Баллада о высоком

      Есть какая-то жуткая ирония в том, что я сюда попал. Даже сарказм. Сарказм судьбы. Никогда ничем не выделялся. Средний из средних. Где-то чуть поумнее, где-то чуть менее настойчив. Иногда немного грустнее, чем остальные, временами весел. Я и одевался всегда среднестатистически, ну нет у меня тяги ни к яркой жизни, ни к богатому антуражу. А здесь я — уникум. Чудо. Крайнее проявление сарказма судьбы в физическом воплощении.       — Ариандор, радость моя, — зовёт меня Ксифлатиан, мой личный импресарио, — сегодня ты не против посетить приём фру Гельменстлаттен?       Он смешно семенит ножками по чёрно-оранжевому паласу и пищит, как Чип или Дейл, не помню, кто из них пищал. Не важно. Ксиф протягивает мне приглашение, написанное мелким почерком на мелованной бумаге с гербом Гельменслаттенов. Важные люди.       — Ксиф, я не могу читать эти мелкие завитушки.       Он смотрит на меня жёлтыми круглыми глазами. У них у всех тут жёлтые круглые глаза. И желтоватые волосы. Или рыжие. Может, есть где другие, но я пока не встречал. Мелкие, жёлтые, с писклявыми голосами. Самый высокий мужчина — метр сорок, самая высокая женщина — метр тридцать. Встречаются, правда, гиганты под метр пятьдесят, но и они пищат и семенят. Царство лилипутов. Потом расскажу, как я сюда попал.       — Ариандор, невежливо будет в высоком обществе употреблять прилагательное «мелкий».       — Знаю. И разве я тебя хоть раз подводил?       Его круглое лицо расплывается в довольной улыбке. Он разваливается в резном кресле и смешно качает мелкой ножкой.       — Нет. И спасибо тебе за это. Наши дела, как никогда, хороши. Приглашения присылают наперебой. Ты настоящая звезда, — он изображает хитрое лицо. — Сначала я думал, что ты только силой и размерами можешь похвастаться, но твоё пение покоряет сердца, этот сильный голос…       Точно. Сначала я выступал в цирке, поднимая за раз по десять визжащих дам и валя одним ударом быка. Местный бык, даже самый большой, размером со среднюю дворняжку. Потом меня подрядили ловить диких зверей. Я добывал медведей и оленей для местных зверинцев. А потом Ксифталиан попросил меня спеть. Что же, я с детства увлекался романсами. И мой, вполне обычный, лирический баритон произвёл настоящий фурор. Видимо, местной аристократии надоело слушать комический писк местных вокалистов.       — Ксиф, я устал.       Он поморгал. Почесал маленьким пальчиком маленький носик.       — Не бойся, мне просто нужен отпуск.       — А… — жёлтые волосы заколыхались в такт движениям его головы. — Давай организуем тур по курортным городам на побережье…       — Ты не понял. Мне нужен отдых. Настоящий. Сегодня отвыступаюсь у Гелменслаттенов и ухожу на север.       — Но!..       — Если хочешь продолжить наше плодотворное сотрудничество, отменишь все контракты на месяц. Потом нагоним.       — Хорошо.       Стоит отдать должное Ксифлатиану, он не унывает и всегда ищет выгоду в любой ситуации.       — Тогда, после перерыва, устроим концерты в большом холле.       — Замётано.       Я вышел из зала нагнувшись, чтобы не снести дверной проём.

***

      На север. Север, да! Подальше от пёстрой толпы расфуфыренных южан, пропахших потом и благовониями. Пищащие мелкие создания, копошащиеся под ногами. Мерзкие воспоминания о портовых девках, которых притащил Ксиф, чтобы «отвлечь от грусти», подкатились комком тошноты. Как, он думал, я буду их пользовать? Как в не смешном анекдоте про слона и мышек в публичном доме. Ну нах!       Зато тут такие пейзажи! Широкая пойма, поросшая разнотравьем и соснами. Раскиданные гранитные валуны. Холмы друмлинов тянутся причудливыми полосами. Море дичи, грибы. Созревшая брусника и уже подвяленая черника. Чтобы пропитаться, достаточно раз в два дня пальнуть в жирного гуся из мушкетона с расклешённым дулом. Рай. Изредка попадающиеся деревеньки позволяют иногда добавлять в рацион сыр, молоко и пресные лепёшки. Правда, местные жители пугливые. Приходится полчаса убеждать их, что я не монстр из сказок, иначе они не высовывают свои миниатюрные носы из-за высоких заборов.       А вот, кажется, кто-то из местных жителей. Повозка, запряжённая двумя волами, вывернула из ложбины между двумя холмами. Круглолицый возница уставился на меня и уронил поводья.       — Привет, почтенный, — я успокаивающе поднял руку.       — Эт… — он завис, но быстро пришёл в себя. — И тебе привет, странник.       — Не подскажешь, где тут деревня?       — Я еду в аббатство Гулленхайм, можешь составить мне компанию.       — О, спасибо. Большое поселение?       — Для наших мест — очень. Почитай две тысячи населения.       — Неплохо, — я уважительно покивал.       Возница подстегнул волов, и они медленно зашагали вперёд. Чуть заметная колея вела немного дальше к востоку относительно того направления, которым я путешествовал.       — Скажи, путник, ты, наверно, без труда справляешься с медведями?       Практичный северянин не стал тревожить меня вопросами о моём происхождении, а сразу придумал, как применить мои размеры с пользой.       — Даже промышлял отловом зверей.       — Это хорошо, — он замолчал, не решаясь продолжать.       — Боишься, что медведь нападёт в дороге?       Он сощурился и улыбнулся.       — Нет, они сейчас сытые, здесь безопасно. Но к северу от аббатства появился опасный зверь, говорят — оборотень; он дерёт скот и таскает детей с хуторов.       — Если нужно, я смогу помочь.       — Было бы хорошо. У нас, на севере, и так детей мало, край нищает, работать скоро станет некому.       — Рождается мало?       — Да нормально рождается. Высокие часто…       Он понуро опустил голову, прикусив губу. Видно, что переживает.       — А в чём проблема? Ну высокие…       — Я так и понял, что ты не знаешь. У нас высокие не выживают. Я как тебя увидел — сразу понял, что ты какой-то не наш. Все не выше меня.       Я оглядел его. Мужчина в возрасте, крепкий, с натруженными руками и красным лицом. Метр сорок. Местный стандарт.       — У меня старуха шестерых родила. Один только выжил. Остальные померли.       Возница горько сморщился.       — Сочувствую. Я не знал, что у вас так.       — Так ты с юга, там редко такое. Старухи говорят — это духи балуются. Проклинают так нас за отказ от древней веры. Бесятся.       — Такое может быть.       Не то, что я верю в духов. Но традиции складываются на основе стереотипов, приводящих к лучшему выживанию. Поэтому южная вера, захватившая духовную сферу, вполне могла нарушить какие-нибудь пищевые традиции или ещё что, и это в конечном итоге привело к появлению мутаций.       Мы долго молчали, думая каждый о своём. Я приноровился к медленному шагу волов и брёл, разглядывая пейзажи. Возница лениво держал поводья. Солнце уже клонилось к закату и светило нам в спины, заставляя шагать в ногу со мной мою длинную тень. Как на картине Дали.       — Пора устроить ночлег, — внезапно очнулся мой попутчик. — Тут и безопасно, и хвороста для костра много.       — Согласен.       Мы молча разбили временный лагерь       Половина гуся и лепёшки с сыром хорошо друг друга дополнили, и возница, разморённый сытным ужином и горячим отваром из трав, рассказал об аббатстве и фру Мирима, которая организовала школу для местных детей.       — Хорошая, правильная, женщина. Детишек писать учит. У нас, благодаря ей, врач появился.       Он помолчал, разглядывая появившиеся на востоке бледные звёзды.       — Вот, ещё сказки старые собирает по хуторам, — он хмуро посмотрел на меня. — К нам учёный приезжал с южных островов. Они собирали рассказы о том, кто из высоких сколько прожил и в каких семьях, как питались, чем занимались. Тебе это, может быть, интересным покажется… У неё одна девочка живёт… Тринадцать лет почти уже…       — Да? А обычно сколько живут?       — У меня до семи лет дочь дожила… Все удивлялись, что так долго.       — Понятно       Он замолчал, и мы долго сидели, подкидывая сухие ветки в потрескивающий костёр. Потом я разложил подстилку из овечьих шкур и уснул.