Другая Богиня

Ренас замерзал. Он метался по кровати, словно в горячке, и единственное, что был способен осознавать измученный мозг, разрываемый по извилинам потусторонним слаженным хором — этот холод невозможно было победить огнём и одеялами. Пегас был в ужасе от того, что сходит с ума, ему казалось, что копыто, которым он скребёт по простыне в тщетной надежде переметнуть боль, разрывает ткань драконьими когтями. Что-то рвалось из него — острыми вибрирующими толчками из каждого позвонка, словно шипы, жаждущие вспороть кожу и вздыбиться окровавленным частоколом; стягивающей болью вокруг зубов, как будто они стремились преобразоваться из жевательных в набор острых клыков, что тоже хотели крови; из глаз фиолетовым дымным пламенем, затмевающим и без того расплывающийся взор. — Что со мной происходит? — слова срывались то ли свистом, то ли рыком на своих окончаниях. Пегаса выгнуло дугой, его крылья, топорщась перьями, хлопнули по постели и едва не сломались в обратную сторону, когда их тоже затронула агония. — Чёрная магия, — в отрешённом голосе Аськи угадывалась горечь, сочувствие и вина. — Без монастыря больше нечему сдерживать твою природу, и она… нашла дорогу наружу. — Ты не виновата, — прошептал пегас, но его взгляд, как намагниченный, притянулся к стоящему в затенённом углу фолианту. Какого-то Дискорда эта потемневшая от древности книга, стоившая, должно быть, целое состояние, и трибуна под ней всегда напоминали Ренасу иконостас. Сколько он ни одёргивал себя, говоря, что только изображения принцесс и хранительниц могут так называться — это не помогало, чернокнижный том неизменно возникал в его разуме, как нечто святое. На это нужно было обратить внимание, но даже сейчас, содрогаясь от конвульсий, исторгаемых сжирающей всё внутри него чёрной пустотой, пегас признавал, что не сумел бы ничего сделать. А какие были варианты? Они с Аськой жили под одной крышей, а увлечение сомбристикой было частью неё, стало её кьютимаркой. Ренасу нравилось думать, что он разгадал смысл схематичных весов на бёдрах единорожки — находить баланс между способностью к тёмной магии и светлой сущностью эквестрийки. Никогда Аська не выглядела одержимой, помешанной или аномально-злобной, сколько бы ни проводила времени наедине со странно пахнущими страницами, исписанными вкопытную чернилами из праха чёрной кошки. А ведь сам он к ним даже не приближался. — Ты был рождён у сектантов, — сдавленно пробормотала Аська, вытирая глаза. Она плакала? Пегас ничего не мог видеть. — Я не удивлюсь, если ты был зачат в процессе какого-то ритуала. Тьма была вшита в твою душу с самого начала — поэтому принцесса Селестия отдала тебя в монастырь, она знала, что он сдержит всё зло. А я забрала тебя оттуда. — Я пришёл к тебе сам! — вырвался из груди рык, и пламя взвихрилось с углов глаз. — Не смей обвинять себя в моих решениях! Ренас испугался, запоздало услышав собственный голос. Он понял, что стоит на передних ногах, пусть задние и оставались беспомощно лежать на постели — и в следующую секунду упал обратно. — Прости, — выдавил пегас. Пурпурная дымка клочьями улетучилась, развеиваясь в воздухе безо всякого следа. — Слишком уж больно… Он уронил голову, и её бережно поймали жёлтые передние ноги. Ренас заскулил, вжимаясь в одну из них, пока другая перебирала пряди его огненной гривы и гладила бессильно опущенные уши. — Помоги мне, — забывшись, умоляюще пробормотал пегас. Он осязал любимые копыта щеками и лбом, тянулся к теплу, с которым они касались его головы, но они больше не дарили былого облегчения. Это приводило в ужас. После тяжёлых дней Ренас всегда искал в них утешение, его дрожащие плечи расслаблялись в их объятьях, а грудь переставала вздыматься с клокочущим хрипом, и все кошмары отступали от одного прикосновения Аськи Видт. Это было его главным благословением, и вдруг оно потеряло силу. — Способ есть, — с трудом произнесла единорожка, гладя жеребца, но не отрывая тяжёлого взгляда от проклятого фолианта. — Но ты испугаешься. — Ты серьёзно? — вымученно, рвано засмеялся Ренас. — Что может напугать меня сильнее сейчас? — Тебе нужно дать волю тому, что ты сдерживаешь. Мгновенно замерев, пегас прислушался к своей душе, в которой сегодня обнаружился ещё один слой — угольный, отравляющий, чужеродный. Аська некоторое время смотрела в его сузившиеся зрачки, а затем повторила: — Ты испугаешься. — М-мои… мои порывы сейчас очень далеки от хороших… Ренас вцепился в единорожку, обнимая её, прижимаясь, стремясь найти спасение. Кобылка не отвергла его, вмяла в себя ответным объятьем, чувствуя щемящую нежность и жалость. Ей была знакома эта боль и эти терзания, но видеть, как Ренас, который всегда был больше и сильнее — причём не только её, но и, пожалуй, кого угодно, кого она знала — беспомощно цепляется за неё и умоляет защитить, оказалось жутко. Копыта пегаса впились в её спину, ведя от лопаток вниз. Аська беззвучно захлебнулась воздухом, ей почудились когти, хищные и жестокие. — Мне хочется убить, — Ренас дрожал, но это больше не было страхом или болью. Фиолетовое пламя защекотало затылок и ухо единорожки, касаясь каштановой гривы иллюзорным жаром. — Бить так, чтобы из синяков потекла кровь, ломать все кости, вырывать внутренности зубами, разбивать головы о стены и давить их копытами, как яблоки, чтобы черепа хрустели и шинковали мозги своими осколками, хочется причинить такую боль, какую никто никогда не знал! Кобылка задрожала, в её горле прыгал комок. Она ощущала, как по позвоночнику вниз ползёт тяжёлая горячая капля — отрывисто, каждым рывком посылая по телу новую волну мурашек, поднимающих дыбом шерсть. Аська смутно видела, как эта капля окрашивает её солнечную шерсть глубокой киноварью. — Я знаю, — ровно произнесла единорожка, в противовес этому нежно гладя Ренаса по шее, и ей удавалось скрывать, как трясутся от ужаса её копыта. Несмотря на увлечение всем, что связано с Сомброй, она боялась крови и насилия, и эта глубокая фобия избавила её от той стадии, которую переживал сейчас пегас, заменив кровожадность депрессией и чувством неизбывной, неутолимой тоски. — Ты не виноват в этом, Ренас. Тебя… программировали на это. Тёмные маги питаются отрицательными эмоциями. — Ты не такая, — тихо возразил пегас, и этот якорь вернул его Аське, настоящего его. Он, извиняясь, протёр перьями участок порванной кожи на спине единорожки, и обвил её крыльями. Единорожка горько усмехнулась. Она не стала ничего отвечать. — Я не хочу делать всех этих вещей, — проронил Ренас, отчаянно заглянув в зелёные глаза с нечитаемым выражением в них. — На самом деле не хочу. — Ренас, — мягко взяла его лицо в копыто Аська. — От этого не избавиться. Связавшийся с чёрной магией либо до конца своих дней становится её рабом, либо умирает при несогласии с ней. У тебя нет выбора. Сила внутри тебя очень зла, что ты подавлял её столько времени. Единорожка прервалась, и пегас, несмотря на вновь овладевшую им боль, встревожился при взгляде в зелёные глаза — столько терзаний и муки отразилось в них, что его собственные страдания показались ему какими-то смешными. Аська Видт несколько раз вдохнула, а затем, делая над собой очевидное усилие, отстранила Ренаса от себя: — Тебе нужно вернуться в монастырь. Пегас недоверчиво покачал головой: — Нет. — Ренас, это последний способ, — единорожка оттолкнула его от себя, не удержав всхлип, — и тебе не придётся совершать никакого насилия! — Потому что ты возьмёшь эту тяжкую обязанность на себя? — выплюнул Ренас, сузив позеленевшие в склерах глаза; он схватил оба копыта Аськи, заставив ту коротко взвизгнуть от боли. — Отошлёшь меня, как бракованную игрушку? — Р-Ренас, больно! Ай! — единорожка вскрикнула и пригнулась, когда пегас без тени сомнения вывернул её передние ноги. — Я был нужен тебе, только пока не доставлял неудобств? Только пока заботился и баловал? — рычал пегас. Густая тень накрыла верхнюю часть его лица, и лишь глаза горели красным и зелёным, плюясь тёмным дымом. — Теперь, когда от меня ничего нельзя получить, меня можно выбросить? — Н… Она не успела договорить. Пегас с ненавистью швырнул её от себя, разворачивая крылья. Перья склеились, слились в единую массу, а затем начали гнить угольно-чёрным цветом, каменея кожей бэт-пони. Тень чернилами поползла от лица по шее к плечам, жирными щупальцами марая сусальное золото шерсти. Аська слетела на пол, с грохотом ударившись и поджавшись от боли; над ней моментально навис Ренас, неузнаваемо изменившийся за время её короткого и неприятного полёта вниз: из искажённых чёрной магией глаз беспрерывно хлестала пурпурная дымка, безумный оскал из зубов-кинжалов ослепительно блестел среди угольной шерсти, когти на крыльях вздымались высоко над подёргивающейся, как от готовых вырваться шипов, спиной, словно занесённые для очередного удара. Его клыки вонзились в шею Аськи, и единорожка задушенно вскрикнула. Она широко распахнувшимися глазами смотрела в потолок, всхлипывая, но боясь пошевельнуться — острые зубы почти касались пульса, бьющегося так исступлённо, словно он хотел выскочить из тела хозяйки, подальше от опасности. Что ж, сейчас ему предоставится такая возможность. Но она почему-то запаздывала. Кобылка осмелилась опустить взгляд. Она слышала глухое рычание у себя под горлом, чувствовала шумное дыхание, опаляющее повлажневшую от слюны тёмного пегаса шею, видела, как его крылья нетерпеливо передёргиваются, а хвост рвано метёт по воздуху, хлещет по напружиненным суставам задних ног, но она не могла увидеть то, что творится у жеребца в голове. Инстинкты вступили в непримиримый конфликт. Визжащее и злобное хотело разодрать оказавшуюся во власти смертоносных челюстей шейку, распотрошить мышцы и трахею, высосать кровь из сонной артерии, когда та мощным фонтаном ударит из остывающего тела, но было и другое. Более… опытное. Оно тоже ранее держало в своих зубах эту нежную, уязвимую кожу, но у него было нечто ценнее — не пылкие мечты, не иллюзорные ощущения, а реальные воспоминания. О том, как доверчиво запрокидывалась рогатая голова, открывая горло для ласк, о том, как упруго и гулко бился под губами и языком пульс, толчками посылая желание по телу единорожки, воспламеняя каждое нервное окончание, о том, как она возвращала сторицей всё наслаждение, которое Ренас дарил ей. Поток ощущений из памяти пегаса заставил тёмную сущность гневно зарычать… и стиснуть бёдра Аськи копытами. Зубы ослабили хватку, длинный тонкий язык мазнул раздвоенным кончиком по полукружью мелких частых ран, собирая капли крови. Ренас издал рык совсем другой тональности, впиваясь укусом в другое место, и его копыта, сжав круп кобылки, заставили её резко втянуть воздух ртом. Ошарашенная, она не шевелилась, пока пегас клыками рьяно проверял её кожу на прочность и жадно мял тело, а его сузившиеся глаза, исходившие нездоровым пурпурным огнём, впивались в её лицо острым взглядом. Единорожка лишь мимолётом обратила внимание на то, как расправились во всей красе и отвердели гигантские крылья летучей мыши, прежде чем притянуть одержимого к себе и впиться в его губы. Пегас зарычал и оттолкнул её, а затем Аська ощутила, как её выдёргивает из-под пегаса и рвёт за передние ноги вверх. Она вскрикнула, лихорадочно озираясь, пока не справилась с дезориентацией, не посмотрела выше и не увидела, что пламя из глаз разделилось на ленты. Теперь они выполняли роль альтернативного телекинетического поля и удерживали её над полом, как щупальца. Этот дым нарушал все законы агрегатных состояний. — Как ты… — единорожка не успела договорить. — Ренас?! Кровяные зрачки сузились ещё больше. Ренас, рыкнув, встал на задние ноги, впился в неё колючим поцелуем, и у Аськи перехватило дыхание. Его язык вылизывал каждый уголок её рта, горячо и влажно. Кобылка принимала прямо из источника смертельный яд, от которого разум летит в Тартар, а тело словно искрится, отзываясь на то, как грубо и собственнически гуляли по нему копыта тёмного пегаса. Он тискал её круп, проходил по вымени, сжимая его до боли, подхватывал под спину, выгибая единорожку в магических путах так, как ему было удобно. Ренас словно решил сделать всё максимально болезненным, чтобы напитать родившуюся чёрную сущность. Клыки безжалостно терзали и прокусывали её губы, а язык не оставлял никакого шанса на первенство — длиннее и уже прежнего, он оплетал её собственный, пленял его и связывал, сам задавая темп яростному, безжалостному поцелую. Единорожка должна бы бояться, но нахождение на волосок от гибели заставило её жажду жизни воспрянуть, и сердце застучало в молодой груди с удвоенной силой, наполняя каждую клетку адреналиновым возбуждением. К тому же, это по-прежнему был Ренас, дикий и необузданный на сей раз, а сама Аська так часто имела дело с тьмой, что в ней же находила пути к спасению. И когда острые зубы оставили на её саднящих губах очередную ранку, она шевельнула обвитым языком, отвечая на поцелуй, и с лукавым взглядом в одержимые глаза ощутимо всосала. У неё был план, но то, как хладнокровно этот озверевший пегас распоряжался её телом, задело одни из самых глубоко запрятанных струн её души, и кобылка решила, что может подождать. Против собственной воли Аська застонала. Ренас неторопливо оторвался от её губ с тихим влажным звуком, отступил на шаг назад. Фиолетовые дымные ленты медлительно извивались в воздухе, но их движение на копытах единорожки ограничилось лишь ещё большим растягиванием их в стороны. Под пристальным кровавым взглядом одержимого жеребца Аська вдруг почувствовала себя товаром, который придирчиво рассматривают на предмет дефектов. Единорожка вспыхнула от внезапно накатившего стыда и стеснительности, а её бёдра дёрнулись и завозились, делая попытку свестись, но тщетно. Она неуютно висела в воздухе и боялась бы упасть, не будь так откровенно раскрыта перед Ренасом. Его копыто дотронулось до вымени сухим, изучающим прикосновением, обвело его тёплый полный контур и скользнуло к соску, бесстрастно растирая. Дыхание единорожки участилось, она снова постаралась хоть как-нибудь двинуться, но резкий предупреждающий взгляд залитых колдовской зеленью глаз остановил её, а затем дым на копытах пришёл в движение. Он не отпустил Аську и не изменил её положение, а лишь разделился на ещё несколько лент, проворно обвивших туловище кобылки и её задние ноги от копыт до крупа. — Ты что… — не успела договорить она и пискнула, ощутив, как однотонное пурпурное пламя, словно тёплая вода, заполняет ложбинку, течёт к репице хвоста и, там разделившись снова, обвязывает собой его основание и высоко задирает, открывая Ренасу её всю. Аська понятия не имела, почему в тот же миг ощутила сладостное сокращение внутренних мышц, а по краю её петли скатилась горячая прозрачная капля смазки. Но, судя по нахальной жестокой ухмылке, тёмный пегас заметил всё это даже раньше неё. Он провёл про клыкам раздвоенным языком. — Ренас, пожалуйста… — заикаясь, дрогнула единорожка, но Ренас даже не думал слушать её лепет, обхватывая один из сосков ртом. Аська вскрикнула, ощутив всасывание и щекотку острых зубов, порой смыкающихся слишком сильно, слишком больно. Чернокнижный фолиант восторженно пульсировал красным светом сбоку от них. Аська не смогла сосредоточиться на нём: щупальца дыма снова размножились, облепляя её половые губы, присасываясь к ним и разводя в стороны, открывая беззащитную щель дуновению вдруг ставшего прохладным воздуха. Он лизал её тёплое подрагивающее тело, неприятно щипая за влажные соски, ставшие слишком чувствительными от ласк, которыми одаривал их Ренас — поочерёдно сильно всасывая, прикусывая и обвивая змеиным языком. Сбиваясь с дыхания, постанывая и выгибая спину в крепких объятьях неподвижного пурпурного огня, Аська смотрела в лицо тёмного пегаса и не видела в нём ни крупицы того возбуждения, что уже успело подняться в ней самой. Он не испытывал никаких посторонних чувств к своему образу действий, будто настроившись на особую волну и лишь совершая необходимые приготовления. Единорожка содрогнулась. Она беспокойно всматривалась в искажённые глаза Ренаса, пытаясь понять ход его мыслей, но непроницаемая зелёная завеса отделила её от жеребца, который был так знаком прежде. Аська опомнилась, лишь когда коварный и тихий ус фиолетового дыма неторопливо обвил её рог, проползая чётко по витой канавке. Секундный ступор парализовал кобылку, когда, несмотря на газообразную текстуру щупальца, она чётко ощутила его мелкую вибрацию. В глазах помутилось, и, не будь единорожка подвешена над полом, её ноги подкосились бы от глубокого укола наслаждения, угодившего прямиком в мозг. — Случалось ли тебе слышать, что суть удовольствия — в возбуждении наших нервов? — спросил Ренас. Аська быстро попыталась проморгаться, не узнав его голос: низкий, рокочущий даже на гласных и заставляющий сердце биться чаще, словно дух Сомбры был заключён в его груди. Опьянённая тьмой в каждой ноте, единорожка пропустила момент, когда дымные щупальца туго стянули её вымя, развратно оттопыривая соски. Аська застонала и вскинула голову, ощутив, как собственное тело предаёт её: пережатая плоть начала пульсировать, и подвижное пламя было тут как тут, мгновенно начиная лизать навершия, превратившиеся в сплошные трепещущие нервные окончания. — Мне всегда было интересно, — гладя набухшие бугорки сквозь растирающие объятья дыма и доводя тем самым кобылку до задыхающихся хрипов, бесстрастно размышлял тёмный пегас, — что будет, если подвести пони к порогу его восприятия? Обернётся ли удовольствие… пыткой? Единорожка сдавленно вскрикнула, когда щупальца проникли в неё. Их многочисленные тонкие и ловкие отростки облепили стенки её влажного, конвульсивно сжимавшегося нутра, раздразнивая каждую чувствительную зону и ежесекундно проникая глубже, устилая томящуюся в ожидании плоть всё ближе к матке, которая всегда оставалась запретной территорией. Но для этого Ренаса не существовало запретов. Другое щупальце, единое и массивное, насильно протолкнулось в единственное оставшееся отверстие под хвостом, и Аська гневно зашипела: — Не смей! Встретившись взглядами с тёмным пегасом, она замерла в ужасе за себя. — Что ты сказала? Ответом Ренасу был вскрик — пламя действительно сделалось пламенем, мгновенно разогревшись и взвившись в теле единорожки, толкнувшись вперёд в оба её канала. То, что распирало сопротивляющийся анус, моментально задвигалось в устойчивом глубоком ритме, а остальные, мелкие, ранее вылизывающие и пощипывающие нежное лоно Аськи, угрожающе завозились жёстче. Но хуже всего было то, что обвившие рог и вымя отростки тоже взялись наказать кобылку за наглость. Единорожка потеряла дар речи, распахнув глаза и хватая ртом воздух от того, как действовали неровные, дёрганые вибрации пурпурных лент на её эрогенные зоны. — Повтори, если сумеешь, и я послушаюсь, — насмешливо заявил пегас и наклонил голову, обхватывая губами заметно припухший, венчающий хладнокровно пользуемую щёлку клитор. Единственное, что Аська теперь могла повторить — свой вскрик. Непредсказуемая, но мощная стимуляция всех эрогенных зон разом выключала её ум. По плюшевому лимонному меху, погружаясь в него и обласкивая своими поползновениями кожу, простёрлись новые и новые тентакли осязаемого дыма, обосновавшиеся на кьютимарках, шее и холке, за ушами и на беспомощно приоткрытых губах. Ренас как будто осваивался со своими силами, отростки утрачивали любые признаки газообразного агрегатного состояния, обретая настоящие, осязаемые, упругие тела. Аська Видт не могла знать, что эта трансформация происходит из-за того, что они напитываются её соками, словно заполняя ими пустоту внутри себя и затем сгущая набранное до твёрдого, но слизистого состояния. Движение щупалец оставляло полупрозрачный густой слой на каждом сантиметре шерсти, вымазывая единорожку в её же смазке, но и этого она тоже не могла осознать. Она осталась совершенно беспомощной. Все отростки от первого до последнего заняли свои места на любых чувствительных зонах, которые могли обнаружить — массировали плечи и задние ноги, ласкали тонкую кожицу между репицей хвоста и анусом, распухшим от находящегося внутри тентакля, массировали податливое вымя, почёсывали за навострёнными подрагивающими ушами, пощипывали влажные губы, норовя пробраться за них и переплестись с пересохшим от возбуждения языком — они были везде, и чем больше Аська пыталась идентифицировать каждый, тем глубже увязала в пучине всестороннего наслаждения. Ренас знал, что она обречена, даже если бы не старалась проследить за каждым из его щупалец. Они лишь создавали видимость обильной стимуляции. На деле их поглаживания, щипки, вылизывания и прочие ласки не дарили полноценных, законченных ощущений, обрываясь на середине и заставляя тело единорожки инстинктивно «вслушиваться» в любое из них и ожидать новое, надеясь, что оно наконец побалует настоящим, полновесным контактом, за которым лежит блаженство. Тёмный пегас ментально приказал отросткам заползти в гриву единорожки, и те радостно юркнули в собранные каштановые пряди, первым делом разрывая резинки на кусочки. Два хвостика рассыпались по оплетённым массажирующими тентаклями плечам, и щупальца размножились на десятки усиков, а затем проползли между прядями, щекоча кожу головы, массируя, перебирая и натягивая волосы. Аська заурчала, не переставая, впрочем, морщиться — тактильные ощущения уловили подвох, не получая того объёма чувств, который им был так греховно обещан. Расползшаяся по нежному молодому телу субстанция, тем не менее, и не думала останавливаться, лишь сильнее распаляясь. Обе дырочки единорожки оказались заполнены горячим гелем, перекатывающимся, бугрящимся, задевающим любую чувствительную точку внутри. Десятки, сотни усиков ходили волнами по коже, ероша и раздвигая жёлтую шерсть, покрывая всю кобылку поцелуями нажатий, полизываний и лёгких уколов. Аська млела под прикосновениями, скуля в ожидании большего, но ощущения не приносили желаемого удовлетворения — они преображались в острые и мучительные. По пленённому, беспомощному, ослабевшему во власти тентаклей телу бесконечными волнами раскатывалось парализующее томление. Ренас терпеливо наблюдал за тем, как то напрягается, то опадает тело, слушал то затихающие, до возвышающиеся стоны, и не сдержал смешка, когда пустил щупальца вниз по животу и вверх по внутренней стороне бёдер. От их передвижения Аська замерла, а её огромные изумрудные глаза медленно расширились в мучительном, почти доводящем до ужаса ожидании… Тёмный пегас заставил тентакли замереть и удовлетворённо хмыкнул — единорожка не заметила этого. Вся её чувствительность, всё её ожидание и возбуждение сосредоточилось на самой воспалённой, жаждущей точке её тела. Ренас, истязая кобылку, задержал покрытое её же смазкой щупальце на волосок от клитора, и от многообещающе веющего жара Аську пробила единая, как волна, крупная дрожь. Словно случайно выждав ещё одну секунду, растянутую для кобылки в вечность, щупальце невесомо, вскользь мазнуло по кончику отвердевшего клитора. Мощнейший импульс возбуждения взрывной волной пронёсся по нервам единорожки; её выгнуло в путах с такой силой, что никакие узлы и сжатия не могли удержать этот порыв. Кольца и петли тентаклей распались, роняя Аську на пол, но она почти не почувствовала удара. Разбуженная в ней ненасытная, грубая чувственность заставляла ждать и ожидать каждого нового прикосновения, чистое лишение их было подобно пытке. Отголоски прикосновений щупалец всё ещё пели на коже, скакали по ней огненными искрами, и кобылка испытывала столь острое наслаждение, что оно граничило со страданием. Воспалённая кожа пульсировала и подёргивалась, как в тике, умоляя о новых прикосновениях, о ещё хоть одной порции ласки, и противостоять силе этой жажды было невозможно. Безо всяких афродизиаков Аська оказалась низведена до уровня инстинктов. Она попыталась встать, но дико дрожащие ноги не слушались её. Единорожка понимала, что только что пережила самое сильное ощущение в своей жизни — подошла к последней черте понийского восприятия, за которой простирался океан невообразимой муки от неудовлетворённого желания. Дикое, первобытное вожделение вытеснило любую разумную мысль. Аська, дрожащая, тяжело дышащая, истекающая соками, с ослабевшей нижней челюстью и капающей с кончика языка слюной, обернулась на Ренаса с мольбой в расширенных зрачках. Тёмный пегас удивлённо моргнул, поднимая брови. Тентакли провокационно извивались на расстоянии вытянутого копыта от единорожки, но та проигнорировала их. В её взгляде на него, Ренаса, было столько рабской покорности и унижения, что жеребец инстинктивно втянул ноздрями воздух, словно надеясь вдохнуть эти эмоции, накормить ими ликующую чёрную сущность внутри. Аська Видт поползла к нему, шатаясь и почти заваливаясь набок. Сил на мыслительный процесс не осталось — все нервные окончания бомбардировали её мозг попеременно то самым сильным удовольствием, то промораживающей нуждой в его продолжении. Губы задыхающейся от похоти единорожки подёргивались, но не изрекали никаких слов — любую просьбу, любое обещание выражали её глаза, её тело, её запах, пропитавший комнату возбуждением. Ренас неподвижно стоял перед ней, ещё выше, чем раньше, в своём абсолютном контроле над этим существом. Кобылка была зависима от него, нуждалась в нём, звала его. И тёмный пегас не выдержал. Рыкнув, он впился зубами в холку Аськи и втащил её с собой на постель, тут же переворачивая на живот и подминая под себя. Единорожка издала восторженный выкрик и моментально подстроилась под жеребца, на чистом инстинкте прогибая спину и задирая круп, шире расставляя ноги и обнажая раскрытое лоно, обрамлённое припухшими, подрумянившимися губками. Тёмный пегас безжалостно натянул каштановую гриву и вонзился сразу на половину длины. Ручейки смазки вычерчивали тёмные кривые дорожки по внутренним сторонам бёдер единорожки и стекали до самых копыт, а всё её тело едва ли не вибрировало от желания, но Ренас намеренно причинил проникновением столько боли, что кобылка, даже доведённая до края, хрипло взвизгнула и быстро заёрзала, попытавшись уйти. Тёмный пегас напомнил ей её место свирепым рычанием, ещё сильнее натягивая зубами гриву и одним копытом прихватывая округлившееся вымя, а другим пережимая шею. Он начал двигаться, хрипя и закатывая от удовольствия глаза, на краях которых тёмными знамёнами трепетал фиолетовый дым. Жеребец проникал в Аську под углом, сильно растягивая головкой внутренние стенки, ощущавшиеся жарче и желаннее, чем когда-либо ещё. Всей поверхностью члена Ренас чувствовал, как исступлённо сокращается и исходит соками покорное ему нутро, глухо стонал от его отчаянных сжатий, пытающихся удержать его внутри, даже несмотря на боль. Её перевозбуждённое, измученное пытками тело начало получать от неё удовольствие. Копыто тёмного пегаса всё ещё душило единорожку за горло, и та начала терять связь с реальностью, затерявшись где-то в неведомых далях. В голове гулко и ритмично шумело, перед глазами плыли гипнотические цветные круги, и единственное, на чём можно было — и хотелось — сосредоточиться в этом гудящем шатающемся мире, было ощущение движущейся внутри неё жёсткой, пульсирующей плоти. Аська хотела подумать, что она кончила, но вдруг поняла, что уже некоторое время находится в непрерывном, истощающем оргазме. Следующий экстаз накрывал её, не успевал заканчиваться предыдущий — она была бы поражена тем, что сотворило с ней безжалостное обращение, если бы была способна думать о чём-нибудь, кроме слова «ещё». Ренас набирал скорость. Он двигался быстро и жёстко, каждый раз толкая вперёд всё тело единорожки, и похотливо сминал её вымя, наслаждаясь его весом в своём копыте. Пегас с глубоким грудным стоном освободил шею Аськи, позволив той свободно дышать, но — лишь для того, чтобы впиться свободной передней ногой в кьютимарку единорожки. Она была его, полностью и безраздельно, и Ренас приник к её хрупкой спине, ложась сверху и буквально вбиваясь в податливое тело, вырывая из принимающей всю его длину часто-часто дышащей кобылки всхлипы и стоны. Его одержимые глаза закатились, смотря куда-то в недоступные высоты, из клыкастой пасти вырывался животный рык, но ему хотелось больше. Тентакли пришли в движение и ринулись к переплетённым на постели телам. Обвивая их ноги, они ловко вползли вверх, присоединяясь к копытам Ренаса на вымени и крупе единорожки. Аська вскрикнула и задрожала так, что вывернулась бы в спираль, не удерживай её пегас всем своим весом — щупальца закрепились на набухших сосках, борясь с копытом своего хозяина за право обхватить вымя целиком, сжать, вывернуть, потянуть выдаивающим движением, словно с его заострившейся вершинки могло брызнуть молоко. Другая их часть уже знакомым гелем перетекла на клитор и губы, обнимающие таранящий единорожку член, и теперь нежная, распалённая плоть испытывала на себе способность геля прищипывать, покусывать и даже вылизывать — вразнобой, как бесчисленным множеством шершавых язычков. Один из щупов по спирали оставил свой слизистый след на шее Аськи, вновь придушивая её и отправляя в полубессознательное состояние, зацепился за рог, мелко вибрируя, и проник за разомкнутые зубы, обвивая язык единорожки и насилуя её рот. Особенно наглое щупальце скользнуло в растянутое членом Ренаса лоно, зацепилось петлёй за головку и так «въехало» в самую глубь, тут же, впрочем, теряя интерес к рифлёным влажным стенкам и вместо задуманного обвивая ствол. Тёмный пегас ошеломлённо распахнул глаза, но не стал препятствовать, когда тентакль начал двигаться вокруг его плоти в совершенно другом ритме, стискивая, вибрируя и растирая. Жеребец застонал от наслаждения и обвил грудную клетку Аськи копытами, но та едва заметила — дополнительные выступы, которыми вдруг обзавёлся таранящий её член, приумножили удовольствие так, как она не могла и представить. Сразу все её эрогенные зоны подвергались мощнейшей, многосторонней стимуляции, и ей не было дела до того, что исступлённо двигающееся взад-вперёд у неё во рту щупальце уже вовсю хозяйничает в горле, анус заполнен его ненасытно раздувающимся собратом, и даже уретру облюбовал крохотный усик, отделившийся от какой-то ещё части тентакля. Это было слишком много, слишком насыщенно, слишком необъятно, и единорожка оказалась сокрушена под таким напором. То, что она испытывала, стирало любые рамки и понятия. Малейшая память о том, что у неё был план, оказалась сожжена импульсными взрывами, которые сотрясали центр удовольствия Аськи бесчисленным множеством оргазмов. В какой-то момент она потеряла сознание от непозволительного переизбытка ощущений и очнулась совершенно разбитой. Всё тело болело. По крайней мере — передняя его половина. Задняя онемела настолько, что никакой боли не ощущалось. Несколько минут единорожка лежала неподвижно, ощущая сильнейшую пульсацию изнутри, всё никак не желавшую успокаиваться — тело словно пребывало в шоке от того, что ему довелось пережить, и само не определило, как к этому относиться. Вся постель матово блестела от впитанной влаги. Тентакли, лишившись в какой-то момент магической поддержки, распались на то, что их и составляло — фиолетовый дым да её собственную смазку, вырабатывавшуюся, очевидно, в диких количествах. Аська двинулась, и её коже крайне быстро вернулась чувствительность — она сумела определить, что её обнимают. Ренас обернулся вокруг неё, как лоза, из-под его крепко сомкнутых во сне век лениво текло по воздуху пурпурное пламя. Прикусив губу, единорожка проследила изгибы его тела и определила, что тёмный пегас всё ещё находится в ней. Аська осторожно проползла вперёд и высвободилась, помогая себе телекинезом, чтобы не разбудить жеребца. Магия — единственное, что работало нормально. Не теряя времени, единорожка сотворила заклинание: — Контроль. Охваченный сиянием её ауры, Ренас распахнул глаза. Они были лишены разумности, единственное, что им осталось — тупой стеклянный блеск, чистый лист, на котором можно было начертать любой приказ. Аська застыла в онемении на несколько секунд, словно растерявшись, и неожиданно для самой себя прошептала, обнимая пегаса за шею и притягивая к себе для поцелуя: — Возьми меня. Возьми меня снова. И пусть будет жёстко…

***

Ренас поместил мешок со льдом между разведённых задних ног Аськи. Она благодарно заурчала и накрыла его хвостом, не отрываясь от чтения. — Ты чокнутая, — сообщил пегас. Его шерсти вернулось сияние сусального золота, а глаза снова стали похожи на безоблачное небо — следующим и последним приказом Аськи подчинённой тьме внутри него было отступить и уснуть. — Я уже хотел вымаливать у тебя прощение, а потом вспомнил, что ты устроила дальше. Ты могла умереть! — Ты преувеличиваешь, — промурлыкала единорожка с оттенком безразличия. — Обезвоживание — слышала про такую вещь? Я мог затрахать тебя до полного истощения. — Да, я так и попросила. Кстати… не хочешь ли время от времени учиться контролировать тёмную магию? Ренас едва не поперхнулся, увидев в зелёных глазах не просто прыгающих чертят, а целую оргию из чертей. — Точно чокнутая! — возмущённо фыркнул пегас, и Аська лишь хихикнула. Некоторое время раздавалось его сердитое сопение и частый недовольный стук хвоста по полу. Но затем, после пары минут раздумий, он медленно стих. — А точно можно?