувств по определенным причинам, а она принимала меня за младшего брата, принимая роль наставницы. Я не говорил о её присутствии руководству и даже предложил жить вместе с моей семьёй — наш загородный дом представлял возможность подселить ещё одного человека. Но она отказалась, уверяя меня, что это лишь принесёт ещё больше проблем. Когда ей исполнилось восемнадцать, я чувствовал, что потерял её, ибо Адам выследил её среди большого города. Она забыла обо мне, забыла обо всем, что имело для неё значение прежде; она отдалась ему со всей страстью и искренним чувством. Такой отвратительный в её снах, он очаровал её — утонченно, благородно, с бешеной скоростью. Вначале ей казался его настырный взор из-за полок стеллажей в библиотеке (добавлю, что сам я, как только завидел, куда направлен её взор, не замечал в том месте ничего, кроме обыкновенной обстановки); затем она слышала его шаги на улице, а, оборачиваясь, находила глазами полы чёрного пальто из-за угла очередного дома; позже он посылал ей записки, очевидно пошлое содержание которых ей казалось самым чувственным. Он очаровал её. Возвращаясь вечером из школы, я увидел их в свете восходящей луны — такими счастливыми, истинными влюблёнными. В тот момент я окончательно осознал, что лишился своей подруги, своей наставницы и своей сестры. Я искал её по библиотекам и обзванивал больницы, полицейские участки, господи, я бегал по самым опасным переулкам города, чтобы найти её, там, где она обитала раньше, но я потерял с ней связь. Адам присвоил её себе, чего хотел на протяжение уже нескольких веков. Ева влюбилась в своего худшего врага. Чистая ненависть превратилась в истинную любовь. О дальнейшей её жизни я могу судить только по слухам, пользующимися популярностью среди переселенцев. Говорят, её дух был замечен неподалёку от нашего лагеря, но это всего лишь предположение. Я встретил её в твоём сознании, и лишь потому напился так сильно в тот вечер. Прости меня. Я не осознавал, что делал. Я не верил, что дорогой мне человек может оказаться так близко ко мне. Я оплакивал её. Думал, что она мертва. Она утверждала, что, поселившись в твоём разуме, обрела поистине вечную жизнь; спасает тебя от Адама, способного растягивать свои паучьи лапы до близких Еве людей. Она говорила, что тот хочет забраться в твой мозг и заставить своими руками совершить какое-то преступление касательно самой Евы и её отношений с Адамом. Она призналась, что стёрла все воспоминания о себе из моей головы ради моей же безопасности. Битва с Адамом — её битва, и больше никто не должен страдать от сражения, что ведут два разума на протяжении нескольких веков. Возможно, она как-нибудь поговорит с тобой. Возможно. Но ты должен знать, Хейден, что твоя мама всегда с тобой. Она навсегда в твоём сознании. И она спасёт тебя, когда тебе будет больно.

***

Юэн выдохнул, облокачиваясь о спинку стула. В аудитории воцарилась тишина. Удушающая, раздражающая, она, словно одинокая капля воды, билась о твёрдый каменный пол. Хейден не мог выдавить ничего; он даже не мог посмотреть на профессора — каждый взгляд на него напоминал теперь о Еве. — Разве переселенцы имеют способность поселять свой разум в чужой голове? — прошептал Кристенсен. — Я думал, это срабатывает только с душой. Юэн грустно улыбнулся. — Ты забыл, что Ева была одним из самых сильных переселенцев? Она могла проделывать такие трюки, от которых мороз по коже шёл. «Но я никогда не буду хотя бы немного походить на неё», — подумалось Хейдену, и он, запустив свои руки в немного отросшие кудри, застонал, сам не понимая от чего: то ли от скорби, то ли от осознания услышанной истории. — Спасибо, что рассказали мне все, профессор, — прошептал он. — Не за что, Хейден. Береги себя. И не забывай хоть иногда называть меня просто по имени. Кристенсен с печалью в глазах посмотрел на профессора и кивнул. — Если тебе удастся поговорить с ней, дашь мне знать? — с надеждой в голосе спросил Юэн. Хейден кивнул. А затем встал, чтобы удалиться из кабинета. Присутствовать здесь, сидя напротив МакГрегора, смотреть в его синие глаза и слушать сладкий голос более было невыносимо. — До свидания, Юэн, — его голос дрогнул. — Приятно было с вами увидеться. Он уже подходил к двери — с огромной надеждой, что в последнюю секунду профессор остановит его и скажет что-то напоследок, и Хейдену не придётся возвращаться в общежитие с тяжелым грузом в душе от своих чувств к МакГрегору, и тот словно услышал его мысли. — Постой, Хейден! — крикнул он, подрываясь со стула и подскакивая к студенту. Последний чуть не рухнул на пол от неожиданности, когда поворачивался. — Вы что-то хотели? — хоть и дикая боль окутывала его душу, Кристенсен, подавляя в себе слёзы, но всё же не скрывая любопытства, заглянул профессору в глаза. И Юэн молча достал из кармана небольшую связку ключей и протянул Хейдену. Тот вопросительно на них посмотрел. Прежде чем он успел задать хоть какой-либо вопрос, МакГрегор выдал: — Это ключи от моей квартиры. Теперь они твои. Мой дом — твой дом, и ты можешь приходить ко мне, когда захочешь. В любое время дня и ночи я приму тебя. Хейден нарочно пытался скрыть слезы, накатывавшие на его глаза, пока Юэн преподносил ему столь ценный подарок. А затем он, не сдерживая своих чувств, уткнулся профессору в грудь, обнимая его, и МакГрегор услышал тихие, едва заметные всхлипывания. Он, погладив Хейдена по волосам, поцеловал его в макушку, успокаивая. И прижал его к себе, поглаживая по спине, понимая, что только он сам способен вытащить юношу из темноты.