Люди любят повторять, что перемены — это всегда к лучшему… На самом деле это означает, что с тобой произошло нечто, чего ты вовсе не желал. -You've Got Mail
— Пожалуйста, кладите свой багаж на ленту, а сами пройдите к металлоискателю. Спасибо, — блондинка смотрит куда-то мне в переносицу, когда произносит эти слова. Голос у неё настолько механический, что возникает сомнение насчет её человечности; слова эти отработаны до автоматизма и звучат как-то грубо, но я всё равно делаю то, что она велит. Моя сумка опускается на автоматическую ленту и доезжает до места осмотра, где охранник с помощью компьютера смотрит её содержимое. — Сюда, — указывает мне блондинка, и я подхожу к ещё одному охраннику, который приказывает мне встать на нужное место. — Руки в стороны, — говорит мужчина, проводя металлоискателем вдоль моего тела, а у меня остаётся чувство, будто меня облапали. — Всё чисто, можете проходить. Я забираю сумку и иду прочь от всех этих жужжащих предметов. Смотрю время на наручных часах, прикидывая, приехало ли заказанное мной такси. На телефоне высвечивается сообщение с номером машины, приехавшей на место. Я вглядываюсь в жёлтые автомобили, отыскивая LN 78990. Такси стоит у входа, и водитель, опираясь о руль, курит в приоткрытое окно. Открываю дверь заднего сидения, кладу сумку рядом с собой. — Куда ехать? — спрашивает таксист, бросая бычок в окно и закрывая его с помощью кнопки. Я называю адрес дома, и машина трогается с места. От перелёта болит голова, поэтому прикрываю глаза, пытаясь отдаться тишине. Таксист, к счастью, музыку не включает и говорить не хочет. Возле дома расплачиваюсь и забираю свою сумку. Мужчина желает мне удачи и уезжает. Я смотрю на белый забор перед домом, пытаясь припомнить, когда видела его в последний раз. Калитка поддаётся легкому толчку и пропускает меня на территорию дома. Осматриваю пространство, которое совершенно не изменилось за пару лет: всё та же мощёная белым камнем дорожка, зелёная лужайка и кусты с какими-то розовыми цветами, название которых я не в силах запомнить. И дом тоже совершенно не поменялся. Открываю дверь своим ключом и вхожу в просторную гостиную, напоминающую холл больницы (на мой взгляд, слишком стерильно для жилого помещения, но маме нравится). Я снимаю свои кеды, отставляя их в сторону, и прохожу дальше. Дома никого, но это ожидаемо. Кладу свою куртку на мягкое кресло кремового цвета и отправляюсь осматривать комнаты, полностью убеждаясь, что всё здесь осталось таким же, как и пару лет назад. Возможно, отсутствие перемен — это свидетельство того, что здесь практически никто не живет. Мама в постоянных разъездах по стране и за её пределами из-за работы, и поэтому дом пустует, лишь домработница приходит два раза в неделю — по понедельникам и пятницам, — чтобы стереть пыль с мебели и выкинуть испортившиеся в холодильнике продукты. И, к слову, такая перспектива не вызывает у меня какого-то восторга, потому что находиться в пустующем доме не самое приятное ощущение в жизни. Но я стараюсь отбросить слишком пессимистичные мысли и усаживаюсь на мягкий диван того же цвета, что и кресло. В голову лезут непрошеные воспоминания о моей чердачной комнате, заваленной всякими безделушками и мелким мусором, которые создавали домашний уют. Друзья, приходившие ко мне, всегда отмечали теплоту помещения и какое-то странное гостеприимство комнаты. Теперь же я знаю, как будет выглядеть моя нынешняя комната: чистая, по-больничному стерильная и совершенно необжитая, хотя мама и сказала, что я могу делать там всё, что необходимо для моего комфорта, засорять её я не собираюсь. В этом доме вообще всё слишком чистое и чужое, отчего возникает чувство, будто я на осмотре у стоматолога. Я подхватываю свою сумку и куртку с кресла, окончив осмотр дома (который оказался довольно знакомым и не перетерпел никаких изменений, даже цветы те же самые), и направляюсь вниз по лестнице, отделанной под светлое дерево, в свою комнату. Осматриваю пространство, слегка поджав губы: голый матрас лежит на кровати — на нем белое постельное белье, — стол цвета лестницы, стены такие же белые со вставленными деревянными панелями, канцелярский набор на столе, пустой шкаф для книг и гардероб; всё до жути новое. Я ставлю сумку на пол — это всё, что я смогла увезти в руках, остальные вещи и клетка с Тоффи должны приехать ближе к вечеру. Заняться мне совершенно нечем, и я решаю разложить привезенные мной скромные пожитки в виде ноутбука, пары футболок, одних джинсов, двух комплектов нижнего белья и пары носков. Всё это занимает такое жалкое место в шкафу, что выглядит как-то вульгарно на фоне чистой комнаты. С постельным бельём мне приходится немного повозиться, потому что с надеванием пододеяльника я явно не преуспела. Кое-как справившись с простынёй, усаживаюсь за белый крутящийся стул и открываю крышку ноутбука. Телефон издаёт короткий сигнал с сообщением, оповещающим меня о том, что вещи доставлены и водитель ждет, когда я заберу их. Что же, мне будет, как убить время.***
Мама приезжает в шесть часов вечера, когда все мои вещи занимают предполагаемые места, а я сижу за столом на кухне, опустошая чашку с чёрным чаем. Каблуки её туфель стучат по кафельной плитке, когда она подходит ко мне и обнимает за плечи. — Привет, милая, — здоровается мама, а я рассматриваю её лицо, которое выглядит чуть старше. Морщинки прорезали её кожу у бровей и в уголках рта, что могло бы свидетельствовать о частой улыбке, но как бы не так. Я знаю, что улыбается она лишь своим клиентам дежурной улыбкой, подобно той блондинке в аэропорту. — Как ты добралась? Все вещи уже доставили? И как по заказу, по лестнице, услышав голоса, вбегает Тоффи. Его длинные уши при этом весело болтаются из стороны в сторону. — Тоффи приехал с тобой? — мама произносит это удивлённым тоном, но всё же наклоняется погладить пса, который расплывается от удовольствия. — Я же не могла оставить его в пустом доме, — пожимаю плечами я, делая вид, что не замечаю некоторое неудовольствие в глазах матери. — О, ну ничего, милая. Я рада, что ты наконец здесь, мы так давно не виделись, — она оставляет собаку в покое и вновь обнимает меня за плечи, на этот раз намного нежнее, отчего я чуть-чуть оттаиваю, но моё подсознание услужливо напоминает причину наших редких встреч. Мама, похоже, замечает моё раздражение, поэтому пытается улыбнуться своей дежурной улыбкой, отойдя на пару шагов. — Твои вещи уже доставили? Я могу помочь разобрать. — Спасибо, но я уже сама справилась, — фраза звучит немного грубее, чем мне хотелось, поэтому я добавляю: — Мам, я тоже очень скучала по тебе. Взгляд женщины теплеет, и улыбка становится теперь более искренней, хотя, возможно, это лишь годы оттачивания навыка. В любом случае лёд между нами понемногу тает. Мама усаживается рядом со мной, принимая предложение о чашке чая. Мы немного болтаем, совсем как мать и дочь, хотя это сложно назвать довольно близко беседой, скорее, будто я приехала из колледжа и рассказываю последние новости, что, в принципе, не так далеко от правды. Тоффи крутится у меня под ногами, намекая, что неплохо было прогуляться. — Его нужно выгулять, — говорю я, отставляя уже пустую чашку в сторону. Мама кивает, улыбаясь. Она тоже поднимается со стула, ставя обе кружки в раковину, и поправляет лацканы своего тёмно-синего пиджака. — Конечно, я пока начну готовить ужин, — снимая сумку со спинки стула, сообщает мама. Похоже, она тоже рада, что мы не настолько далеки друг от друга и вполне можем поддерживать беседу. По правде, меня било сомнение насчет всей этой идеи. Я была руками и ногами против переезда, но отец настоял, а мама вроде как согласилась. Мы с мамой довольно долго не виделись и лишь по праздникам обменивались звонками из вежливости. Конечно, я проводила летние каникулы с мамой в Осло, но это было два года назад, а с тех пор я достаточно выросла и, надеюсь, немного повзрослела. Наши с мамой темы сузились до самых вежливых обменов новостями, и ни о какой родственной любви речи не шло. А в последние пару месяцев мы перестали даже звонить друг другу, просто потому что мама была слишком занята, и я не очень-то сожалела об этом. Но теперь обстоятельства сложились так, что мне пришлось переехать сюда. И, похоже, ничего с этим поделать нельзя. Всё, что нам остается, — это попытаться наладить отношения и прожить вместе ещё полтора года. Затем я еду в колледж и смогу вновь вести вежливые беседы в праздничные воскресенья. — Я приду и помогу позже, — я следую в комнату, попутно соображая, куда дела поводок Тоффи. Собака всё это время следует за мной, иногда утыкаясь носом в мои ноги, при этом издавая слабый скулёж, означающий, что ему срочно необходимо на ближайшую лужайку. Когда я всё-таки отыскиваю поводок, трижды попросив Тоффи потерпеть, и накидываю свою кофту, мы выходим на улицу. Пёс сразу бежит к кустам с цветами, потянув меня за собой. Пока собака расправляется со своими делами, я отворачиваюсь и распутываю наушники. Вставив их в уши, я отыскиваю нужную песню, и теперь мы с Тоффи можем вдвоём насладиться прогулкой. Мы идём по тротуару, мимо проезжают машины, освещая мою фигуру рыжими огнями, вдоль дороги медленно зажигаются высокие фонари белым светом. На горизонте, залитым огненно-рыжим свечением, садится солнце. Время близится к восьми. На улице становится заметно холоднее, и я сожалею, что надела кофту, а не куртку. В воздухе пахнет автомобильными выхлопами и морозом, хотя лишь начало октября. Мы с Тоффи заворачиваем за угол, навстречу идёт парень, уставившийся в свой телефон. Я недолго задерживаю на нём взгляд, даже Тоффи не желает лаять на него, поэтому мы лишь проходим мимо. Но телефон парня напоминает мне о необходимости позвонить отцу. Достаю мобильник, отыскивая его контакт. — Малышка, привет, — голос папы звучит довольно радостно, — как ты добралась? Всё хорошо? — Привет, — я улыбаюсь его беспокойному тону. — Да, всё нормально. Перелёт прошёл нормально. Я гуляю с Тоффи. — Хорошо, я немного беспокоился, что ему придется проходить долгую акклиматизацию. Мы недолго говорим с папой в основном о том, что будет в ближайшее время, и как я устроилась. — Ладно, пап, мне уже пора. Я позвоню тебе завтра, — говорю я, стоя у калитки. Мы быстро прощаемся, когда я уже иду к двери дома. Я кладу мобильник в карман джинсов и прохожу в дом, оставив кеды в прихожей. На всю гостиную раздаётся приятный запах еды, отчего мой живот издаёт клич. Я отцепляю поводок Тоффи, а сама иду на кухню, останавливаясь у барной стойки. На кухне царит беспорядок, свойственный готовке, на плите что-то жарится с потрескивающим звуком. Но маму я нахожу в гостиной, где разместился квадратный стол и белые стулья в современной отделке. — Тебе помочь? — опершись о стену, интересуюсь я, наблюдая, как мать ставит вазу с белыми лилиями в центр стола. — Да. Можешь разложить салфетки? Стол кажется слишком праздничным для простого ужина, но прежде чем я успеваю это заметить, то вижу ещё две тарелки. Стол на четыре персоны? — У меня двоится в глазах, или мы ещё кого-то ждем? — спрашиваю я. Это кажется немного неправильным: я только приехала, а мама уже позвала гостей. — Да, — оглядываясь на меня, отвечает мать. Кажется, она немного нервничает, что совсем несвойственно для неё. — Я понимаю, всё происходит немного быстро, ты только приехала, но я хочу побыстрее познакомить тебя с Томасом. Про Томаса я знала лишь то, что он новый ухажёр матери, которого она подцепила где-то на конференции, и этих знаний мне вполне хватало. — Зачем? — интересуюсь я, чувствуя, как былое раздражение вновь возвращается. — Совсем скоро он приедет сюда, — растерянно говорит мама, наблюдая за моей реакцией. — Что? — Да, да, я знаю: всё это как-то резко, но мы уже давно планировали этот переезд. Половина вещей Томаса уже здесь. Я не думала, что ты приедешь сюда, — я злобно сверлю ее взглядом. — То есть… — Понятно, — киваю я, скривив лицо. Просто здорово. А я только что отцу расписывала, что всё нормально и мы с мамой даже можем немного сблизиться. Ну, что теперь я могу сблизиться и с её ухажером. — Прости, милая, но, похоже, нам всем придётся привыкнуть друг к другу, — мама говорит это как факт, отчего у меня злость закипает на ладонях. — Ты не могла подождать хотя бы неделю, прежде чем съезжаться со своим парнем? Серьёзно, я думала, что в этот раз всё будет по-другому! — я практически кричу, не обращая внимания на раздражённое лицо женщины, которая явно полагала, что я всё это спокойно приму. И дело тут не в том, что у мамы появился новый мужчина, и она хочет с ним жить; всё это, по правде, мало касалось меня до этого момента. Но теперь предполагается, что мы будем жить под одной крышей и должны уважать друг друга, но, видимо, уважать детей не в моде родителей. Я всегда говорила, что уважать нужно тех, кто заслуживает уважения. Все эти статусы не обязывают меня почтительно относиться к старшим по возрасту, званию, социальному положению. Я не могу уважать человека, который совершенно не уважает меня. И я не имею ввиду грубость в качестве обычного поведения. Вежливость не имеет ничего общего с уважением. И теперь, когда я вижу, что здесь ко мне относятся как к трёхлетнему ребенку, который беспрекословно должен подчиняться взрослым, я понимаю, что достичь согласия в этом доме будет крайне трудно и, может быть, совсем невозможно. С отцом у нас была полная гармония и взаимопонимание. Может, дело в том, что мы столько лет бок о бок друг с другом, но он всегда считался с моим мнением, будь мне десять или шестнадцать лет. Вот почему после развода родителей я выбрала остаться с отцом. Конечно, одиннадцатилетнему ребенку было трудно расставаться с собственной матерью, но уже тогда я знала, что люблю отца больше. Теперь же я люблю только отца. — Не нужно кричать, — раздражённый тон матери даёт понять, что уже всё решено, и если я хочу остаться в этом доме, то должна смириться, но проблема в том, что я и не хочу здесь оставаться. — Я знаю: всё это происходит слишком быстро, но прости, что тебя не было в моих ближайших планах. Никто не знал, что ты переедешь сюда, и мне тоже нелегко. А теперь разложи салфетки по тарелкам, скоро приедут гости. — О, извини, мама, что рушу твои планы на прекрасное будущее. Если бы не обстоятельства, я была бы обеими руками за то, чтобы не расставаться с отцом, который ведет себя более компетентно и уважительно по отношению ко мне. Я поражаюсь: у тебя совершенно нет чувства такта, и если ты думаешь, что я буду мириться с таким положением дел, то ты ошибаешься, — я на секунду беру передышку, чтобы сделать глубокий вдох и продолжить, но мать злобно щурит серые глаза, повернувшись ко мне всем телом, и шипит: — Ева, прекрати сейчас же. Думаешь, ты такая взрослая, чтобы высказывать своё мнение? Так вот ответ: «Нет». Хочешь, чтобы тебя уважали? Заслужи это. И мне всё равно, если тебя не устраивает нынешняя ситуация. Тебе придётся привыкнуть, потому что теперь живёшь в моем доме и будешь подчиняться моим правилам, хочешь ты этого или нет. А теперь разложи салфетки по тарелкам, пожалуйста. Женщина разворачивается ко мне спиной и следует на кухню, я лишь в спину шепчу ей: — Если думаешь, что я буду подчиняться, то глубоко ошибаешься. По довольно настойчивому совету матери я надеваю коктейльное чёрное платье с бретелями вместо рукавов и заплетаю рыжие волосы в слабый конский хвост. Рассматриваю себя в зеркало я с недовольством: ненавижу подчиняться кому-либо. Мама сказала, что я должна надеть туфли на каблуке, но это именно то, что я не буду делать, и даже не из вредности, а просто потому что туфли на каблуке — настолько глупое женское клише, что меня воротит от одного вида этой обуви на моей ноге. Вместе туфель я обуваю чёрные простые балетки, которые ничуть не хуже подходят к этому дурацкому платью. Сверху до моих ушей доносится дверной звонок и голос матери о том, что я должна открыть дверь. Должна. Я поднимаюсь наверх, следуя к двери, быстро бросаю взгляд на накрытый стол и то, как мать зажигает свечи с помощью спичек. Женщина поднимает на меня глаза, прищурившись, оценивает внешний вид, задерживает взгляд на балетках, но в остальном остаётся довольной и одобрительно кивает. Господи, будто мне нужно её одобрение. Я прохожу к входной двери и распахиваю её, разглядывая людей на пороге. Мужчина, который, вероятно, и является Томасом, не внушает мне особой симпатии. Лысая голова и слишком большой рост выдают в нём какого-то бизнесмена. Кроме того, у него мутно-серые глаза и узкие губы, которые он растягивает в вежливой улыбке. Руки у него чересчур большие и держат букет пафосных белых роз. Я больше люблю пионы, нежно-розовые. Костюм на Томасе сидит как влитой, будто они одно целое — ясно, что сшит на заказ. Пусть так. А рядом с ним парень неизвестного происхождения и назначения. Волосы у него тёмно-каштановые и немного растрёпаны, но я сразу понимаю, какую типичную прическу он носит в повседневной жизни. Глаза у него каре-зелёные, губы слишком пухлые. И стоит, наверное, заметить, что как раз под левым глазом красуется потрясающая фиолетово-синяя гематома, что явно портит слащавый вид парня. Костюм на нём, конечно, совершенно типичный и без галстука. Первые три пуговицы рубашки расстёгнуты и приветливо выглядывают из чёрного пиджака. В руках у него ничего нет, поэтому он скрестил их на груди. Оба смотрят на меня. — Привет, — Томас первый подаёт голос и, как следовало ожидать, он у него слишком грубый для такого дружелюбного привета. В любом случае, я киваю и выдавливаю «здравствуйте», пропуская обоих в дом. Обоих?! Мой мозг судорожно обрабатывает информацию, и я понимаю, что упустила довольно важную деталь: приборов было четыре. Я чувствую себя обманутой и невероятно глупой. Сразу я не сообразила, что на столе действительно четыре прибора. От этого я только сильнее раздражаюсь. В коридор выходит мама с самой искренней улыбкой на губах, но, опять-таки, годы оттачивания данного навыка могут дать о себе знать. Мама коротко целует Томаса в щёку и принимает цветы, затем целует и парня в щёку. Я стою и прищуренными глазами рассматриваю собравшихся. — Познакомьтесь, это моя дочь Ева, — мать указывает на меня свободной от цветов ладонью. — Ева, это Томас Шистад и его сын Кристофер. Томас говорит что-то вроде «приятно познакомиться, Элиза много о тебе рассказывала», но я не могу побороть отвращение и стремительно несусь в гостиную, за спиной улавливая мамино «не обращайте внимание, она немного нервная после переезда». В голове у меня крутятся лишь мысли о том, как я зла. Я усаживаюсь на свободный стул, откровенно жалея, что стол квадратный и мне придётся сидеть прямо напротив одного из этой компашки. Томас и его сын усаживаются за стол, следом садится мать, продолжая держать букет в руках. — Ева, поставь цветы в вазу, — протягивая мне розы, с нажимом простит мать. Стиснув зубы, я поднимаюсь из-за стола. Схватив цветы, я быстро иду на кухню. Отыскать вазу не составляет труда. Наливаю воды в сосуд и ставлю цветы, следуя к столу. — Спасибо, — улыбается мать, а я лишь кривлю губы. — Да, я думаю, это отличная идея, — похоже, я зашла, когда разговор уже начался. Усевшись на своё место, я поднимаю глаза на мать, которая сидит прямо напротив меня, хотя по этикету следовало бы ей сесть напротив Томаса. Но она, видимо, сделала это намеренно, чтобы контролировать каждый мой жест. — Ева, я уже определила тебя в школу Хартвига Ниссена, в которой учится Кристофер. Он учится на третьем курсе и мог бы помочь тебе с адаптацией в новой школе, — сообщает мать, накалывая на вилку помидор черри. Я скольжу взглядом по парню, который слегка откинулся назад и вальяжно пережевывает кусочек мяса. — Я думаю, это лишнее. Уверена, мне назначат сопровождающего моего возраста, который имеет более хорошую репутацию, — язвительно замечаю я, опустив глаза, чтобы не встретить недовольный взгляд матери. — Хорошую репутацию? — с удивлением отзывается Кристофер, махнув вилкой в воздухе, а затем смеется: — А, ты об этом, — он тыкает вилкой в свой огромный синяк и ухмыляется. — это не имеет никакого отношения к школе, можешь не волноваться. — Действительно, — скорчив гримасу, отвечаю я, повторив его жест в воздухе. — Ева, мама рассказывала, что последний год ты жила в Стокгольме. Тебе понравилась Швеция? — интересуется Томас, а я киваю. Естественно, он должен сделать вид заинтересованного парня. — Да, Швеция довольно неплоха, учитывая, что у вас устаревшая информация. Последние три месяца мы с отцом гостили у его родственников в Германии, — отвечаю я, мило улыбнувшись мужчине. Мама поднимает на меня предупреждающий взгляд, но я всячески игнорирую её намеки. — К слову о Германии. Как Вы считаете, что было бы, если бы Гитлеру всё-таки удалось захватить мир? Я думаю, ко мне бы сейчас относились более уважительно, учитывая мою немецкую кровь. — Интересное предположение, — отвечает Томас, запихивая салатный лист. Мама пинает меня под столом. — Такое было бы возможно, если бы ты сейчас носила дирндль и говорила по-немецки, — замечает Кристофер, проглотив пережёванную еду. — Ты знаешь немецкий? Мои знания немецкого довольно скудны, но зато изученные мною слова и фразы достойны похвалы. — Fahr zur Hölle, — улыбнувшись, говорю я. В комнате повисает недолгое молчание, которое тут же прерывает мама своей болтовнёй. Краем глаза я наблюдаю за парнем, который ухмыляется, подмигнув мне. С какого он мне подмигивает? — Так, когда вы собираетесь перетащить свои шмотки сюда? — спрашиваю я, получая еще один пинок под столом. — То есть переехать. — На следующей неделе, когда доставят последние вещи Криса, — услужливо замечает Томас, делая вид, что не замечает моего поведения, за что мама ему особенно благодарна, судя по ее нежным взглядам. Брр.***
Когда с ужином покончено и мама приказывает мне отнести тарелки из-под десерта на кухню, они заводят разговор о том, что будет в ближайшем будущем. Я даже рада уйти из гостиной, чтобы не слушать их светлые планы. К концу вечера я чувствую ещё большее раздражение и возобновившуюся злость. — Милая, помой посуду и развлеки Криса, нам с Томасом необходимо кое-что обсудить, — мама выразительно кивает мне, и меня передергивает от слов «развлеки Криса». Я следую на кухню, не оглядываясь на парня, который нехотя поднимается со своего места и идёт за мной, шаркая ногами по полу (в уличной обуви, к слову, хотя мне нужно обязательно разуваться). Я складываю посуду в удобную стопку, чтобы при мытье она не мешалась на дне раковины, наливаю моющее средство на губку и принимаюсь оттирать кусочки мяса и овощей от тарелок, складывая чистые в соседнюю раковину для сушки. Краем глаза замечаю, как парень садится на стул у барной стойки, повернувшись ко мне лицом, и рассматривает меня со спины. От такого пристального взгляда я морщусь и только сильнее раздражаюсь, хотя пару секунд назад я была уверена, что такое невозможно. Вот он, мой братец названный. — Что уставился? — не оборачиваясь, рычу я, продолжая намыливать следующую тарелку, которая, вероятно, была моей, учитывая раскромсанный по всей поверхности салат и больше ничего. — Какая ты вежливая, — замечает Кристофер, громко хмыкнув, отчего меня снова передёргивает. Такие парни всегда меня как-то по-особенному раздражают: самодовольные, эгоистичные и невероятно уверенные в себе. Впрочем, сейчас многие считают это достаточно привлекательным, поэтому и настолько популярным. Я почти на все сто уверена, что девушек у этого Кристофера с лихвой и друзья зовут его каким-нибудь пафосным имечком вроде Акула-Крис или Кристофер Победоносец. От этих мыслей я и сама фыркаю себе под нос, представив такое зрелище. А этот вполне симпатичный синяк под глазом доставляет мне невероятное удовольствие, будто смотришь на одно из ярких полотен Ван Гога, только оформленное в фиолетовых тонах. Интересно, кто же решился испортить привлекательное личико Шистада? Или это всё для поддержки репутации плохиша? — Тебе лучше заткнуться и отвалить от меня, — скривив лицо, говорю я, продолжая натирать тарелки и бокалы мыльной пеной. — Тебе же приказали развлечь меня, малышка Ева, — усмехаясь, говорит Шистад, отчего я круто разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов, попав пеной на костюм парня. Он никак не реагирует на данный факт, лишь продолжает насмешливо пялиться на меня. — Хочешь предложить мне принять ванну с пенной? — Фу, — передёрнувшись, шиплю я. — Если только будет возможность утопить тебя там, — я возвращаюсь к раковине, продолжая мыть посуду. Парень больше ничего не говорит, стоя за моей спиной, и мне не видно, чем именно он занимается. Шистад молчит. Тишину рушит лишь звук ударяющейся воды. Его присутствие раздражает меня, а то, что он стоит и молчит, раздражает еще больше. — Но скажи, это правда работает? — Работает что? — разглядывая собственные ногти, отзывается Шистад. Похоже, беседа для него теряет всякий интерес. Облокотившись спиной о барную стойку, он смотрит на свои руки и приподнимает одну бровь на мой вопрос. — Ну, знаешь, весь этот пафосный вид и невероятно нахальное поведение, — взмахнув рукой в воздухе, уточняю я. Нет, мне правда интересно. Я не раз встречала таких персонажей, но поговорить шанса не предоставлялось, да и желание выходить на контакт у меня как-то отсутствовало. — Ну, на тебе же сработало, — пожимает плечами Шистад и, шаркая по полу, уходит с кухни. Что? Проводив Шистадов до калитки, мы с мамой в молчании возвращаемся в дом. Мама остаётся запереть дверь на ночь, а я спешу к себе в комнату, чтобы избежать разговоров, но на полпути женщина окликает меня, приказывая остановиться. Закатив глаза, я оборачиваюсь, рассматривая недовольное лицо матери, которая скрещивает руки на груди, выказывая свое крайнее неудовольствие. — Чего? — скопировав её жест, спрашиваю я. Мама смотрит на меня несколько секунд, сверля раздражительным взглядом. — Ничего. Так теперь выглядит моя новая жизнь.