Тройка Мечей (Three Of Swords)

— Это прекрасно. От шепота Ганнибала по спине Уилла пробежала приятная волна мурашек и растеклась по всему телу, будто бы он был камертоном, по которому ударили молоточком. Хотя казалось, что Лектер, скорее, беседует с самим собой, а не с Уиллом, от его тихого голоса градус напряжения в их молчаливой обстановке повысился. Пока они тряслись в своем купе большую часть поездки, то не произнесли ни слова, их путешествие мимо итальянских деревушек сопровождалось лишь низким гудением поезда и мерным стуком колес о стыки рельсов. Сама тишина вплеталась в эту гипнотическую механическую симфонию и пульсировала между ними, создавая странную, но знакомую атмосферу комфорта и напряжения. Но теперь он говорит. И произносит слова из прошлого. Уилл обнаружил, что не особо желает отвечать и по-прежнему не стал ничего озвучивать, чтобы не разрушить магию момента. Он даже не был уверен в том, чего от него ожидал Ганнибал. Вместо этого он издал неопределенное, но согласное хмыканье и продолжил наблюдать за своим попутчиком, который смотрел в окно, пребывая в необычной задумчивости, и снова умолк. Ганнибал ничего не говорил с того момента, как они покинули окраины Флоренции, наблюдая, как за окном проносятся загородные пейзажи, затем они плавно перетекают в города и обратно: виноградники, фруктовые сады, старые каменные заборы, дома с красными крышами тут и там усеивали открывавшуюся взгляду местность. Иногда казалось, будто они замирали на месте, в то время как мир вокруг них продолжал вращаться. Это прекрасно. Он прекрасен. Уилл все это время пристально наблюдал за Ганнибалом, скользя взглядом по его потрясающему профилю — настолько хорошо знакомому, но всегда поражающему своим совершенством. Он запомнил, как падающие через окно купе лучи золотого итальянского солнца ласкали лицо Ганнибала, как от легкого покачивания поезда и каждого поворота игра света и тени подсвечивала черты его лица, то смягчая, то заостряя их. Столь редкий момент — не быть тем, кого прямо-таки препарируют взглядом… охотно позволить изучать себя… полностью уйти внутрь себя, зная, что за тобой наблюдают. Грэм позволил себе упиваться этим чувством, завороженно наблюдая, как Ганнибал находится в состоянии, которое можно назвать глубокой задумчивостью. Несомненно, он знал, что Уилл смотрит на него, но, казалось, совершенно не беспокоился по этому поводу, а просто продолжал любоваться пейзажами, глядя в окно купе, элегантно закинув ногу на ногу, опираясь локтем на оконную раму и подпирая рукой подбородок — изображение что ни на есть задумчивого созерцания. Он так красив сейчас. Уязвим. Это место оставляет прорехи в том, что осталось от его человеческого костюма. Из всех мест именно в Италию было рискованнее всего возвращаться. Но за последние несколько месяцев Ганнибалу удалось уговорить его, используя тон, что слаще меда, и ловко подобранные убедительные формулировки, пробирающиеся в его рассудок, как и обычно, как всегда этого хотел Уилл. Ты никогда не перестанешь нуждаться в том, чтобы он делал это, не так ли? В том, чтобы он убеждал тебя. Уговаривал. Ты положился на это, на существующую здесь свободу. Но ты долгое время не нуждался в убеждениях. На самом деле нет. Ни в чем этом. В этом мире нет ничего, что он не смог бы подарить тебе, если бы ты захотел. Они договорились, что при непродолжительном присутствии в стране риск будет ниже. К тому времени, когда их засечет итальянская полиция или Интерпол, они уже исчезнут. У Ганнибала имелись поэтичные описания всего того, что ему не удалось показать Уиллу во время их предыдущего визита во Флоренцию. Грэм притворился, что не заметил пелену, затуманившую его взгляд, когда он говорил о том времени. Раны, которые мы нанесли друг другу, были тогда такими свежими, еще не зажившими. Затем мы снова отыскали друг друга, но только для того, чтобы оставить еще более глубокие порезы. Они покрылись корочкой, но так до конца и не заросли. Вместо этого Уилл позволил себе признать, что, да, возможно поездка «пойдет им на пользу», что Италия, вероятно, место, которое им стоит… навестить еще раз, по крайней мере, так они смогут, наконец, успокоить невысказанную боль прошлого.И судя по лицу Ганнибала, сидевшего напротив него, по тяжелому молчанию… видимо, старые раны оказались гораздо более свежими, чем думал Уилл. Вы оба хотите исцелить душевную боль, снова вытащив ее на поверхность. Рискованно. Болезненно. Но такова наша суть. Зачем выбирать легкий путь, если можно пройти через тернии? Грэм издал смешок, достаточно громкий, чтобы отвлечь Ганнибала от созерцания. Его взгляд скользнул по лицу Уилла и пригвоздил того к месту. Лектер сузил глаза и оценивающе склонил голову набок, что можно было расценивать как жест невероятной заинтересованности или неминуемой угрозы. Уилл обычно позволял себе придерживаться первого, уверенный в том, что милость Ганнибала по отношению к нему не знает границ. Хотя, на самом деле, молчание Лектера заставляло его нервничать. Редкое явление — не знать, о чем он думает. Такое было очень давно. — Италия прекрасна, Ганнибал. Спасибо, — Уилл попытался смягчить тон, не желая вступать в конфронтацию. Лектер вопросительно поднял брови, и пошевелился, изменив позу так, чтобы сесть лицом к Грэму, сцепив руки на коленях в замок. Уилл обнаружил, что отзеркаливает его, но заставил себя снова открыться, откинувшись назад и позволив рукам свободно покоиться на коленях. Обнажая шею. — За что ты благодаришь меня, Уилл? — в голосе Ганнибала звучало… любопытство и легкость, граничившие с профессионализмом. Интересно. Маски надеты, все щиты подняты. Будто очередная словесная пикировка в его кабинете… уничтожить стены друг друга в определенной точке для того, чтобы укрепить их во всем остальном. — За то, что ты показал мне Флоренцию. Ты всегда говорил, что хотел этого, и теперь тебе удалось, — он цепко удерживал зрительный контакт, борясь с желанием отразить холод Лектера своим собственным. Грэм ждал… чего-то. Черт побери, Ганнибал, что заставило тебя так… заволноваться? Вместо того чтобы повестись на провокацию, Лектер всего лишь вежливо улыбнулся в ответ. Впрочем, его взгляд остался серьезным и был прикован к Уиллу, будто он пытался из объекта наблюдения превратиться в самого наблюдателя. — Я счастлив, что ты согласился с моей просьбой. Прохладный тон Ганнибала болью отозвался в сердце Уилла. Он давно не чувствовал этого пронзительного холода, дистанции между ними. Он ощутил, что окончательно смягчился: им не приходилось возвращаться к старым привычкам из-за пережитой боли. Хватит уже этого. — Перестань, Ганнибал, я также сильно хотел приехать сюда, как и ты. Тебе ведь это известно, не так ли? Лектер внимательно наблюдал за ним, все еще облаченный в свою броню. Уилл видел, как что-то появляется в глубине его глаз. Нечто опасное. Страх. Он испуган. Последнего, что осталось недосказанным. Молчание может обернуться кровавой баней. Часть Уилла всегда испытывала мрачное и извращенное удовольствие, наблюдая за смущением и неудобством Ганнибала. В нарушении его баланса. В нанесении удара, который на самом деле причинит боль. Это злорадство характерно для них обоих, переплетается внутри каждого. Но сейчас не то время. Грэм переборол это желание и обратил внимание на волну эмпатии, захлестнувшую его сердце. Не начинай сражение против него. Не сейчас. Вы оба обменяли боль на любовь. Напомни ему об этом. Не колеблясь, Уилл стремительно преодолел разделяющее их расстояние, обхватил лицо Ганнибала ладонями и накрыл его губы своими, втягивая в глубокий поцелуй. Лектер на мгновение замер: построенные им барьеры оказали сопротивление в последний раз, а затем стали рушиться. Грэм ощутил, как от его прикосновений тает сковавший его лед, Ганнибал отвечает и открывается ему, ищет и находит язык Уилла своим, поцелуй становится сладким, горячим и требовательным. Лектер выдохнул ему в рот, и это прозвучало как облегчение. А Уилл вдохнул, пытаясь впитать в себя любой страх или сомнение, в которых так сильно погряз Ганнибал. Выпусти их, Ганнибал. Что принадлежит тебе, принадлежит и мне, забыл? Уилл почувствовал, как Лектер запустил пальцы в его кудри, притягивая ближе, прижимая к себе. Ганнибал жадно, напористо и так потрясающе целовал его, но продолжал оставаться бесконечно нежным. Грэма никогда не переставало удивлять то, насколько хорошо они подходили друг другу: даже после первого поцелуя Ганнибал ощущался так, будто они делали это миллион раз. Уилл поцеловал его глубже. Где-то в груди Лектера зародился низкий рокот, который Грэм ощутил как свой собственный, вторящий его желанию, его нужде — это была связь, которая никогда не истончится и не наскучит, это раскаленная нить, приковывающая их друг к другу. Иногда ее следовало подергать, чтобы услышать, как чисто она звучит, но Уилл знал, что, сколько бы усилий он не прикладывал, или как долго он это бы ни делал, исполняемая ею нота еще никогда не была столь идеальной. Ганнибал нежно прикусил его губу и, наконец, отстранился, они все еще продолжали бережно удерживать лица друг друга в ладонях. Уилл прикоснулся лбом ко лбу Лектера и на мгновение замер, чтобы ощутить, каким тяжелым уже стало их дыхание: поцелуй помог им найти этот прекрасный баланс между комфортом и желанием. Он крепко держался за Ганнибала, желая, чтобы тот ощутил, как Грэм возвращает его из зыбких песков сомнений на твердую почву. Я здесь, Ганнибал. Я никуда не денусь. Когда они слегка отодвинулись, чтобы взглянуть друг другу в глаза, Уилл насладился улыбкой, в которой медленно изогнулись покрасневшие от поцелуя губы Ганнибала, осторожным облегчением, легким румянцем на его щеках, без сомнения, полной копией его собственного. Грэм ответил ему понимающей улыбкой и нахально приподнял брови. Ну, ты уже закончил размышлять? Уилл отпустил лицо Ганнибала, но вместо этого взял его ладони в свои, предложив краткое, но теплое прикосновение, после чего сел обратно. Он игриво толкнул ступню Лектера, когда скрестил ноги. — А теперь ты собираешь рассказать мне, о чем думал все это время? — он постарался, чтобы фраза прозвучала легко, и удостоверился, что Ганнибал видел его улыбку. Лектер слегка подобрался, но затем его поза смягчилась, он, наконец, решил ослабить свою защиту, чтобы впустить Уилла в последнюю комнату на вершине самой высокой башне его Дворца Памяти — место, в котором хранится только зло, которое они причинили друг другу собственными руками. Когда он, в конце концов, заговорил, его голос звучал мягко, но уверенно. — Последний раз, когда я был в поезде, следующем из Флоренции, это тоже был День святого Валентина. День святого Валентина? Уилл не знал, что делать с этой информацией. На самом деле, он не помнил, что тогда был именно этот праздник, но Грэм не был удивлен, что Ганнибал запомнил. Но это вряд ли то, о чем он предположительно размышлял… Лектер может быть сентиментальным, но не нелепым. Уилл сделал мысленную пометку помириться с ним сегодня вечером, но в данный момент он ничего не произнес, а просто ждал, пока Ганнибал продолжит. — Я ехал из Флоренции в Палермо, наши пути вновь пересеклись. Ты, должно быть, тогда уже прибыл в Италию. В моем чемодане, лежавшем внизу, было тело мужчины, а на щеке стыл поцелуй другой женщины. Это напоминало пощечину. Уилл непроизвольно откинулся назад, одной рукой потирая затылок. Ганнибал был решительно настроен вскрыть эту рану у них обоих. Он знал, что это необходимо, но Уилл не смог сдержать ответный удар, хотя ощутил, что это низко сразу, как только у него вырвались эти слова. — Что ты хочешь этим сказать Ганнибал? Или ты мстишь мне за то, что я не купил тебе шоколадку? Теперь уже пришла очередь Лектера засмеяться: в действительности, дерзость Уилла, казалось, каким-то образом оказала ему поддержку. Никогда не являлся тем, кто отвечает наиболее предсказуемо. Уилл моментально смягчился. Он ухмыльнулся и поднял руки вверх, насмешливо демонстрируя капитуляцию, и качнул головой, давая знак, чтобы Ганнибал рассказывал дальше. Прости. Не обращай внимания. Продолжай. — Я многого ожидал от нашей поездки сюда, Уилл… разумеется, каково будет показать тебе мою любимую Флоренцию, но и боль возвращения из-за прошлых предательств. Я считал, что повторное посещение галереи Уффици вместе с тобой будет самым болезненным: сидеть рядом с тобой перед «Примаверой» или гулять по внутреннему двору, где все обернулось… столь ужасным и неправильным образом. Я всегда буду помнить, как выглядело твое лицо, когда ты тогда сел рядом со мной, весь в синяках и царапинах… — Чио сбросила меня с поезда, кстати, очень похожего на этот, — Уилл одарил его печальной улыбкой. — Умница, — Ганнибал с любовью возвратил улыбку, прежде чем продолжить, — в тот момент твое окровавленное лицо, которому картина послужила лишь обрамлением, было для меня прекраснее любого шедевра живописи. Как ты смотрел на меня после долгой разлуки и ран, что мы нанесли друг другу… с обещанием… Уилл, я и вправду имел в виду то, что сказал: «каждый день, вечно». Этот твой взгляд поддерживал меня большую часть времени в заключении, все то время, пока ты лежал без сознания после падения с обрыва. Даже после стольких отказов он обещал мне надежду. А затем… что ж… Уилл машинально провел пальцами по шраму на лбу. Когда он заметил, что Ганнибал наблюдает за ним, вопросительно подняв брови, он издал смешок и заставил себя опустить руку. — Да, ну… мы оба примирились с тем, что произошло после Уффици. Но каким-то образом поездка на поезде оказалась более мучительной, чем повторное посещение всех этих мест? Чем все, что произошло с нами во Флоренции? — тон Уилла был нежным и уговаривающим. Он хотел докопаться до истины. — Это так, Уилл. Невероятно мучительно. Понимаешь, то, как ты смотришь на меня сейчас, значит для меня гораздо больше, чем те воспоминания, за которые я цепляюсь. Как оказалось, доверие — чрезвычайно важный компонент, и я не был готов признать это несколько лет назад. Настоящее затмевает прошлое, отчего боль в воспоминаниях притупляется. Ганнибал на мгновение умолк и глубоко и почти неслышно вздохнул, дуновение воздуха коснулось лица Уилла. В итоге, он закрыл глаза и откинул голову назад, пробираясь в неприятный уголок Дворца Памяти, темный, забытый и коварный. Лектер продолжил говорить, не поднимая век. — Последний раз, когда я ехал в этом поезде, Уилл, тоже был День святого Валентина. Я покинул Флоренцию, где осталась Беделия как вечное напоминание того, что она никогда не сможет заполнить пустоту, вызванную твоим отсутствием. Я убил человека, который в каком-то смысле оказался жалким подобием тебя, затем упаковал его тело и взял с собой, оно лежало в чемодане у моих ног. Я был на пути в Палермо, надеясь, что ты найдешь то, что я сделал из него. Ганнибал сел прямо и уставился на Уилла помертвевшим взглядом. Грэм мог ощутить, как прямо на поверхности его души бурлит застарелая ревность, как она скрипит зубами, желая со всей силой обрушиться на того. Но выражение лица Лектера, его искренний тон… Уилл сделал все возможное, чтобы затолкать ее поглубже. Рана снова кровоточит. Либо мы исправим это сейчас, либо мы разорвем друг друга на части, пытаясь зашить ее. — Но даже убийства растеряли ту красоту, которая в них таилась. Краски палитры угасли, все стало приглушенно-серым. Я чувствовал себя… сломленным… разбитым… скучал по тому, чего не хватало… Скучал по тебе, Уилл. Грэм вспомнил ощущение той сильной тянущей боли после ухода Ганнибала, и она не имела ничего общего с нанесенной его телу раной. Он вспомнил, каково это было, так сильно скучать по нему, отчего он снарядил лодку всем необходимым и последовал за Лектером, даже когда размышлял о его убийстве. Ему пришлось усилием воли остановить себя, чтобы не прикоснуться к шраму на животе. — Поэтому ты оставил там для меня свое разбитое сердце. Валентинку в виде изломанного человека. — Да, я чувствовал, что мое сердце истерзано, поэтому сделал то же самое. Искаженное, вырванное из груди, открытое и уязвимое, но не только для тебя, но и для меня самого. Люди, практикующие гадание на Таро, считают Тройку Мечей могущественным символом. Смысл зависит от того, в каком положении она находится: прямом или перевернутом. — Я никогда не знал, что ты разбираешься в Таро, Ганнибал. Лектер, наконец-то, по-настоящему улыбнулся:  — Уилл, мне нравится символизм во всех его проявлениях. Не нужно притворяться, будто умеешь предсказывать судьбу для того, чтобы разбираться в этом вопросе. С опущенными вниз лезвиями мечей, эта карта означает печаль, разбитое сердце, отказ… болезненную разлуку. Грэм гулко сглотнул. Это уж точно было уместно. Он никогда не забудет ту инсталляцию: сердце Ганнибала… окровавленное… вырванное из груди… дикое, но одновременно утонченное изображение, возвышающееся над черепом на трех мечах… Мечи, острия которых указывали на расписанный фресками потолок. Не на пол. Вверх. Он одарил Лектера вопросительным взглядом. Ганнибал еще раз улыбнулся ему, всегда ценя то, как разум Уилла всегда улавливал ход его мыслей. Теперь настала его очередь потянуться, прикоснуться к ладони Грэма и легонько сжать ее, ища контакт. Он внимательно вглядывался в лицо Уилла, без сомнения заметив, что старая боль все еще никуда не исчезла. Грэм надеялся, что кроме нее он увидит любовь, восхищение и любопытство. — Именно в этом поезде, Уилл, я осознал, что никто никогда не сможет занять твое место, и я бросил тебя. Что независимо от причин или обстоятельств, прошлого или будущего, бесконечного множества вероятных исходов… никто никогда не сравнится с тобой. Я понял, как сильно нуждался в тебе после того как я уже потерял тебя, возможно, навсегда. Ганнибал поднялся со своего места и сел рядом с Уиллом, потянув на себя их соприкасающиеся пальцы так, чтобы они покоились у него на коленях, глядя на них, другой рукой он поглаживал ладонь Грэма, когда говорил. — Уилл, я никогда не испытывал подлинного сожаления до того момента в поезде. Оно мне знакомо, но ни разу не проявлялось столь яростно и болезненно, как тогда, когда я осознал, насколько ты идеально мне подходишь, и я сделал что-то, что, вероятно, больше не смогу исправить. Устремленные вверх лезвия Тройки Мечей символизирует оптимизм, прощение, освобождение от боли. Когда я только сел в поезд, то собирался изобразить ее перевернутой, но… поездка внесла изменения в мои планы. Я знал, что нуждаюсь в тебе. Единственный способ преодолеть это и двинуться вперед для нас обоих — простить друг друга. Я надеялся, что ты хоть немного сможешь простить меня, что мы когда-нибудь сможем отпустить все это. Уилл позволил словам Ганнибала проникнуть в его разум. Проникнуть и в душу. Он не спешил, не боролся с тем, что сейчас чувствовал. Он давным-давно научился тому, что взвешивая на чашах весов предательство и прощение, вымещая обиду и ощущая вину, они всегда придут к игре с нулевой суммой. Их обоюдные поступки делает невозможным выбрать кого-то одного, кто одерживает верх. Это больше не имеет для него значения. Ганнибал все еще не смотрел на него. Он продолжал машинально поглаживать пальцы Уилла, затем повернул его ладонь и провел по линиям на ней. В ожидании. В ожидании его ответа. Грэм сделал глубокий вдох. Утрата учит нас ценить некоторые вещи. Мы оба должны были научиться. — Ганнибал, мы столько раз предавали друг друга… снова и снова… змея пожирает собственный хвост. То, что произошло между нами, определяет нашу суть, но не властно над нами. Ганнибал, посмотри на меня. Уилл освободил руку из теплых пальцев Лектера, и наклонил его подбородок, чтобы поймать его взгляд. Тот позволил ему, выражение его лица оставалось непроницаемым. — Твое когда-нибудь, Ганнибал, наступило для меня очень и очень давно. Я хочу одного: двигаться вперед, а не застревать в прошлом. Я делал это слишком долго. Оптимизм, прощение, освобождение от боли… к счастью или к сожалению ты давным-давно научил меня этому, — Грэм издал слабый смешок, — я был вынужден, если хотел любить тебя и при этом выжить. Улыбка Ганнибала стала чуть шире, и его глаза засияли. — А теперь поцелуй меня и расскажи, где в Палермо мы будем есть. Я решил, что не позволю никому из нас снова все испортить… и я умираю с голоду. Грэм поднял брови с дерзкой провоцирующей усмешкой и потянулся было за еще одним поцелуем, но Ганнибал остановил его, приложив палец к его губам. — Если это действительно так, Уилл, тогда осталась только одна вещь, которую нам следует обсудить. Уилл застонал, драматично закрыв лицо руками и закатив глаза, но при этом он продолжал лукаво улыбаться. — У тебя всегда есть «что-то еще», не так ли? Возможно, мне не стоило прерывать молчание. — Сделай мне одолжение, подай, пожалуйста, мой чемодан. Он у двери. Уилл снова застонал и встал со своего места, добродушно ворча, затем взял чемодан, стоящий всего в нескольких шагах от него:  — Ганнибал, я тебе не собака. Почему ты не можешь просто… Когда он повернулся, то застыл как вкопанный, выронив позабытую вещь на пол. Ганнибал стоял на одном колене. — Что… Что ты… Что? — запинаясь, пробормотал Грэм. Казалось, что его мысли никак не могут угнездиться, где им положено. Лектер держал что-то, что выглядело как сложенный лист бумаги, а не кольцо. Но его поза… Это и вправду происходит? — Уилл, у меня нет намерения снова испытать подобное сожаление. Ты мое глубочайшее желание, мой идеальный партнер, единственный в ком я нуждаюсь, и я не знал этого, пока не потерял тебя. Ганнибал протягивал ладонь, на которой лежал сложенный лист бумаги, чтобы Грэм принял его. — Ты выйдешь за меня? Уилл взял его дрожащей рукой. Рассмотрев его поближе, он понял, что это не просто смятая бумага, а идеально сложенное оригами в форме человеческого сердца. — Открой его. Грэм четко осознавал, что он еще не ответил, но он сделал, как было сказано, неуклюже разворачивая бумагу, изо всех сил пытаясь не порвать ее. Когда Уилл медленно раскрыл его, сердце Ганнибала… бумага постепенно открывала его взгляду гравюру из антикварной книги. Витрувианский человек. Неужели он видит меня именно таким? В самом центре развернутой бумаги лежало простое золотое кольцо, простое и непритязательное, но наполненное красотой и глубоким содержанием. Грэм знал, что Ганнибал выбрал его именно для него. Он покрутил его в поисках гравировки, которая, несомненно, должна была присутствовать. Совершенству и восстановленным чашкам. — Поднимайся, Ганнибал. Голос Уилла прозвучал тихо, но он попытался удержать ровный тон. Лектер стоял, будучи совершенно спокойным, опустив руки по швам и как-то умудряясь всем своим видом излучать одновременно и предвкушение, и бесконечное терпение. — Ты настолько серьезно настроен? — Ты сомневаешься в моих намерениях? — Нет. Я просто… нет, — Грэм еще раз глубоко вздохнул, — если я соглашусь, Ганнибал… ты знаешь… ты должен знать… что все так и останется. Пути назад не будет. Я не вынесу этого. Не снова. — Уилл, я останусь с тобой столько, сколько ты мне позволишь. Я не собираюсь терять тебя снова. Скажи да, Уилл. Стань моим мужем. Этот человек. Эта жизнь. Грэм надел кольцо на палец и не смог сдержать печальную улыбку, когда оно подошло просто идеально, так, будто всегда находилось на этом месте. В каком-то смысле, так и было. Уилл взглянул на неподвижно замершего Ганнибала, когда мир сузился только до них двоих, стук колес звучал в такт их дыханию, как и мерное покачивание поезда. Казалось, что они вновь очутились у обрыва, но в этот раз Грэм был полон решимости сделать то, что хотел все это время. — Да. Лектер стремительно заключил Уилла в крепкие объятия, находя его губы, впиваясь в них голодным поцелуем, стремясь к единению родственных душ, которыми они всегда являлись друг для друга. Грэм позволил себе утонуть в этих ощущениях, позволил себе упиваться любовью, наполняющей их обоих. Он восхищался невозможным чувством одновременно как завершенности, так и появления множества других начал. Ганнибал покрывал поцелуями его губы, лицо, шею, даже волосы, пока они оба не начали смеяться, буквально рассыпаясь на части, но удерживая друг друга в теплых руках. Уилл положил подбородок Лектеру на плечо, ощущая, как его рука обнимает затылок Грэма. — Ты сделал меня счастливым человеком, Уилл, — голос Ганнибала прозвучал хрипло от переполнявших его эмоций. — С Днем святого Валентина, Ганнибал. Руки Лектера притянули его ближе и обняли еще крепче. Когда он немного пришел в себя, то низко промурлыкал Грэму на ухо: — С Днем святого Валентина, Уилл.