Система

Номер и у Ёнхо и у Донхёка в маму. Ёнхо задумывается об этом, когда мыльной губкой осторожно протирает покрытую ссадинами и синяками спину младшего брата, природу которых дифференцировать трудно. Но вот тот, большой и чёрный, от зубов, а под ним полопавшиеся от засоса капиляры на смуглой коже. Прямо под рукой у Ёнхо ссадины от плети и следы верёвок. Донхёк сидит в ванной сгорбившись, обняв скользкие от воды колени руками и уже почти не всхлипывая. И номер на выпирающем из-под кожи хребте чернеет неотвратимыми чернильными пятнами на чистых листах судьбы. — Только не читай мне лекции. Голос у Донхёка сипящий, сорваный, а вокруг глаз полопаны капиляры. Ёнхо смывает душем шелестящую тихо пену и действительно ничего не говорит. У Донхёка резко выделяются под кожей рёбра и мягкая линия нижней челюсти выделяется как-то непривычно сильно — Ёнхо впервые замечает распускающиеся восемнадцать своего младшего брата. Ёнхо хочет сказать, что ввязываться в сторонние и непонятные БДСМ сессии это полный идиотизм, хочет научить Донхёка жить по-человечески, не подвергая себя опасности. Но вместо этого просто спрашивает «Зачем?», пока укутывает в пушистое большое полотенце цвета созревших персиков и вытирает мокрые отросшие волосы. Донхёк смотрит вниз, жмурится от затекающих в глаза капель воды, дышит медленно и хрипло сипит сорванным голосом: — Хочу самоуничтожиться, разве не понятно? Ёнхо осторожно вытирает мокрую кожу, стараясь не сделать лишний раз больно, и не смотрит Донхёку в глаза. Ёнхо чувствует себя виноватым за то, что Донхёку вообще хочется самоуничтожения. Он помнит, как это началось. Им было по семнадцать, а у его младшего брата не было друзей и за ним вечно некому было присмотреть. Наверное, тогда Донхёк и стал постоянно быть рядом с ними, увязывающийся за Ёнхо словно хвостик. Кажется, остальных это бесило, ведь в семнадцать они были такими крутыми. Но Ёнхо никогда не считал брата лишним, Донхёк всегда рос слишком взрослым и всегда тянулся именно к нему. И, наверное, так уж вышло, что кроме заклятого врага у Ёнхо больше не было лучших друзей. — Твой брат признался мне в любви. Тэён говорил это без злости, он не сердился. Скорее был растерян, а Ёнхо уже знал. Донхёк никогда и ничего от него не скрывал, да и сложно было это сделать в тринадцать, когда ты ещё даже не подозреваешь, как выглядишь со стороны. Конечно, Ёнхо видел долгие, зачастую болезненные, тяжёлые, вязкие взгляды, которые дарит Тэёну ещё совсем неоперившийся Донхёк, но ничего с этим делать не хотел. Тогда Ёнхо смутно надеялся, что возможно Тэён тоже сумеет полюбить его брата и когда Донхёк найдёт себе пару, сердце Тэёна в дребезги разобьётся, как разбилось сердце Ёнхо в день, когда его лучший друг сказал, что у него тоже появился номер. Точно такой же, как у Ёнхо на запястье — сложно ошибиться в десяти цифрах Z. — И? — Не знаю. Поговори с ним, он же ребёнок ещё совсем. Может, это подростковая блажь. Ёнхо не говорил. Ёнхо не поднимал темы с Донхёком, а Донхёку было достаточно того, что Ёнхо молчаливо знает. Донхёк чувствовал себя так, словно ему дали зелёный свет. Странно, что разрешения он ждал даже не от Тэёна. Когда Тэён впервые сдался, Ёнхо стоял за дверью их собственной кухни и слушал, как младший брат стонет имя, которым бредил долгие годы. Уже тогда Ёнхо знал, что пропустил поворот и теперь несётся вниз с обрыва, пытаясь налету убедить себя, что скоро за спиной раскроется парашют. Уже тогда Ёнхо знал, что продал брата за собственное счастье. Тем больнее была утрата, когда их общая с Тэёном пара, немеченая, свободная, сделала выбор не в пользу Ёнхо. Ёнхо не смел плакать. Он сжимал плечи Донхёка, вытирал осторожно горькие слёзы, успокаивал тихо бессмысленными словами. Чувствовал себя разбитым, преданным и виноватым. Горечь сразу двух разбитых сердец привкусом крови сушила рот и давила на грудь. А Донхёк? Он никогда не умел сдаваться. И тогда впервые Ёнхо забрал его с остановки где-то посреди города, судорожно тянущего сигарету распухшими алыми губами и кутающегося в большую чёрную толстовку. Ёнхо точно знал тогда, что толстовка Донхёку не принадлежит. — Поспи со мной? Ёнхо умывается, когда Донхёк останавливается в дверях ванной. Ёнхо уверен, что брат смущенно и потерянно тянет на длинные пальцы рукава пижамы, прижимается виском к дверному откосу, и кусает губы. Они снова потрескались и шелушатся, а в уголках залегли корочки, о происхождении которых Ёнхо не хочет даже задумываться. И Донхёку словно снова четыре, он обнимает любимого плюшевого зайца и просит Ёнхо защитить его от монстра в шкафу. О как бы Ёнхо хотел защитить Донхёка от всех существующих монстров. И в первую очередь от самого себя. — Ложись. Я скоро приду. Ёнхо пишет Тэну, желая доброй ночи и извиняясь, что не может поговорить с ним перед сном. Тэн пока знает о проблемах Донхёка лишь смутно, догадываясь о чём-то, но не задавая Ёнхо вопросов. Тэн почти семья и однажды, наверное, Донхёк ему сам всё расскажет, когда они будут сидеть втроём ночью с армадой бутылок сочжу в холодильнике и заказанной из ближайшего ресторана жаренной курицей, а пока Тэн просто всё понимает и желает им добрых снов. Ёнхо заходит в тёмную комнату, осторожно прикрывая за собой дверь. Он без света ориентируется здесь, несмотря на бесконечный бардак, который устраивает Донхёк. Ёнхо старается не шуметь, надеясь, что брат уже уснул, но кровать проседает под ним со скрипом, а Донхёк прижимается к боку, стоит Ёнхо опустить голову на подушку. — Я люблю тебя, хён. Донхёк шелестит это ему в рёбра, перекидывая руку через талию Ёнхо и вжимаясь в него лицом. Ёнхо бездумно гладит Донхёка по голове, перебирая уже подсохшие после купания волосы, и вторит брату, не уверенный, что слова смогут вместить всё, что он ими хочет сказать. Ёнхо хочет сказать «Прости». Ёнхо хочет сказать «Прекрати». Ёнхо хочет сказать «Однажды всё будет хорошо». Но он говорит лишь «Я люблю тебя», и надеется, что Донхёк его поймёт.