***
Видит Бог, Евстигнеев держался до последнего, даже в такси еще держался, но, добравшись до дома, он себя отпустил. У него не было биполярочки, мании или какой-то еще такой хуйни. У него просто была темная сторона. Обычно он балансировал где-то посредине, между очаровательным котиком-фотографом-стримером и ОХРОЙ. Который вытягивал из него наружу все самое темное, агрессивное и страшное. Только с Ванечкой он взаимодействовал иначе. ОХРА хотел его себе, хотел безраздельно владеть и максимально грубо трахать, при этом он парадоксально и, впервые на Ваниной памяти, практически бесконтрольно проявлял себя, стоило Рудбою почувствовать ревность или, упаси Господь, угрозу для Ванечки. Евстигнеев был уверен, что Светло вся эта душещипательная поебень нахер не нужна, что тот свалит, как только впервые его таким увидит. Но оказалось, как раз наоборот. Как раз та сторона души Евстигнеева, от которой он хотел бы избавиться, Ванечку безумно привлекала и делала мягким, пушистым и покорным. Это был охуительный сюрприз. Более того, Светло иногда специально нарывался. И, как всегда, в подходящий момент. Когда Рудбою было уже просто необходимо отпустить себя. Рудбой воспринимал все происходящее какими-то кадрами-вспышками. Как он рвал одежду, как привязывал возбужденного Ваньку к кровати, как искал вибратор, который сам купил для Светло. Розовый, конечно. Как, смазав, без предупреждения вставил в него и включил. Как у него кружилась голова, когда Ванечка громко стонал, дрожал и выгибался на кровати, не способный к себе прикоснуться, беззащитный и принадлежащий ТОЛЬКО ЕМУ во всем долбаном мире в этот момент. Неоновый свет обволакивал всю эту картину, Охра же трахал Ваню в рот, хрипло стонал, насаживая его на свой член за волосы. Чуть позже он вынул вибратор, отвязал Ванькины ноги, закинул те себе на плечи и насадил Светло на свой член, после долго и нежно толкался у самого входа, пока его не начали умолять продолжить. Дальше он уже двигался рывками, глубоко засаживая и периодически придушивая ладонью за горло, так, как они оба и любили — на самой грани ощущений, по которой вечно ходил ОХРА. Рудбой не смог бы вспомнить, сколько он так вколачивался в податливое тело, пока Фаллен не кончил без рук, почти одновременно с ним, и потерял сознание, затраханный и обессиленный, весь в сперме. "Вот, что надо фотографировать, а не хуйню твою, Вань", подумал ОХРА и успокоился где-то внутри, а Евстигнеев потянулся, как сытый котяра, отвязал Ваньку, убедился, что все хуйня, и это банальный обморок. Сходил за полотенцем, принес заодно водички, намочил его и вытер своего смелого и любимого идиота. Через пару минут Светло пришел в себя, напился воды, прошептал сорванным голосом: — Охуенно, дядь, люблю тебя. И уснул. А Ваня еще долго вглядывался в любимые черты и чувствовал, как просто задыхается от нежности. А еще размышлял о том, что Мирону теперь не придется столько нервничать. Все у них получилось, у двух замечательных Ванечек.***
И все-таки Мирон Янович нервничал. Понял он это, когда привел такого долгожданного гостя на свою уютную светлую кухню, в которой, казалось, не место для того, что должно было между ними произойти. А, что ему придется извиниться, он понимал безусловно. Прежде всего, он предложил Славе чаю. Слава не отказался, но от этого не стал выглядеть менее загадочно. Было что-то такое жесткое и бескомпромиссное в его улыбке, что Мирон только сейчас заметил. Точнее, только сейчас он наблюдал это вживую, когда они остались одни, и ему казалось, что они полностью отрезаны от мира, как будто их забросили на необитаемый остров. Мирон еще со времен своих странных и больных недоотношений и больше-чем-дружбы с Шокком понял о себе очень интересную вещь: он играется в доминанта на людях, а в душе — та самая принцесса, которой его называл Слава. Даже не столько принцесса, сколько отменная сучка, которая в нем просыпалась периодически и требовала твердой руки и ебли на грани жестокости, иначе Федоров устраивал еблю мозга всем вокруг. Дима практически справлялся с ним. Но в том-то и дело, что практически. Находясь в России, Миро никогда не рисковал. Но, выезжая за границу, неизменно находил себе приключение на ночь, которое давало ему такую необходимую разрядку без опасности быть узнанным, стать в чьих-нибудь глазах пидором или попасть под прочие тупые и стереотипно-вредные для его имиджа зашквары. Мирон заварил чай Славе, кофе — себе, встал у окна, выбил сигарету из пачки и с наслаждением закурил. Видимо, что-то такое предвкушающе-беззащитное мелькнуло в его взгляде, когда он в очередной раз посмотрел из-под ресниц на Карелина — тот откинулся назад на стуле и очень спокойным, но странно низким голосом произнес: — Успокойся, для начала мы просто выпьем чаю. Я не собираюсь валить тебя на пол и жестко ебать без смазки. По крайней мере в первый раз. Если ты меня не спровоцируешь. Но я бы не рекомендовал. Я долго ждал тебя, Мироша, и хочу, чтобы тебе было не только больно, но и очень хорошо. У тебя же есть спаленка там, а? Потому что, когда я закончу, ты захочешь полежать на мягком. — Есть и спаленка, и кроватка, Славунь, — ответил просто Мирон. Он завелся с первых же слов, пусть Слава и не говорил ничего сверхъестественного. Просто слова, обычная вода, которую принято говорить в постели, но Окси повело. Не хотелось спорить и подьебывать, хотелось трахаться так, чтобы в ушах шумела кровь. Он случайно сломал в пальцах горящую сигарету и обжегся. За секунду Слава оказался рядом и схватил его пальцы в свои, облизал максимально пошло, и Мирон проскулил: — Хватит, сделай уже что-нибудь… — Эк тебя разобрало, потерпи. Сейчас ты мне покажешь, где у вашего Императорского Высочества опочивальня. А сам, как послушный мальчик, сходишь в душ. Мое терпение тоже не безгранично, так что сходишь быстро. Кивни, Мирон, если понял. Мирон кивнул. Слава наклонился и прихватил губами и зубами кожу на его шее, и на несколько секунд Окси выпал из реальности. Карелин отстранился, критически оглядел получившийся роскошный засос и сказал: — Это тебе для начала. И меня не ебет, как ты будешь всем объяснять, кто его тебе оставил. Кровать. Душ. Я жду. Мирон очнулся и вышел из кухни. Славочка мысленно попросил себе терпения у Боженьки, поправил вставший член, подумал, что хуй так неудобно когда-нибудь еще вырядится без сверхважного повода; и как вообще люди так ходят, тот же Евстигнеев в этих облипающих штанах, ну долбоёб же… Услышав голос из коридора, вещавший, что Мирон его ждать не нанимался, а его спальня — первая направо дверь, Машнов достал из холодильника бутылку воды и пошел следом. Когда через десять минут Мирон вышел из ванной в халате и зашел в спальню, Слава сидел на кровати и увлеченно мочил в телефоне каких-то зомби. Вроде бы идиот и ребенок, но Окси точно чувствовал за всем этим стальной характер и выдержку. То что ему нужно. Слава отложил телефон в сторону. — Иди сюда. Мирон сделал пару шагов навстречу и остановился, сердце бухало в груди как сумасшедшее. — Ближе. И сразу на колени. Ты хотел извиниться, если я ничего не путаю. Слава медленно расстегнул рубашку, наблюдая, как Мирон подходит. Окси опустился на колени между разведенных ног Карелина. У него снова закружилась голова, он облизывал сухие губы, на что Слава иронично поднял бровь: — Пить хочешь? Вода на тумбочке. Мирон посмотрел на полупустую бутылку, из которой явно пили, закатил глаза, протянул руку и выпил прямо из бутылки. Глядя снизу вверх на Славу, он руками потянулся к ремню, медленно расстегнул его, не разрывая зрительного контакта, Слава приспустил белье и достал свой полностью возбужденный член. Ему отсасывали сотни раз, да и он сам был вполне себе профи на свой скромный взгляд, но, когда рот Мирона обхватил головку его члена, Слава тихо выдохнул со стоном: — Глубже, принцесса. Это самый охуенный рот, что я встречал. Мирон медленно заглотил его член почти на всю длину, и не то чтобы Слава жаловался на свой размер. Так что у кого-то определенно неплохой опыт по этой части, подумал Карелин. Потом думать становилось сложнее — мокрый горячий рот растягивался вокруг члена, и Мирон старательно сосал, оглаживая языком уздечку, пытаясь взять все глубже и глубже. Слава нежно огладил острую скулу пальцами и прошептал: — Поглубже хочешь? Я тебе помогу. После чего опустил руку на затылок Мирону и задал сумасшедший темп, загоняя член в горло, не давая вздохнуть или отстраниться; у Окси по подбородку потекла слюна, на глазах выступили слезы, но это было именно то, чего ему не хватало от жизни, именно то обращение, которого он так ждал. Мирон жалел лишь о том, что не может себе подрочить в этот момент, потому что, как только он протянул руку к собственному члену, Гнойный рывком поднялся, хватая его за подбородок, поставил на ноги, стянул с него распахнувшийся халат и буквально толкнул на кровать, опускаясь сверху. Они целовались как в последний раз, сталкиваясь зубами, Слава прокусил Мирону губу до крови, а тот простонал в поцелуй, потому что ему было о-ху-ен-но. Гнойный спустился поцелуями на его шею, ключицы и грудь, везде оставляя свои метки, рыча как зверь. Потом он встал и стащил наконец с себя всю одежду, достал из кармана джинсов смазку и снова вернулся к Мирону. Тот не сопротивлялся, когда его грубо перевернули на живот, он весь горел и плавился, пока Слава прокладывал дорожку из жалящих поцелуев по его спине, оглаживал своими длинными пальцами ягодицы, и раздвигал те, открывая вход. Миро стоял на коленях, рвано выдыхая; руками хотелось прикоснуться к члену, он уже был готов кончить, ему больше ничего так не хотелось, как разрядки. Но хриплый голос над ухом промурлыкал: — Руки убрал. Без глупостей, Мирош, ты на сегодня достаточно наказан. Мирон тихонько заскулил, когда почувствовал, что его вылизывают, аккуратно оглаживают вход языком, нежно и неторопливо толкаются, как бы прося разрешения. О, Господи, да он был согласен с самого начала и без вопросов абсолютно на все, что может предложить ему этот язвительный язык: от тихих разговоров на кухне до адских деструктивных панчей, от поцелуев до минетов. — Выеби меня, прошу, Слава, выеби меня. — Твои желания для меня закон, Оксана, — насмешка получилась ласковой. Язык заменили скользкие от смазки пальцы. Точнее, сначала один. Мирон орал в голос, не сдерживая себя, от чувства растянутости и заполненности, когда их становилось сначала два, а потом три. "Потрясающе длинные пальцы у этой сволочи", — промелькнула последняя связная мысль, и Слава легко зацепил бугорок простаты, Окси прошило удовольствием, он закричал, все, что ему оставалось, только сжиматься от удовольствия. В животе скручивался тугой ком животной похоти, Мирон насаживался сам, умолял, почти плакал, и пальцы заменились наконец членом. Слава вошел сразу на всю длину и взял бешенный темп, Мирону было больно и хорошо, но недостаточно — Машнов, скотина, прижал обе его руки к подушке над головой, держа его одной рукой за задницу и жадно наблюдая, как член исчезает в растянутой дырке. Мирон долго не выдержав, прохрипел: — Гнойный, сукааааа… — Кончай без рук. И Окси кончал, запрокинув голову, жадно хватая воздух ртом и почти задыхаясь. Слава дотрахивал его быстро, царапая бедра и пометив перед оргазмом везде, где только можно. Мирон обессиленно прикрыл глаза буквально на секундочку и почувствовал, как Карелин накрывает его одеялом. Уже засыпая, Мирон слышит тихое: — Ты только мой, принцесса, просто спи.***
Утро немного похмельное для Славы, шампанское в этом смысле его никогда не жалеет. С кухни пахнет кофе, Мирона нет под боком, и Славуня начинает беспокоиться, но ровно до того момента, как взглядом натыкается на стопку оставленной чистой одежды на стуле рядом с кроватью. Судя по виду, Евстигнеевской. Слава улыбается. Заботливый жид. Он выходит на кухню, там утренний, опухший, сонный и злой Мирон шипит в трубку: — Ваня, блять, пусть твой Фаллен драгоценный соберет ему шмотки на первое время, зарядку для телефона и что там ему еще охуеть как надо в первую очередь и не пиздит. За вами должочек, не забыли? Привезешь сегодня, а свои манатки забирай в тот клоповник, в котором вы тусуетесь, пока ремонт не закончишь. У тебя отношения или хуй собачий? Вот и у меня будут отношения. Остальное заберет потом. Я так сказал, а кто тебе еще сказать должен, блять? Не еби мне мозг, сами все устроили… Слава смотрит на него охуевшими глазами и понимает, что веселье в этой жизни только начинается. На мобильном куча пропущенных от Ванечки, за окном солнечное утро, он подходит к своему любимому контрол-фрику, забирает телефон и говорит в трубку, смотря Мирону прямо в глаза: — Не залупайся, Вань, привези. Ванечке и Грише приветос от папки. Все, давай. Антихайп. Сбрасывает звонок и целует Мирона.