По встречной

      – Да, вот так...       Чья-то рука одобрительно треплет его по крашеной макушке и, схватив за волосы, настойчиво впечатывает лицом в ширинку. Пёнгван издает недовольное бурчание – в щеку тут же впивается холодная молния, – но скорее для вида. Сил на протесты все равно нет.       Он глубоко вдыхает. В нос бьет смесь травы, дешевого бухла и потного тела. Раза с пятого цепляет зубами замок – руками хватается за чужие бедра, пытаясь не уплыть вместе с сознанием. Получается плохо.       Рука в волосах дергает голову вверх, и внезапная боль почти приводит его в чувство. Пёнгван пытается отстраниться, но тело не слушается, а незнакомец явно против такого поворота событий – он ощущает это щекой и губами.       Где-то на подкорке проскакивает две мысли: «нахуй Хиджуна с его вписками» и «блять, где Чан».       Массивное тело прижимает его к стене. Пёнгван упирается ладонями в его колени в попытках оттолкнуть, но бесполезно – незнакомец сильнее, трезвее...       ...и планы у него вполне конкретные.       Он не сразу замечает, как пропадает давление, но даже за грохотом музыки слышит чью-то громкую перепалку, звон разбивающейся бутылки и глухой удар тела об грязный пол. На губах расплывается усталая улыбка, а затем руки – снова чужие, но мягче, теплее – хватают его подмышки и поднимают на ноги.       – Не лучшее место и кандидат для первого раза.       Алкоголь тут же испаряется из организма. Стыд захлестывает Пёнгвана наполовину с яростью, и он, не думая особенно, выпаливает в ответ:       – Я так на девственника похож?! – и, игнорируя скептичный взгляд спасителя, бубнит под нос. – Вот и потрахался. Ты его не убил?       – Может быть, – спокойно отвечает он.       Бледная кожа и контрастно алеющая ссадина на скуле. Темные волосы и глаза, наполовину спрятанные под отросшей челкой. Весь в черном. Точно старше на несколько лет.       «Вампир какой-то».       – И часто ты людям секс срываешь?       – Только когда вижу, как мудак пытается изнасиловать малолетку.       Пёнгвану хочется злиться, но от его голоса – брюнет наклоняется прямо к уху – по позвоночнику табуном пробегают мурашки, а во рту пересыхает. Пользуясь моментом, он неуверенно кладет руку на пах незнакомца.       Сопротивления нет.       Смелея, Пёнгван цепляется второй за рукав его кожаной куртки и чуть не кончает, когда в ответ чужие губы касаются голой шеи, а пальцы скользят по талии.       – Вау, – выдыхает он.       – Так и называй, – улыбается спаситель.       Инициатива, которую он так пытался захватить, тает вместе с самообладанием. От Вау пахнет смесью парфюма и алкоголя, а губы щекочет металлический привкус кровоточащей ссадины.       Ладонь проникает под ткань его футболки, щекочет живот – очередной импульс удовольствия, – наконец, крадется к ремню…       «Черт, только не останавливайся».       За биением собственного сердца он не слышит, как стихает музыка и меняется шум.       – Валим, – тихо произносит Вау и тут же отпускает его, заставляя разочарованно вздохнуть.       Пёнгван пытается возмутиться, но чей-то крик «Копы!» сразу приводит его в чувство.       Заплетающимися ногами он бежит по коридору вслед за Вау, чуть не падая, спускается по лестнице, проталкивается между потными еле стоящими телами. На ходу, не глядя, хватает с дивана чью-то куртку и, наконец, выпрыгивает в окно кухни, попадая на задний двор.       Ночная прохлада трогает кожу, и Пёнгван тут же натягивает трофей – огромный, совсем не по размеру, – запуская в карманы замерзшие руки.       С губ срывается удивленный возглас. В ответ на недоумевающий взгляд Вау он достает ключи от машины. Идиотский брелок – кактус с лицом, что за дерьмо – подмигивает им правым глазом, и Пёнгван, немного расслабляясь, жмет на кнопку сигнализации. В нескольких метрах от них мигает фарами какой-то драндулет. Поколебавшись, он бросается к нему, как только слышит перепалку копов за углом дома.       – Водить умеешь?       Вау с ответом не торопится. Пёнгван быстрым движением обвивает его шею руками, целует коротко – кто кого сводит с ума? – и одними губами произносит:       – Давай же. Так они нас не догонят.       Корыто заводится на удивление легко. На заднем сидении Пёнгван обнаруживает ящик пива, вскрывает одну бутылку и подставляет лицо бьющему в открытое окно ветру.       Он показывает светофору средний палец, когда они проносятся мимо него на красный по встречной, делает большой глоток, чуть не обливаясь, и вдруг заливается смехом.       Городские огни, пустые улицы. С каждой секундой они все дальше от дома, дальше от них – не понимающих.       – Нас не найдут, – наконец рвет тишину Вау, будто пытаясь его успокоить.       «Нас не изменят», – мысленно продолжает Пёнгван.       И начинает говорить. Много, сбивчиво. Про шлюху-мать, про мудозвона-брата, про ублюдков-одноклассников. Язык заплетается, слова вылетают из головы. Он то срывается на истерический хохот, то застывает на несколько секунд, восполняя дыхание. Пёнгван сам не понимает, что несет и зачем.       И не замечает, как внимательно слушает его Вау, сжимая руки на руле.       Когда он замолкает, город за окном кончается, сменяясь мелкими пригородами. Старое радио скрипит трот-хитами, из освещения – только фонари вдоль дороги. В животе поселяется предательское урчание, и вскоре Вау останавливает машину у захудалой заправки и магазинчика под потрепанной вывеской «24 ЧАСА».       Пёнгван сгребает с прилавка пару пачек чипсов, какое-то печенье и несколько шоколадок, уже на кассе понимая, что деньги остались в рюкзаке. А рюкзак – на сорванной тусовке.       Он устало изучает старушку за кассой. Выкрашенные в мерзкий бордовый цвет волосы, лишний вес, выстиранный вязанный свитер, полный отвращения взгляд из-под очков в тонкой стальной оправе.       «Думаешь, ты лучше меня, старая сука?»       Схватить стеклянную вазу с леденцами с прилавка. Достаточно одного удара. И можно добавить еще несколько – для удовольствия.       Наконец, он выуживает из кармана трофейной куртки помятую бумажку в десять тысяч вон и, бросая ее на прилавок, молча выходит в отрезвляющий ночной холод. Вау ждет снаружи. Пёнгван жестом подзывает его к себе и, когда тот подходит, притягивает к себе, схватив за косуху.       Очередной поцелуй. Грязнее, дольше, отвязней. Он чувствует взгляд старухи промеж своих лопаток и, встав на цыпочки, зарывается рукой в волосы Вау, прижимается сильнее.       Пусть смотрит. Во все свои близорукие заплывшие глаза. Все равно тормоза сорвало еще несколько часов назад.       Он садится в машину, удовлетворенно представляя, как продавщица задыхается от ярости – без шуток, по-настоящему, – как зеленеет, синеет, багровеет ее тупое морщинистое лицо. А затем жирное тело мешком дерьма валится на пол, дергаясь в предсмертных конвульсиях.       Улыбаясь, Пёнгван заедает мысли шоколадным батончиком и запивает пивом.       – Вау, – обращается он к своему молчаливому спутнику, – давай рванем к океану.       Скептичное «а где он, твой океан?» Пёнгван пропускает мимо ушей – разглядывает Вау, пока есть время. Он весь такой охуенно красивый в этой своей косухе, с растрепанными ветром волосами, с серьгой в ухе и выступающими венами на напряженных руках… взгляд мечется туда-сюда по всему его телу, пока не цепляется за то, как дергается кадык, когда Вау – идеальное, черт возьми, прозвище – делает глоток из его бутылки.       Пёнгван нервно проводит языком по внезапно пересохшим губам. В штанах тут же тесно становится.       «…помимо наркотиков и контрафактного алкоголя…» – выплевывает радио вместо поднадоевшего трота, но он не слышит.       Скользит рукой от колена Вау к его бедру, поглаживает пах. Чуть не вылетает через лобовое, когда он резко выкручивает руль и уводит машину в сторону от дороги.       «…труп мужчины примерно двадцати пяти лет…»       Сильные руки хватают его за талию, пересаживают – легко, как пушинку – на чужие колени. Срывают куртку, швыряют ее на пассажирское сидение. Пёнгвану не холодно, его голые плечи и ключицы согревают губы Вау, и он пытается отплатить ему тем же.       «...скрылись на автомобиле…»       Руки путаются в ремне, в голове туман похлеще алкогольного. Из горла вырывается разочарованный стон, когда Вау отстраняется на секунду, чтобы стянуть с него майку. Сам он все еще в одежде, и это чертовски, блять, несправедливо. Пёнгван тянется к его косухе, но одной рукой он перехватывает его запястья, а второй до боли сжимает бедро. Спускается дорожкой из поцелуев и укусов от шеи к груди, оставляя за собой багровеющие отметины.       «…возможно, вооружены. При обнаружении звонить по…»       Когда он думает о том, как же тесно в этой гребаной колымаге, спинка сидения жалобно щелкает и падает вместе с ними двумя, позволяя прильнуть еще ближе. Слиться воедино.       Радио замолкает, а Пёнгван тихонько скулит, пока Вау долго терзает его пальцами, то и дело матерясь на неудобную позу. Наконец, он прекращает, но не дает даже выдохнуть – смешавший боль и удовольствие возглас Пёнгвана пропадает где-то в губах любовника, постепенно наращивающего темп. Их сбивчивое дыхание, скрип пружин в продавленном сидении, собственные стоны превращаются в музыку. Блядский хор ебучих архангелов.       Пёнгвану кажется, что еще немножечко, и он достигнет звезд, коснется их руками. А затем небо обрушивается прямо на его голову вместе со всеми миллиардами светил, стучащими по пустой черепушке.       В себя он приходит уже утром – просыпается на пассажирском сидении, заботливо укутанный в куртку. Тело ломит от слабости, а противное нытье в заднице отвлекает и мешает сразу понять, что Вау в машине нет. Пёнгван рачком выползает на улицу, забыв даже майку надеть, и находит его сидящим на жухлой траве у заднего колеса.       Сразу все забывается: и боль, и похмельный треск в голове, и задувающий под куртку утренний ветер. В который уже раз Вау сводит его с ума одним только своим видом. Одним только существованием.       – Я карту в бардачке нашел, – объявляет он, затягиваясь сигаретой. – Там городок километров через тридцать. Пять из них пешком пройдешь?       Пёнгван не понимает, что он говорит – настолько абсурдны эти слова, настолько красив его голос.       – Найдешь участок, – продолжает Вау, – скажешь им, что я машину угнал. И тебя похитил. Изнасиловал, если хочешь. Дашь показания и поедешь домой. Сколько тебе, пятнадцать? Шестнадцать? Мать с братом с ума сошли, наверное.       – Идиотская шутка. Вставай, – Пёнгван дергает его за рукав, – поехали дальше.       Он даже не поворачивается. Смотрит куда-то в пустоту, выпуская едкий дым изо рта. Не вампир – зомби.       – Тебе поверят. Скажешь, я угрожал, – протягивает извлеченный из внутреннего кармана складной нож. – Вот этим. Рассмотри получше, опишешь. Они любят детали.       Встает, отряхивается. Выкидывает сигарету в траву и вяло затаптывает каблуком ботинка. Пёнгван хватает его за руку, тянет к себе, пытаясь взглянуть в глаза под длинной челкой. Вау вырывается, больно цепляя локтем его ребра, и тянется к дверной ручке…       …чуть не вынося стекло – сука, руку отбил! – Пёнгван преграждает ему путь.       – Что за хуйню ты, блять, несешь?       – Успокойся, – от его тона становится холодно, – не валяй дурака и садись в машину.       «Иначе я не выдержу», – цедит сквозь зубы.       У Пёнгвана дыхание перехватывает. Бред, безумие, издевательство. Только не после… не после всего!       Он обхватывает лицо Вау руками, тянет к себе, встает на цыпочки. Пожалуйста, хотя бы немного ближе. Хотя бы в последний раз. Пёнгван почти касается губ Вау, когда тот с усилием дергается назад и освобождается, обходя его и исчезая, наконец, в машине.       Садиться в нее не хочется, не нужно, нельзя, в конце концов, но сопротивление – глупая затея, и, словно труп ходячий, он валится на переднее сидение. Ему хочется отговорить Вау, переубедить его, обнять, как никогда до этого. Он ведь не глупый, он опомнится. Он обещал, что их никто не найдет. Раз за разом Пёнгван готовится сказать ему это в лицо, даже рот открывает уже, но слова комком застревают поперек горла при одном взгляде на его застывшее лицо.       Он уже все решил. И за себя, и за него.       Пёнгван выходит из машины посреди трассы, сжимая ослабевшими пальцами пачку чипсов. Где-то вдалеке виднеется тот самый треклятый городишко и уезжающий автомобиль. Без него. Спустя минуту вообще пропадает из виду, словно его и не было никогда.       Если бы.       Все тело ноет от недостатка движения. Он ползет вперед на негнущихся ногах и добирается, по ощущениям, где-то через час. Под подозрительными взглядами немногих прохожих осознает, что так и забыл надеть майку. Стыдливо застегивая куртку, Пёнгван осматривается, и видит себя на ближайшей доске объявлений. А точнее, свой средний палец, удачно прикрывающий лицо. Подавляя желание натянуть капюшон – только внимания больше привлечет, – он отправляется дальше, по прямой, пока городок не заканчивается где-то за его спиной. Съедает по пути украденное на рынке яблоко и полпачки чипсов.       Вечереет.       Попутку поймать он даже не пытается – цели у его движения вперед все равно нет, – но несколько раз попутка пытается поймать его. Мужчины лет тридцати сразу спрашивают прайс, а усердно молодящиеся женщины и того старше строят слащавые гримасы и интересуются, что такой милашка делает здесь один. На закономерный игнор либо смертельно обижаются и, прокрича пару ласковых, сваливают, либо едут за ним еще несколько минут, пока Пёнгван не сбегает куда-то в придорожные кусты. «Милашка», как же. Больше на бомжа похож.       Добравшись до развилки он, недолго думая, поворачивает направо. Машин становится все меньше и меньше, свет фонарей бледнеет, в животе неприятно урчит. Пока Пёнгван размышляет, стоит ли доедать чипсы сейчас, рядом с ним останавливается автомобиль. Слов, а затем и криков водителя он не слышит, но зато слышит резкие гудки клаксона.       «Заткнись, блять, пожалуйста».       Клаксон действительно затыкается. А спустя несколько секунд кто-то догоняет его и, схватив за плечо, дергает на себя.       – Вау? – с детской надеждой оборачивается к нему Пёнгван.       – Рад, что нравлюсь, – с сальной улыбкой отвечает ему незнакомец.       Он больно сжимает пальцы – можно физически почувствовать, как синяки расползаются, – хватает второй рукой за локоть и тянет в сторону машины. Пёнгвана охватывает чувство проклятого дежавю, с одним только отличием.       В этот раз Вау поблизости нет.       Он пытается вырваться. Дергается как болванчик, пинает мужика коленями, матерится и орет, надеясь попасть в пах, но все безуспешно. Он снова без сил, как и в тот, прошлый, раз, но уже не от бухла и травы, а от усталости и истощения. Только теперь сдаваться не собирается.       Вокруг никого, ни единой ебаной души. Мужик, хрен знает почему решивший отведать молодого мясца, бормочет что-то ему под ухо, толкает к машине – лопатки ноют от удара об сталь и стекло. Отвлекаясь на резкую боль, Пёнгван пропускает хлесткую, с оттягом, пощечину и чуть не вырубается от звона в голове. Слабо толкает извращенца в грудь, и тот, на удивление, отступает.       И спустя пару секунд тюфяком валится сначала на него, а затем на землю. В ночной темноте расплывающееся под ним пятно кажется черным.       Знакомые, теплые руки обнимают Пёнгвана, щека прилипает к кожаной куртке. Он не задает вопросов, но слышит ответ:       – Без тебя, – тяжелое дыхание, уже родной голос, – мне ехать некуда.