Молочно-белые фрески о смерти

Мораль есть нравственность б/у, весьма поношенное платье. Я видела ее в гробу, она меня — в твоих объятьях.

Вера Павлова

Луи был знаком с Одеттой еще задолго до того, как она узнала о Гарри. И их дружба всегда была возвышенной и теплой, они не были досужими кумушками, которые, разговаривая по телефону, перемывали косточки всем своим знакомым, не оставляя ни одного без внимания. Встречаясь, они могли часами говорить об искусстве: музыке, живописи или литературе. И, казалось, когда они вместе, не существует никакого другого мира, кроме этого мира высоких страстей и холодного рационализма. В годы своего студенчества Луи крутил шашни с одним французом и часто летал к своему ухажеру в Париж, а Одетта была его далекой родственницей, она была очаровательной и заставляла Луи говорить с ней по-английски не в пример остальным французам, которые гадливо морщились, заслышав английскую речь, и тут же просили Луи перейти на «человеческий язык». Одетта очень любила английскую готическую поэзию и могла среди ночи позвонить Луи, зная, что он обычно не спит, как и она, и расспрашивать о значении какой-то не самой популярной идиомы или строчки, которую она не понимала. И именно Луи первый удосужился чести читать ее переводы английской поэзии на французский. Она была младше Луи почти на три года и, находя его светочем образованности и изящества, во многом полагалась на его оценку. Многим позже француз отпал, а Одетта осталась, и Луи был первым, кто поздравил ее с поступлением в Венскую консерваторию, он потащил Лиама, с которым они уже к тому времени состояли в отношениях, в Вену на ее выпускной концерт. Они не прекращали общения все эти годы, и, конечно, Одетта не могла не приехать на свадьбу Луи, где она и познакомилась с Гарри. Поначалу это были самого невинного толка встречи: Гарри пересекался с нею у Лиама и Луи дома, засматриваясь на прекрасную француженку, чем немало смущал ее, затем он просился с Луи на ее концерты фортепианной музыки, поклонником которой он совсем не являлся, но ради Одетты готов был высидеть не один час, слушая «скучные», как ему казалось, симфонии, а потом и вовсе летал к ней в Париж почти на каждые выходные или приглашал ее к себе в Лондон, и она, не питавшая к Гарри никаких чувств, не могла отказать из-за своей робкой душевной организации. Свинством ей казалось отказывать человеку, который так сильно увлечен тобой. Гарри даже было начал учить французский ради нее, но быстро закинул это гиблое дело. А потом, в один момент, неожиданно и молниеносно, быстро и непостижимо для самой Одетты — она вдруг поняла, что любит его и не может продержаться в Париже и пяти дней, не увидев его, не находясь с ним рядом. И она боялась этого чувства, как боятся чего-то нового и угрожающего, она поменяла номер телефона, перестала отвечать Гарри и избегала его, как обожженный огня. И тем самым добила его, заставила чувствовать горячку и бред. Он даже порвал со всеми своими любовницами и целыми днями думал об Одетте, представлял ее, она ему снилась и мерещилась во всех прохожих. И в какой-то момент понял, что обладать ею, — это единственное, что может спасти его от этого бредового состояния. Убежденный холостяк Гарри женился и, женившись, наконец, смог вернутся к прежней жизни, полной омег и секса, ведь знал, что Одетта есть, что он может увидеть ее каждый день. Когда ко дню тридцатилетия Лиама Луи решил организовать вечеринку, никого лучше кандидатуры Одетты для помощи ему не пришло в голову. И она, бесконечно любящая Луи, с искренним рвением помогала едва ли не больше, чем сам Луи. У друга Гарри был ресторан, и она договорилась обо всем, она помогала с организацией программы и сама составила список блюд, а вино заказала из Франции. Она делала почти все, потому что сам Луи метался и не мог найти себе места, а стойкая и уравновешенная Одетта умела брать себя в руки и организовывать все на высшем уровне, ведь она была концертмейстером, организовывать получалось у нее даже лучше, чем играть на фортепиано, организовывать ей и нравилось больше, хотя и играть она любила. И вот однажды Луи освободился с работы пораньше и решил забежать к Одетте, чтоб посоветоваться по поводу наряда на вечеринку. Даже в таких мелочах, как одежда, он чувствовал себя растерянным и беспомощным, и ему нужен был чей-то мудрый совет, а Одетта славилась своим безупречным вкусом. На самом деле Луи вовсе не был истеричным и склонным к таким вот состояниям, но перед днями рождения по какой-то причине его всегда охватывала паника, ему было грустно и не по себе думать, что кто-то стареет, что кто-то вот-вот умрет — и потому он вдруг терял контроль над собой. Луи нажал на звонок и стал дожидаться, пока ему откроют, но время немного затянулось. Обычно Одетта открывала в течение минуты, но вот он стоит уже минуты три, если не больше, а чувство такта не позволяет настойчиво трезвонить, пытаясь обратить на себя внимание. Впрочем, когда дверь все-таки открыли, Луи пожалел, что не ушел раньше, пока это было возможно. На улицу выпорхнула какая-то нимфетка в легком пальто и с кофточкой в руке, видимо, она предпочла не тратить время, надевая ее в доме. Она поцеловала Гарри в щеку и, сказав «пока», побежала куда-то, скрываясь в безлюдном пространстве лондонского послеполуденного буднего дня. Гарри стоял в одних штанах и приветливо, без всякого смущения смотрел на Луи, приглашая пройти внутрь, словно ничего не случилось. Может, действительно ничего не случилось? Мало ли что там, к тому же он так бесстыдно и безвинно выглядел, словно это абсолютно рядовая вещь, когда у тебя из дома выбегает какая-то полураздетая девица.  — А… — Луи замялся, так как заметил, что на Гарри нет трусов и под штанами просматриваются очертания члена, — а… Одетты нет дома?  — Нет, но ты можешь пройти и подождать ее внутри в моей компании, — ответил Гарри, все так же бесстыдно улыбаясь, отчего Луи чувствовал себя еще более растерянным, расстроенным и виноватым.  — Я?.. Да, я, — из уст Луи вырвался нервный смешок. — Я… нет. Я пойду, я загляну позже. Да, я так и сделаю. Прости, что без предупреждения. Луи было уже направился куда-то, он сам не знал куда, куда-то — и все тут. Но Гарри остановил его почти приказным тоном:  — Луи, постой. Что ты? Ты ведь часть семьи, можешь приходить в любое время. А теперь заходи быстрее. Кажется, дождь вот-вот начнется. Лучше подождать внутри, не так ли?  — Дождь? Разве? Небо ясное, — сказал Луи, но уже входил в дом, не смея ослушаться Гарри. Да и можно ли? Вдруг действительно ничего не случилось, а он вот так запросто обвиняет человека бог весть в чем. Гарри снял с Луи пальто, немного дольше задержавшись рукою в районе плеча (впрочем, Луи быстро убедил себя, что ему показалось), и пригласил пройти в гостиную, что Луи и сделал. Но на ковре прямо под журнальным столиком лежал презерватив, завязанный и наполненный до пределов белой вязкой спермой. И теперь омега уже не сомневался, что здесь происходило. Слишком много улик. Его бурная фантазия тут же начала рисовать картины, как член Гарри изливается в этот презерватив, наполняя его. Сколько мощи в этом члене, сколько силы, раз спермы так много! Эти картинки действовали на Луи возбуждающе, хотя он пытался убедить себя, что это противно и никак его не касается. И вообще, фу! Использованный презерватив — это отвратительно. Что Гарри себе позволяет?  — Эм, Гарри, ты, кажется, обронил, — сказал Луи, указывая пальцем на улику. Гарри посмотрел на ковер и засмеялся, констатируя факт присутствия презерватива на полу словами: «Упс, гондон завалялся!» Он быстро поднял его и вынес куда-то, а после вернулся в комнату с коробкой печенья, сказав, что это Мишель принесла. Гарри откусил кусочек от печенья и начал показывать свое удовольствие от поглощения этого продукта легким стоном.  — Тебе обязательно нужно попробовать, — Гарри взял надкушенное печенье и протянул ко рту Луи, буквально заставляя его укусить. Робко, несмело, стараясь не задеть губами пальцы Гарри, Луи взял этот огрызок, думая: «Черт возьми, что он себе позволяет!» — но не имея возможности сопротивляться. Он был слишком растерян, слишком беспомощен, и Гарри вовсю этим пользовался, заставляя, как безвольную марионетку, подчиняться себе, дергая за ниточку. — Не бойся, я помыл руки, — улыбнулся Гарри, замечая растерянность Луи и издеваясь над ним, ссылая эту растерянность на простую брезгливость.  — Я… я не боюсь этого.  — Ужас, Луи, какой ты извращенец! Неужели тебе ни капли не противно? Так ведь было полным полно моей спермы. Кстати, крошки, — Гарри провел пальцем по губе Луи, собирая крошки от печенья, и тут же пытаясь засунуть палец в рот Луи, но тот лишь махнул головой и с удивившей его самого твердостью промолвил: «Не буду!» — Как хочешь, — Гарри сам слизал крошки с пальца. — Ум, сладенькие.  — Гарри, — Луи почти что мяукнул, как беспомощный котенок, — я пойду, я загляну позже. Я честно ничего не скажу Одетте, обещаю, обещаю, — он был словно ребенок, который попался в педофильское логово и уже понял, что его вовсе не собираются кормить конфетами. И как ребенок перед педофилом, так и Луи перед Гарри был беспомощен. Когда он попытался встать и направится к выходу, Гарри силой остановил его и усадил обратно.  — Конечно, а потом ты скажешь, что я негостеприимный хозяин, не предложил тебе ни чаю, ни вина, — Гарри засмеялся. Луи еще больше осел и скукожился. Ему было очень неуютно, но почему-то эта греховность Гарри действовала на него соблазняюще. — Хочешь чаю, вина, чего-то еще?  — Нет, спасибо. Я так… Ты очень гостеприимный, спасибо, но я пойду, хорошо? Пожалуйста, — в глазах Луи плескалось отчаяние, и Гарри понимал его природу, и радовался, и наслаждался, питался им.  — Пожалуйста, — передразнил его Гарри, проводя рукой по подбородку Луи. — Сядь здесь, а я пойду и приготовлю чай. Когда Гарри вышел на кухню, Луи начал лихорадочно думать. Еще секунда — и он поддастся этому соблазну, изменяя не столько Лиаму, сколько верной своей, прекрасной, воздушной Одетте. А Луи не хотел никому изменять, он не хотел поддаваться этим порочным играм Гарри. А Гарри! Хорош же! Блядь он — вот кто. И Луи принял единственное верное решение, он тихонько встал и воровато направился в сторону выхода, стараясь не поднимать шума. И когда на нем уже было его пальто, а дверь была в шаге от него — чьи-то руки обхватили его сзади и приподняли над полом. Гарри нес его обратно.  — Ах ты маленькая шлюшка! — говорил Гарри своим несерьезным тоном. Он будто шутил, но это было серьезно, и Луи вырывался и кричал, пытался дергать руками и ногами, ударить Гарри, укусить Гарри, вырваться.  — Отпусти! Отпусти! Отпусти! — кричал Луи и метался, чувствуя бесполезность своих телодвижений и криков. — Я пожалуюсь Лиаму, я скажу Одетте! Мерзавец! Отпусти!  — Какой ты строптивый! Сколько прыти в этом маленьком тельце! — Гарри кинул Луи на диван и навис сверху, не предпринимая никаких действий. И Луи, чувствуя его спокойствие, тоже перестал брыкаться. — Почему моя маленькая кошечка не сопротивляется? Так неинтересно. Доставь папуле удовольствие, покажи свой дурной нрав.  — Мерзавец! — Луи плюнул Гарри в лицо и отвернул голову, а Гарри, проведя языком по лицу Луи от шеи до мочки уха, рукой начал гладить его бедро, подбираясь к промежности. — Моя маленькая кошечка уже мокренькая, да? А так убедительно было это «мерзавец!». Я даже поверил, что делаю глупость, за которую мне потом влетит, но ты ведь шлюшка, да, Луи?  — Это ты шлюха! Самая настоящая, — Луи отвернулся в другую сторону, все еще сопротивляясь, но уже зная, что проиграл.  — Луи, сладкий Луи, давай ты не будешь строить из себя не пойми что, иначе мы не получим удовольствие, — Гарри снял с себя спортивные штаны — и перед Луи предстал возбужденный член, такой большой и сочный, такой вкусный, наверное. — Ты ведь хочешь его? — и Луи робко кивнул, признавая тем самым свое поражение. — Умница, — видя робость Луи, Гарри взял его маленькую ладошку в свою лапищу и протянул к своему члену. — Смелее, он не кусается. Кажется, какой-то ток прошел по всему телу Луи: он прикоснулся к члену Гарри — и пути назад уже не было. Его было приятно держать в руке, член Гарри был не больше, чем член Лиама, но это был другой член. Луи уже столько лет не спал ни с кем, кроме мужа, просто не чувствовал потребности в этом, но теперь, оказывается, чувствовал. Все его тело отзывалось на ласки чужих рук, чужого мужчины.  — Какой ты нерасторопный, — сказал Гарри и наклонился к Луи, поддерживая ладонью под спину. Он целовал Луи без излишней нежности, кусал губы, прикусывал кожу на подбородке, сжимал зубы на шее, ключицах, играл языком с одним соском, а второй крепко сжимал и массировал пальцами. Но нежности сейчас и не нужно было, не нужно было делать вид, что они заняты этим по любви, потому что даже от одной мысли о том, что это что-то больше, чем просто трах, Луи бы взвыл. Дикую, звериную страсть еще можно себе простить, но что-то большее — ни в коем случае.  — Я шлюха, — прошептал Луи после особого громкого стона, вызванного тем, как Гарри водил рукой по его промежности, тем, что член альфы терся о него. Мужчина поднял голову и хищно улыбнулся:  — Я предпочитаю определение «особа крайне девиантного поведения», — Гарри стянул с него штаны вместе с трусиками и, перед тем как опуститься губами на член, сказал: — Как я люблю члены омег, такие сладкие, такие аккуратные. И свою любовь он тут же поспешил доказать на деле, посасывая, втягивая губы и доставляя неземное наслаждение. Луи запустил ладонь в его волосы, аккуратно направляя, и даже такой доминантный тип, как Гарри, не был против, ему нравилось доставлять удовольствие тем, с кем он трахался, это, наверное, возбуждало его не меньше, чем собственное удовольствие, ибо собственное удовольствие можно получить и от руки, а когда кто-то стонет под тобой, когда у кого-то аж пальчики на ногах подгибаются, — вот это настоящий секс. Все остальное — мастурбация с использованием подручных «средств». Растягивая Луи, Гарри продолжал сосать, и чувство того, что все это неправильно, не покинуло Луи, но даже придавало какой-то особой остроты и радости. Греховность (пускай и при абсолютном атеизме обоих это слово вряд ли уместно) только подливала масла в огонь. Если поначалу Луи вел себя скованно, стараясь контролировать каждое движение и не издать лишнего звука, то чем дальше, тем больше он раскрепощался, осознав, что коль уже решил отдаться кому-то, то нужно получить от этого максимум удовольствия. И снова же эта «неправильность» происходящего: нельзя сказать, что Лиам был менее страстным или раскрепощенным, чем Гарри, но с ним не возникало этого особого гадостного и мерзкого ощущения в душе, вместе с тем такого приятного и распаляющего желание. Луи всем телом отзывался на каждое прикосновение Гарри, ласкал его в ответ и не мог насытиться близостью, желанием, чужими губами, чужим телом.  — А я думал, ты будешь, как монашка, только чуть-чуть раздвинешь ножки и будешь блуждать глазами где угодно, лишь бы не смотреть на меня, — сказал Гарри все с той же хищной улыбкой, ему нравились голодные глаза Луи, изучающие его тело, руки, которые тянулись к нему, губы, которые откликались на каждый поцелуй. Гарри быстро поменял их местами и улегся на спину. — Давай, детка, покажи мне себя во всей красоте, — Луи направил в себя член Гарри ладонью, чувствуя, как медленно и приятно он проникает внутрь, такой большой, такой нужный. — Да, детка, вот так, — простонал Гарри, сжимая руками талию Луи, но не заставляя насаживаться быстрее, не подгоняя. Альфа поднялся пальцами выше, очерчивая ребра Луи, кажется, пересчитывая их, и омега наклонился к нему за поцелуем. Луи сначала в медленном темпе, а затем все быстрее и быстрее начал скакать на бедрах альфы, член которого ударял по простате до звездочек в глазах, и Гарри, притянув Луи к себе, начал самостоятельно вбиваться, покрывая все лицо поцелуями и чувствуя на губах немного тонального крема. Гарри нравилось разрушать эту красоту, нравилось ощущение смазанного блеска для губ на себе, растрепанные волосы, разрушать красоту ему нравилось и создавать особую эстетику похоти. Не больше часа назад у него был секс с другой омежкой, и именно на нее припала основная волна нетерпения, теперь же Гарри чувствовал в себе силу хоть целый день истощать Луи, то замедляя темп, то ускоряясь, не давая кончить ни себе, ни ему. И Луи, окончательно решив, что терять ему больше нечего, что тело его возбуждает и с изъянами, которые он видит в зеркале, о которых пытается не думать, стянул через голову рубашку, немного путаясь в цепочке с кулоном на груди, и откинул ее на пол, взяв десятисекундный перерыв. Стоило лицу его освободится, как перед глазами предстал довольный Гарри, облизывающий губы и тянущийся руками к оголенным телу.  — Не знал, что ты настолько прекрасен, — ухмыльнулся он, едва покачивая бедрами. — Я бы трахал тебя весь день и всю ночь. Луи проскулил, пытаясь ещё раз подняться, но сил бедер его больше не хватало, отсутствие физической нагрузки дало о себе знать. Гарри же, поняв это, резко сел и прижал Омегу к себе рукой, переместил его на столик, скинув все с него, пачкая ковер. Сколько же страсти было в этом движении! Вместе с воздухом от удара спиной о столешницу из Луи вышло и все стеснение. Он поднял ноги и закинул их на плечи мужчины, открывая себя с новой стороны не только для Гарри, но и для себя. Альфа не медлил, стоя на полу на коленях, он вбивался в податливо тело, мял бедра Луи, неконтролируемо оставлял отметки, отчего Омега стонал ещё громче, отмечая идеальность позы. Слишком быстро он достиг оргазма, что даже чуть не расплакался, желая продолжения, отказываясь от того, что им предстоит выяснять отношения. И Гарри, чувствуя, как пульсируют стеночки внутри, быстро вышел и стал надрачивать себе, чтобы через четверть минуты кончить на лобок Луи.  — Ты не хочешь ничего сказать? — спросил Гарри, медленно лаская Луи.  — Например?  — Ну, а как же эти пронзительные монологи о том, что я шлюха?  — Ты шлюха, — безвольно ответил Луи, вставая и натягивая на себя блузку, трусики, штаны. Ему сейчас не хотелось ни о чем говорить, после оргазма всегда наступала апатия и отвращение, еще недавно такой желанный Гарри теперь казался самым обычным Гарри, мужем Одетты, мужем Одетты, для которого блядство, как оказалось, было делом нормы, но теперь в это блядство был втянут Луи. И если к Гарри он не чувствовал ничего, то к себе — отвращение.  — Господи, какая грустная моська, — насмешливо продолжил осаждать его Гарри. — Кажется, тебя нужно еще раз хорошенько трахнуть, чтоб ты не ходил как в воду опущенный. Когда ты стонешь, ты выглядишь куда лучше, чем когда бурчишь. Когда Одетта вернулась домой, она так сильно обрадовалась Луи, что ему стало еще хуже, еще противней от самого себя. Разве она знала, что еще двадцать минут назад член ее мужа был в нем? Разве она знала, что ее друг предал ее, наплевал на их дружбу? Мысленно Луи называл себя самыми последними словами и думал даже признаться во всем Одетте, но потом решил, что это не лучшая мысль. Он хотел броситься с какого-то моста или перерезать себе вены. Ему было так неловко при Одетте, он даже постеснялся попросить ее совета, за которым изначально пришел. И, для приличия выпив чашку чая, поспешил удалиться из их дома, провожаемый поцелуями Одетты и нахальной улыбкой Гарри. Гарри провожал его до такси и на прощание сказал: «Пока, сладенькая кошечка. Еще увидимся». Луи был безмолвен, он сел в такси и, отъехав немного, начал плакать, громко, навзрыд. Так плачут люди, когда у них кто-то умирает, когда в них что-то умирает, так плачут дети, когда знают, что случилось что-то непоправимое, но им еще кажется, что слезы могут помочь. Он рыдал так искренне и отчаянно, что ему даже стало стыдно перед равнодушным таксистом, которому приходилось слышать это.