Через тернии к звездам (сборник драбблов)

      Кем бы Ларин ни пытался себя представить, в душе он явно был если не альтруистом-добряком, то человеком хорошим. По крайней мере, с некоторыми людьми так точно, как бы то ни нравилось самому Диме: тот же ненавистный ему Хованский, которому мужчина уж явно не желал ничего хорошего, но против своей осознанной воли помогал.       Конечно, ведь это все блядская ирония судьбы, цвести, в прямом смысле, от чьей-то ненависти. Хоть и мнительный, Дима никогда особо не заботился о своем здоровье, но когда он уже не мог вздохнуть нормально из-за плотного комка в груди (явно не простуда, да?), начал что-то подозревать.       — Простите, диагноз неутешительный, — утверждали врачи, указывая на рентген легких, которых, как змеи, опутывали стебли роз. Теперь понятно, почему так колет в груди.       В платные больницы не было идти никакого желания, а в общественных толком ничего не объясняли, поэтому Уткин справлялся сам, неустанно шерстя информацию об это чертовой болезни. «…появляются из-за не взаимной любви…<>…разрастаются быстрее, если человек испытывает ненависть к жертве». Теперь он начал загибаться из-за шепелявого дурачка уже в прямом смысле, и, ах, как жаль, что не наоборот. Это ведь несправедливо. Юрий и так умер не позже тридцати от цирроза или еще по какой глупой причине, а у Ларина должна была быть счастливая и долгая жизнь.       И все же, в очередной раз склонившись над толчком, извергая из себя потоки крови вперемешку с красными лепестками роз Ларин не то чтобы досадовал, скорее, истерично рассмеялся бы, не будь так больно: Юра действительно смог довести его до смерти! Звучит как низкосортный сюр.       Дима тяжко хрипел, щуря игриво глаза — в этих срывающихся вздохах смех мог учуять лишь самый проницательный — и злился. Злился до дрожи в коленях, до разбитых костяшек на кулаках от бездумных, бессильных ударов по стене. Он не боялся смерти, но боялся погибнуть с позором, а глупее смерти и не придумать.       Влюбиться во врага. Вот уж точно, кого удача обходит за несколько километров.       Под поблекшими глазами мужчины залегли темные круги, свидетельствующие о бессоннице. Из-за постоянной тупой боли и тяжелого, как при туберкулезе, дыхания Дима действительно не мог забыться сном, расслабляясь только когда уже падал в обморок от изнурения. И вот в эти моменты, когда перед внутренним взором вставало круглолицый мудак с отвратительными светлыми (и такими нелепыми) кудряшками, с пухлыми щеками и губами, который и был причиной всему вот этому — Ларин думал, что пора бы уже не тянуть и удавиться самостоятельно, лишь бы не чувствовать невыносимую тоскливую безысходность.       Но катастрофически неправ будет тот человек, который подумает, что в таком состоянии Ларин думал только о себе, упиваясь страданиями; — нет, праведный энтузиазм правдолюба и стража справедливости-морали на ютубе так и бил энергичным ключом из мужчины. Направлен, конечно, тот был на единственного лишь человека, который и не подозревал всю серьезность ситуации.       Прикрываясь своей желчной презрительностью ко всему, что делает Юра, Ларин непроизвольно сделал себя личным ангелом-хранителем, не иначе: стоит Хованскому оступиться, неловко завалиться набок — так тут же поспевает Дима, подхватывая нерадивого и вновь помогая подняться. Казалось, когда уже все вокруг и думать позабыли о несчастном алкаше-клоуне, или когда подписчики равномерными кучками отсеивались от мужчины, или же если весь интернет галдел о вопиющей аморальности и бесчестии Юры — Ларин самоотверженно подставлял грудь под удары, совершенно непланированно защищая врага: стоит шуму утихнуть — вновь поднимает критическим роликом, намеренно провоцируя Хованского и, как мальчик для битья, подставляясь под очередные порции грязи и унижения, за счет себя с болезненным мазохизмом давая врагу возвыситься; стоит людям ополчиться против провинившегося — не раздумывая, просит людей, вопреки всем своим обидам и словам, быть благоразумнее.       «Не опускайтесь до его уровня» — что-то вроде «не стоит, не надо, пожалуйста, не трогайте его, прошу».       «Ты, Юра, отвратительный человек, сам себя опустивший ниже плинтуса. Продажная шлюха, просто, ну, клоун. Такого зашкварившегося человека и воспринимать серьезно нельзя» — это же тщательно замаскированное «я готов, бей меня и иди по головам, по моему трупу; я потону, лишь бы ты остался на плаву».       Винить, кроме себя, некого: окрестив себя «ангелом-спасителем», Дима добровольно обрек себя на самопожертвование, никому не сдавшийся героизм и неизбежный горький конец. Вот так, бескорыстно, искренне и преданно, Ларин шел на погибель, прекрасно зная, что этим спасает его и убивает себя, но, конечно, до сих пор веря в то, что лишь конструктивно критикует своего врага. В этом нет никакого подтекста и не может быть.       Мало ли, что цветов становится больше.       Забавно, как одна ненависть спасает, а ответная — убивает.       Крохотный огонек надежды, жизни еще теплился в груди Ларина, бессильно сидящего на кафельном полу в ванной; помочь — некому, но он не жалеет, с тоскливой грустью понимая, что все так и должно быть. Хованский, конечно, сидит сейчас и ликует, злорадствует, упиваясь торжеством, не подозревает, что враг его — самый преданный и самый близкий, пожалуй, единственный искренне желающий лучшего человек, которого он своими же руками вгоняет в могилу.       Юра то понял, лишь когда мимолетом в ленте увидел ледяные строчки «погиб небезызвестный блогер Дмитрий Ларин, причина — астматический приступ» с пробирающим ужасом. И почувствовал, как в груди потяжелело, будто в ребрах материализовался густой комок никому не нужного бессмысленного сожаления.