Никто не выжил

      Я сорвалась. Не было сил терпеть более эти издевательства. А кто бы выдержал? Когда ты думаешь, что всё уже позади, что, быть может, кошмар этот закончился — всё становится ещё хуже, чем было. Убийство в клубе и человеческое лицо в коробке у меня на пороге — это уже слишком. Да как я могу быть вообще уверена в своей безопасности, если даже в собственном доме не могу запереться. Мой дом — моя крепость. Я думала так почти всю сознательную жизнь, а сейчас нахожу кровавую посылку у себя в коридоре.       После нескольких литров кофе и почти четырёх часов разговора я рассказала полиции всё, что знаю. Абсолютно всё, начиная с первого проникновения Джеффа в мой дом и заканчивая «сувениром» на моём пороге. Хватит с меня этого дерьма. Полиция Штатов имеет самую лучшую программу защиты свидетелей. Уж кто-кто, а они должны обеспечить мне полную безопасность.       В участке мне позволили умыться, дали тёплый плед и чашку горячего, крепкого кофе. Тот мужчина, который мне встретился на улице, оказался сержантом полиции Эллисоном Освальдом, и, по совместительству, очень милым молодым юношей. Термин «милый» можно было применить ко всему ему: внешности, характеру, поведению. У него были короткие тёмные волосы, приятное продолговатое лицо, тонкие губы и склоняющие к доверию карие глаза. С одной стороны он, вроде бы, держался уверенно, точно и чётко отдавая указания, но когда надо было обратиться лично ко мне, он словно становился другим человеком: появлялась лёгкая нервозность, редкие заикания и неловкие замечания. Если бы я не выглядела сейчас, как пьяная шлюха-наркоманка, то решила бы, что понравилась ему.       — Вивьен, к-как вы себя чувствуете?       «Вивьен». Моё полное имя в паспорте. Мать постоянно тыкала в меня этим именем, как котёнка тыкают в неожиданности на ковре или в тапках. Весьма веская причина — быть забитой именем в детстве, — чтоб не любить это имя всю жизнь. А бабушка говорила: «моя маленькая Винни». Бабушки — они ведь оплот мягкой доброты, вкусной еды и ласковых морщинистых рук. Не все, конечно, но мне повезло.       Я отставляю в сторону чашку с остывшим кофе и распрямляюсь на стуле. Очень хочется сходить в душ и смыть с лица всю косметику. Сержант сначала зацепляет большими пальцами ремень, как делают крутые копы в крутых боевиках, затем дёргает неуверенно плечами и складывает руки на груди. Тихо кашляет, отвернувшись в сторону.       Чертовски милый.       — Я бы очень хотела принять душ и вернуться домой. Я ведь рассказала всё, что знаю.       Фраза: «Зовите меня Винни» всплывает в голове, но я к совету внутреннего голоса не прислушиваюсь, посчитав это неуместным. Всё же он полицейский.       — Вы же понимаете, что сейчас в вашем доме небезопасно. Вам это скорее всего не понравится, но никаких отпечатков на коробке не было, а то, что вы рассказали про семью Вудс... э-это имеет смысл, но надо всё проверить. Р-раз вы нашли коробку в доме, то преступник имеет туда доступ.       Я улыбнулась кончиками губ. Он говорил совершенно очевидные вещи, как если бы пришёл на место преступления и, увидев труп, заявил: «Здесь труп». Стоящая за его спиной японка — его помощница — закатила глаза и удалилась из кабинета, прихватив пустую кружку.       — Но мне негде больше жить.       — М-может у вас есть друзья? Родственники?       — Нет, увы. Только мать с отчимом, но они уже как год живут в Спрингфилде.       — Тогда сделаем так: вы немного поживёте в отеле, а мы пока установим камеры и сменим замки в вашем доме. Ещё я бы хотел осмотреть дом на наличие других улик, возможно мы сможем что-то найти.       Я кивнула. Думаю, сейчас это самый лучший вариант. Больше всего на свете я хочу сейчас отдохнуть. Лечь в кровать — не важно какую и чью — и забыться глубоким сном.       — Я вас подвезу.

***

Три года назад.

      В палате нестерпимо воняло лекарствами и грязными бинтами. На прикроватной тумбе стояли высохшие цветы — мать принесла букет неделю назад, но воду никто в графин налить не додумался. Стоят здесь с тех пор, как его перевели из одной больницы в другую. Причём пока он был в отключке. На белом потолке пять длинных трещин справа и три слева. Джефф устал изучать их. Каждое утро в голове появлялась мысль: «Может их, наконец, стало больше?» Не становилось. Бесконечные перевязки, запреты на снятие бинтов и адская боль на лице и в голове не давали юноше нормально мыслить. Хотелось сделать что-то, что помогло бы убрать боль. Хотя бы на чуть-чуть, хотя бы ненадолго...       Палата ужасно маленькая. Небольшое окно почти под самым потолком — с решёткой.       Откинув одеяло, Вудс сел на кровати. Издалека он мог вполне сойти за маленькую мумию — перевязанные руки нелепо торчали из больничной пижамы, а бинты с головы ещё не сняли. Или на того перевязанного парня без кожи из «Восставшего из ада». От внезапно появившегося приступа злости Джефф пнул тумбу и с неё свалилась ваза. Куски стекла красиво разлетелись по полу, а цветы рассыпались полем мёртвой флоры.       В дверь постучали как раз тогда, когда юноша успел спрятать длинный осколок под матрас.       — Доброе утро, Джеффри. Меня зовут доктор Дирн.       Один из бинтов на лице юноши съехал на глаз, но его это мало волновало. Смотреть на доктора можно было и одним глазом. Более того — рассматривать было нечего. Очки, больничный халат с бэйджем, уложенные чёрные волосы и лёгкая небритость. Джефф мог поспорить, что ему было далеко за сорок, но выглядел он сносно. Когда мужчина приблизился к его койке, Вудс смог прочитать надпись: «Доктор Уолтер Дирн, психиатр».       — Какого чёрта? Мне мозгоправ не нужен.       — Твои родители считают иначе. Да и обследование у меня обязательно в нашей больнице, учитывая, что с тобой произошло.       — Обычная драка, — пожимает плечами Джефф и, вспоминая всё, ухмыляется под бинтами, — с летальным исходом. Такое случается.       Доктор Дирн пододвигает стул к краю кровати и садится на него. Планшет с прикреплёнными листами держит в руках.       — Объясни это родителям убитых, Джеффри.       Парень молчит и отстранённо смотрит в окно. И что с того? Это бывает. Драки случаются сплошь и рядом, большинство из них — с трупами. Никто от этого не застрахован, а Джефф просто... защищался. Он перебирает в голове кучу логичных доводов в пользу своей невиновности, но все эти доводы перекрывает одно «но»: ему это понравилось. От этих мыслей, этой жуткой неопределённости и неизвестности у него вновь появляется головная боль. Такая сильная, что заставляет его наклонить голову и придержать её одной рукой.       — Мне так больно... от этих чёртовых мыслей. Дайте что-нибудь, чтобы всё прошло.       — Прошло что, Джеффри? Боли или твои мысли?       Вудс резко поднимает голову и ощущает укол боли как от удара битой. Но сдерживается. Начинает понимать, что мозгоправ что-то начал с ним делать, но из-за боли и мыслей не может сопротивляться, поэтому только огрызается, еле выговаривая слова.       — Почему бы вам, мистер Уолт, не заняться сраным Микки Маусом вместо меня?       — Потому что твои родители согласились на лечение.       Мужчина поворачивает исписанный планшет к лицу Джеффа и показывает пальцем на размашистую подпись миссис Вудс. Парень не удивлён — мать всегда отличалась податливостью и слепым доверием к врачам. Мысли снова начинают сменять друг друга, как кадры на проекторе. Ощущение, будто кто-то новый сформировался в подсознании парня, когда он убил того придурка. Кто-то, кто начинает нашёптывать плохие вещи, который сразу подавляет оправдывающие мысли.       Ты убил. И тебе понравилось.       От этого голова болела только сильнее.       — Мы начнём курс прямо сегодня. У меня особая... система лечения, Джеффри. Завтра ты сможешь выйти в общую комнату и познакомиться с остальными пациентами.       И только сейчас до него дошло. Головная боль резко ушла, уступив место холодному страху, который обычно подбирается со спины.       — Я... в психушке? Они упрятали меня в грёбаный дурдом?!       Да, податливость матери была не в новинку для Джеффа. Врачи могли наплести ей что угодно, а она верила. Лишь бы с мальчиками было всё хорошо. Но упрятать его сюда... подписать бумаги на лечение. Собственного сына!       — Твоя мать очень волнуется за тебя. И вся твоя семья. Курс реабилитации недолгий. Если ты не будешь сопротивляться, всё пройдёт гладко и быстро. Это для твоего же блага, Джеффри. Здесь много людей твоего возраста. Общение пойдёт на пользу.       Джефф не сразу понял, что это — провокация. Провокация на гнев. Доктор Дирн улыбался.       Возьми осколок. Это просто.       Головная боль вернулась, не давая рационально мыслить. Вскоре то, что случилось, они начали называть «приступ боли». Джефф впервые почувствовал, что значит носить смирительную рубашку, и понял, что санитаров надо остерегаться. Госпитализация ему уже была не нужна — раны на теле зажили, а бинты с лица должны были вот-вот снять. Для буйных существовало специальное место, хорошо знакомое всем, кто хоть раз смотрел фильмы ужасов про психиатрические больницы. Только на этот раз это был не фильм.       — Такое бывает, Джеффри. Мы со всем справимся, верно? — улыбался доктор Дирн в крохотное окошко обитой войлоком двери. — Начало моего лечения весьма приятное. Это что-то вроде музыкальной терапии, слышал о такой?       Джефф не слышал. И слышать не хочет. Но музыка включается, и в комнате пять на пять она грохочет как в хорошем кинотеатре. Джефф никогда не думал, что можно начать сходить с ума из-за музыки. После пятнадцатого повтора он начинает завывать и старается уткнуться головой в угол мягких стен.       Головная боль усиливается.