Через тернии к звездам (сборник драбблов)

      Учащиеся десятого «Б» класса — вернее, часть из них — никак не могли дождаться уже летних каникул, чтобы как следует попьянствовать. Конечно, начиная с конца апреля никто и не думал работать и хоть чем-то заниматься, но все же во время каникул свободного времени побольше, а Юра Хованский привык бухать до чертиков.       В прошлом году это было сложно сделать из-за экзаменов, в следующем — тоже будет, поэтому парень решил не терять шанса, позвав на вечеринку едва ли не весь класс. Во всяком случае, все ебабельные девушки были точно.       Родители так удачно уезжают на дачу на выходные, их туда так и тянет; ну, а брать с собой семнадцатилетнего подростка просто нет смысла, все-таки, взрослый, сам о себе позаботится.       По крайней мере, так их заверил Хованский, провожая из квартиры. Его буквально переполнял восторг и предвкушение хорошей пьянки — парни обещали принести бонг, можно будет раскуривать прямо в квартире, да еще куча алкоголя и море девиц. Как такому можно не радоваться?       В назначенный поздний час квартиру начали наполнять не менее возбужденные празднеством подростки, громко гогоча и шумно обсуждая какие-то сплетни; уже слышался визг бутылок, комнаты заполонял густой табачный дым, отовсюду слышен высокое женское хихиканье.       Но что действительно изумило Юру, так это неожиданный гость; он пришел позже остальных, когда, казалось, все — и Кузьма, и Черников, и Мэд с одиннадцатого — собрались с кучей других приятелей-приятельниц. Удивило, конечно, то, что пришел ярый и принципиальный трезвенник, упрямый и просто невыносимый мудак Дмитрий Ларин, с которым Хованский успешно грызся вот уж на протяжении семи лет так точно.       — Уткин? — искривил губы в ухмылке Юра, не упуская возможности употребить нелепую кличку высокомерного ученика. Тот смерил его презрительным взглядом.       — Слышал, вы тут собираетесь посидеть. Не могу же я пропускать такие значимые для коллектива встречи? — иронично изрек он, проходя в квартиру мимо опешившего Хованского.       Ну, тот, вообще-то, против и не был. Как и планировалось, Хованский тут же принялся убухиваться — чем попало: дешевым «виноградным днем», блейзером, паленой водкой с соком на 80/20 и, конечно, «хайнекен» — заливая в себя бутылки под счет уже поддатой компании. За Лариным, который просто сидел чуть подальше ото всех и курил, он следил только краем глаза.       Минут через сорок Юра, несмотря на богатый опыт распития и смешивания разного рода алкоголя, уже пошатывался; всего мутило, тело налилось свинцовой слабостью, губы непроизвольно растягивались в глупой улыбке, перед глазами двоилось. Несмотря на легкий шум в ушах, он, сидя в окружении одноклассниц (и совершенно не вслушиваясь в увлекательные истории разукрашенных девиц), отчетливо услышал:       — Ну же, Ларин, выпей, — басил Гридин, суя бутылку Диме в руки, но тот только отнекивался, чванливо цокая языком. — Или боишься, а?       — Ты не возьмешь меня на слабо, — упрямо возражал Ларин, — и вообще, что за глупость?       Впрочем, видимо, все-таки втянувшись в атмосферу (а еще не очень весело быть единственным трезвым посреди пьяной компании), несмотря на все свои заскоки «я против всех» Дима неуверенно взял в руки бутылку, пробурчав что-то вроде «ради эксперимента стоит попробовать».       Юра только улыбнулся уголками губ, снова переключая внимание на беседу девушек, отпуская сальные, пьяные шутки, которым они наигранно смеялись, хлопая ресницами. Вскоре он стал замечать, как голова сама так и клонится к подушке, а происходящее все меньше и меньше волнует его — алкоголь окончательно ударил в голову.       Чтобы не заснуть прямо здесь и размять ноги, Хованский все же поднялся с дивана, проклиная самый неудобный эффект от пива: постоянно бегаешь отливать. Причем, толчок оказался занят, и не факт что им пользовались по назначению судя по приглушенным стонам и вздохам.       Выругавшись, Юра отправился на балкон: жил он на первом этаже, так что по сути помочишься на улице. Да, свинство, но нужда сильнее. Он уже подошел к парапету и наконец со вздохом облегчился; правда, из-за опьянения он не сразу понял, что на балконе был не один. Обернувшись, Хованский заметил явно в стельку Уткина — видимо, эксперимент затянулся, потому что Дима едва на ногах держался.       Заправившись, Юра осторожно подошел к парню, недоуменно заглядывая ему в лицо: взгляд болотных глаз был абсолютно пьяным, а сам Дима держался, тем не менее, все так же медлительно-надменно, кривя тонкие губы в ухмылочке. Выдавал его только блеск в глазах и румянец.       — Я… свежим воздухом подышать пр’ишел, — сообщил ему Дима, картавя еще сильнее; впрочем, дикция самого Хованского сейчас тоже была так себе.       — Тебе и это не поможет, — усмехнулся Юра, который впервые видел обычно холодного и невозмутимого Ларина в таком состоянии; пришла шальная мысль воспользоваться этим — в конце концов, он намеренно и насильно его не поил. — Идем, дам тебе лечь в моей комнате.       И только потому, что в нем было раза в два больше градусов, чем мог выдержать его организм, Дима беспрекословно послушался, лениво кивнув, на нетвердых ногах побрел вслед за недругом. Тот действительно привел его в небольшую комнатку с одноместной кроватью, шкафом, компьютерным столом около окна и стулом, доверху заваленным одеждой: типичная подростковая обитель.       — Давай, батя позволяет перекантоваться на его личной постели, — улыбается Юра, а Ларин, и не думая просить разрешения, сам заваливается на кровать прямо в одежде, устало растянувшись во весь рост.       Не успел Юра и опомниться, как Уткин уже мирно засопел, обняв подушку; ресницы его, такие густые, пушистые, подрагивали, тонкие иссохшие бледновато-серые губы чуть приоткрыты, и сам Дима не двигается — лишь грудь вздымается и опадает в мерном дыхании. Хотевший уйти Хованский так и застыл на месте, пристально наблюдая за неприятелем. Сейчас, в таком мирном виде, он не вызывал презрения и раздражения, как обычно, а какое-то непонятное, тихое умиление, хоть от такой мысли тошнит.       Хованский сглотнул от неясного волнения: даже сознание чуть прояснилось. Сердце билось так быстро, что, странно, почему звук биения еще не разбудил Ларина. А тот по-прежнему безжизненной куклой продолжал лежать, растянувшись на кровати; Юра осторожно, боясь спугнуть, коснулся пальцами бедра парня, но тот и не пошевелился. Ощущение неправильности происходящего и вместе с тем желания удушает изнутри, и, чувствуя себя последней мразью, Хованский стягивает боксеры Димы до коленей, судорожно выдохнув весь воздух из легких, когда увидел его ягодицы, такие бледные, поджатые и невероятно охуенные, вживую.       От внимательного изучения таких милых складочек, едва заметных волосков, пах ощутимо тяжелел и наливался жаром, а все тело прошивало колким удовольствием. Не в силах сдерживаться, Юра, нервно озираясь по сторонам, быстрыми, резкими движениями расстегнул свою ширинку и вывалил стояк из трусов. Это его единственный шанс. Терять его просто нельзя.       Сердцебиение пульсировало уже где-то в глотке, а руки у Хованского тряслись, но он все же развел ягодицы парня, с судорожным вздохом рассматривая узкую, неимоверно узкую стянутую дырочку ануса. Торопливо харкнув на пальцы, Юра обтер их об отверстие Ларина и приподнялся, упираясь руками по обе стороны от боков Димы; конечно, он пользуется его телом, будто бы вещью, просто бездушной дыркой — он даже не может сказать «нет» — но эта мысль только раскалила и так бьющее по мозгам возбуждение. Пыхтя, Хованский еще раз плюнул, тщательно размазывая предэякулят со слюной по своему крепкому стояку, и коснулся головкой анала, буквально продавливая тесные мышцы.       Слабо застонав, Юра медленно протискивался дальше, пока не оказался в Ларине всем размером достоинства; анус так сильно сковывал хер, что, казалось, еще чуть — и подросток просто кончит. Убедившись, что Дима продолжает все еще спать, Хованский задал медленный, аккуратный темп, чтобы не разбудить его, так же бережно высовывая и засаживая член, растрахивая ларинскую задницу.       Дима под ним продолжал беспечно спать, слегка морща нос и ворочаясь; от каждого полувздоха, движения «жертвы» у Юры перехватывало дыхание и он замирал, судорожно надеясь, что сейчас Ларин не проснется — что будет, он и думать не хотел, но останавливаться не собирался точно. Желание, бурлящее в жилах, слишком сильное, настолько, что отступает весь страх перед таким риском. И потому Хованский продолжил нагло вставлять член, засаживая глубоко, так, чтобы отверстие полностью схлопнулось вокруг основания, а потом «проезжалось» по всему стволу — от толчков Диму, как куклу, елозило и протаскивало под Юрой, и от паха до глотки прошлась мощная вспышка наслаждения при этой мысли.       Ларин просыпается от странного ощущения; казалось, ему что-то мешает, и к тому же это «что-то» тянуло и распирало задний проход так, будто ему срочно нужно было в туалет. Пробурчав что-то нечленораздельное, Дима наконец открыл глаза и не сразу понял, что вообще происходит. Услышав пыхтение сзади, он удивленно повернул голову и уставился на тут же замершего на месте Юру.       — Ты что делаешь? — начинает Ларин, но тут, более-менее отойдя от сна, он видит то, в какой позе находился сейчас Хованский, а после наконец понимает, что же именно ему ощущалось таким неестественным. Судорожно дернувшись, он тут же вскочил, упираясь локтями в кровать, и попытался отстраниться насколько это было возможно. — Ты, блять, в своём уме?! — повышает истерично голос парень, отказываясь верить во все происходящее.       Когда Дима под ним резко заворочался, недовольно поджимая губы, а потом и вовсе распахнул глаза, у Юры, казалось, остановилось сердце. Он замер, боясь и дернуться — так точно заметит, хотя на что Хованский надеялся неясно. Естественно, Ларин ожидаемо вскинулся, но совершенно распаленный ощущениями нахождения члена в чужой заднице он упрямо решил, что доведет дело до конца — слишком он долго этого ждал, слишком хорошо ему в Диме. Слишком хочется его поиметь.       — Тихо, — шепнул, сначала ласково, Юра, но, когда Ларин дернулся вновь, уже слегка повысил голос, — тихо!       Собрав Ларина в охапку, он сжал его руками, только глубже загоняя хер между ягодиц, и с настойчивым упрямством принялся двигаться еще быстрее и короче, чем до этого, укусив извивающегося, явно охуевшего Диму под собой за шею.       — Просто будь хорошим мальчиком, и тебе станет приятно, — пьяно протянул Хованский, целуя его в затылок, и подхватил под животом, другой рукой жадно ущипнув за задницу.       — Хованский, отпусти меня немедленно! — уже чуть ли не кричит Ларин, вполне обоснованно впадая в истерику, однако Юра лишь ощутимее вдавливает его в кровать, тут же больно кусая в шею, и у Уткина темнеет в глазах от степени отвращения и ужаса; мысль, что им сейчас так грубо и бесцеремонно пользуются, как какой-то общедоступной дыркой для ебли, совершенно выводит из себя, но еще хуже — его лишили девственности таким мерзким образом и даже без его разрешения, даже не принудив, а просто воспользовавшись в прямом смысле. — Я тебя засужу, блять, — злобно шипит Дима, вскидываясь, когда Юра шлепает его по заднице. У парня совершенно не укладывалось в голове, как Хованский вообще мог до такого додуматься; не был же он пьян настолько, чтобы не отдавать отчет своим действиям.       Юра действительно пьян возбуждением, так и распирающим пах, горящим удовольствием и упиванием от такой узкой дырки, стискивающейся на члене, а еще — опьянен тем, что так нагло может взять и попользоваться заносчивым и спесивым Лариным, словно бы выкурить сигарету, а тот и не сможет ничего сделать; от этого злорадство бешеной волной разливалось по телу, заставляя трахать жертву еще быстрее и сильнее, так, чтобы мошонка оглушительно шлепалась о нежные ягодицы.       В тишине помимо хлопков кожи о кожу и терпкого, мускусного запаха пота отчетливо слышатся тихие, приглушенные всхлипы Димы, который чувствует себя до противного беспомощным и раздавленным такой досадой, такой обидой. Он бросил попытки сопротивляться — его руки перехватили, прижали к телу и сейчас вдавливают в кровать, и все, что он может делать — это терпеть. Терпеть, как хамски и безнаказанно его используют, терпеть жуткие, натягивающее и давящее изнутри трение члена, его движение, от которого таз скручивает неудобным напряжением.       Ларин терпит даже тогда, когда Юра, замерев, протяжно охает и сливает в него же, обжигая спермой нежные стеночки ануса. Все так же невозмутимо вытаскивает хер, самодовольно оглядев результат поверженного и униженного противника, гладит в последний раз такую полюбившуюся ягодицу и как ни в чем не бывало встает, застегиваясь и заправляясь.       Хованский не смотрит на истощенную жертву, когда выходит из комнаты; он чувствует на себе до боли тоскливый, ненавистный и оскорбленный взгляд, но быстро о нем забывает.       Дима остается наедине с осознанием своей никчемности, запачканности и обесчещенности и слезами на глазах.