И никто не видит нас

Испания … лет спустя

— Боже, Марти, ты опять выкинул колбасу? Такую отличную колбасу?! — А что мне с ней было делать, если она упала на пол? Я же все-таки не свинья, что бы там ни думал этот твой дикий Гу. — А знаешь… Была бы у нас кошка, можно было бы ей отдать. — Антуан, родной, ты перегрелся? — Я же просил меня так не называть! — Я не могу называть иначе человека, который выдвигает такие бредовые идеи. — Да почему бредовые?! Кошка — это шикарная идея! У тебя ее никогда не было, поэтому ты просто не представляешь, какого удовольствия себя лишаешь! — Нет! Я сказал «Нет», и это не обсуждается! — Ты целый вечер молчишь с крайне насупленным видом, который называется: «Марти, спроси меня немедленно, что происходит». — И что? — И ничего. Констатирую факт. И спрашиваю тебя, что происходит. — Думаю. — Ну надо же… Мне отметить этот день в календаре, чтобы не забыть отмечать его годовщину? — Твое чувство юмора со временем становится все более плоским, в отличие от твоего пуза, которому годы без спорта явно не пошли на пользу. — Что?! Да у меня лучший пресс во всей Испании и Франции!.. Чего ты ржешь? — Ничего. Совсем ничего… И я даже не буду говорить, что видел, как ты украдкой, ругаясь вполголоса и поминутно ойкая, пытался переставить пуговицу на джинсах! — Твой Сими снова нагадил на ковер! — Мой?! — Конечно, твой! — Обалдеть… Это я, значит, месяц выносил тебе мозг: «Марти, давай заведем кошку! Марти, они такие милые! Марти, они снимают стресс!»?! — Какая разница, как он у нас появился, сейчас-то он твой и любит тебя! — Очень даже большая разница, я о его появлении не просил. — Ты и о моем появлении в твоей жизни не просил, но я же твой и тоже люблю тебя… Что завис? Нечем крыть? Вот и отлично, держи швабру, заодно и стресс снимешь. — Слушай, а ведь мы уже охренеть сколько лет вместе… — Ты меня пугаешь, Фуркад. — Нет, серьезно. Это если посчитать с 2014, то выходит больше десяти? Пресвятая дева! Да мне памятник ставить нужно при жизни за мои стальные нервы и железобетонное терпение. — Ну да, ну да… Ты забыл, что ли, нашу фразу, я ее тебе говорил: «Сам себя не похвалишь, никто не похвалит»? Я вот думаю, мои предки, когда ее придумывали, уже заранее знали, что вот ты такой появишься на свет? Как они, наверно, мне сочувствовали… — Они тебе завидовали, идиот! — Чему?! Что мне, несчастному, выпало вот такое самовлюбленное чудовище?! — Нет. Такое втебявлюбленное чудовище. — Марти… Эй, Марти… Ты спишь?! Ну, Марти, скажи, ты спишь?! — Шипулин, вот честно… Ты ждешь, пока я отвечу «Да, я сплю!», чтобы только тогда отвалить?! — Нет, я жду, чтобы ты зарычал: «Да!», чтобы спрашивать дальше. — О господи, за что мне все это… Ну?! Что еще?! — Не ори! Я, может, целый месяц эту речь готовил! — Приехали… Вот теперь я точно проснулся и не уверен, что хочу услышать то, что ты скажешь. Ты беременный? — Ну… Пока нет. — Сими беременный? — Пока тоже нет. — Я беременный?! — А вот это вопрос интересный, но о нем попозже. Как раз после того, о чем я хочу спросить. — Ты издеваешься?! Нууу?! — Помнишь, ты говорил, что в Испании однополые браки разрешены? Ты это просто так ляпнул или…как? — О… Так… Мда… Я-то, конечно, ничего так просто не говорю, но… Ты мне сейчас предложение, что ли, делаешь? — Вообще-то, я жду, что это ты мне его сделаешь. — Слушай, твой список гостей меня пугает. — Чем это? — Тебе не кажется, что скоро он станет длиннее, чем старт-лист для спринта?! — Ну, а кого ты предлагаешь убрать? Норвежцев? — Нет, конечно. — Твоих малышей? — Попробуй только. — Симоны вообще не обсуждаются. Их хвостатый тезка тебе этого не простит. Мне вообще иногда кажется, что Шемппа он обожает больше, чем меня. Я не знаю, этот немецкий гад появился на свет, чтобы заставлять меня ревновать, причем во всем?! — Этот, как ты выражаешься, гад привозит Сими баварские сосиски, чем и покорил навеки его сердце. Ты бы лучше брал пример, а не пичкал его супер-диетично-здоровой сухой отравой. — Ты сейчас доиграешься до того, что я его сам вычеркну. — Не вычеркнешь. Этого уже твой брат тебе не простит. — Гады. Оба. Все трое. Ладно, давай дальше… Уле с Дашей и их детский сад? — Ха-ха. — Настю? — Ты мне еще предложи маму с папой убрать. — Ну, а что? Настю я все еще боюсь. — С того момента, как она пригрозила сломать о твою голову винтовку, если ты меня обидишь? — С того момента, как она попыталась это сделать. — Странное ощущение. — То, что мы женаты? — Ага. И фраза странная, словно не про нас. — А что изменилось, если подумать? — Черт его знает… Может, все, может, ничего. — Как это ничего?! Кольцо, вон, какое красивое, уникальное в своем роде. Теперь, если я погибну на пожаре, или утону и всплыву через десять лет, или меня съедят хищные муравьи, ты всегда сможешь меня по нему опознать. И поставить на моей могилке красивое надгробие со скромной надписью «Величайший, непревзойденный, несравненный Король Биатлона». — Действительно, как я сразу об этом не подумал. Ну все, теперь я спокоен, можешь умирать. — Что, вот прям сейчас? — Нет, подожди немного. Лет… шестьдесят. Или семьдесят. Мне хватит. — Для чего? — Чтобы уйти первым. Потому что я как-то слабо представляю себе свою жизнь без тебя, вернее, совсем не представляю. И не смотри на меня так, я не сказал ничего того, что ты бы не знал. — Ничего. Но что-то мне расхотелось к муравьям. — Со мной лучше? — Однозначно! Семьдесят лет счастья — звучит шикарно, как ни крути. И Антон с ним совершенно согласен.