В четырёх стенах серости

Айдар молчит. Не издаёт ни звука, хотя когда-то его голос был слышен повсюду. Если заглянуть в его историю болезни, то можно узнать, что давным-давно он отлично пел, громко смеялся и ни на минуту не замолкал. А потом наступила тишина. Очень резко наступила, до звенящей боли в ушах и щемящей — на сердце. И вот теперь Айдар молчит. Он всё понимает, а сказать не может — ну точно как собака. Ещё и взгляд такой же: наивный, с лёгкой поволокой опаски. Айдар стоит у давно немытого окна и смотрит на парк: в воздухе затихло ноябрём. Он не спеша перебирает эпитеты к тому золотому великолепию последних солнечных дней осени, которые так контрастируют с серостью внутри его палаты, что аж глаза режет. Он рисует рифмами образ, прикидывая, что осень — как большая лохматая дворняга с холодным носом и бездонными добрыми глазами; она часто некстати и всегда неожиданно, но если присмотреться, то вполне реально заметить, что она тебе рада, что она тебя любит, что, может быть, только она тебя и любит… Осенние строчки неспешно сплетаются у Айдара в голове в незамысловатую песню под вполне весёленький мотивчик. О, у Айдара миллион песен в голове. Большую часть из них он сочинил сам. Вот только всё никак не может их спеть. Пару раз он пытался их хотя бы записать на выпрошенных у медсестёр листочках, но получалось коряво, буквы разбегались, как тараканы по кухне. Поэтому Айдар предпочитает зазубривать собственные тексты, не размыкая губ, под музыку из сердца. Особенно сильно Айдару хочется петь, когда он видит кучерявую рыжую девчонку из палаты дальше по коридору. Он много раз собирается духом, подходит к ней и очень надеется, что сегодня получится если не спеть, то хотя бы поздороваться. Почти что сказочная уверенность, что от звуков его голоса эта прекрасная девушка в него влюбится, и всё у всех станет хорошо. Бывают такие дни, когда ничего не получается; у Айдара каждый раз это сегодня. Айдара изнутри разрывают колкие эмоции; он невольно вспоминает, как в детстве охотно читал стихи, подпевал телевизору, как мечтал о карьере певца. И п р о н з и т е л ь н о осознаёт, что уже забыл, как звучит его собственный голос. И ведь никто из ныне его окружающих его вообще не слышал. Ещё страшнее от мысли, что, вероятно, уже никто никогда и не услышит. Айдар нерешительно перемещается по коридорам, хватается за обрывки разговоров, присоединяется то к одной группе сумасшедших, то к другой. Заливистый смех смуглого парня привлекает внимание Айдара, согревает и напоминает о давно забытом чувстве веселья и способности быть самым звонким и заметным. Айдар даже не задумывался раньше, как сильно ему этого не достаёт. Он улыбается, греясь в экспрессии парня в смирительной рубашке, попутно сравнивая себя с ним: он стеснён движениями снаружи, губы Айдара скованны изнутри. Эта робкая, трогательная улыбка на губах Айдара не остаётся незамеченной медицинским персоналом и другими пациентами. Теперь его всё чаще оставляют с самыми шумными и говорливыми в надежде, что лёд треснет, губы разомкнутся, а голосовые связки наконец-то напомнят этому миру, как заразительно счастливо м о ж е т звучать Айдар. Айдару очень хочется заполнить комнату своими звуками, нотами голоса, заливистым смехом. Но есть одно, но — это пронзительный страх того, что если однажды он начнёт смеяться, то уже не сможет остановиться никогда.