***
Пока Лоренц бежит к воротам, Саша собирается с духом. Слева от въезда, поодаль от примечательного ангара, обустроили асфальтированную площадку с навесом — ведь имению нужна парковка. И хозяева ничуть не удивлены, завидев семейство Шнайдеров — и сыночка, и стариков: это племя никогда не опаздывает. — Герр Лоренц, — Кристоф почтительно кланяется — и где только манер нахватался? Позёр. — Фрау Чтински, скажите, мы не рано? — Самые дорогие гости всегда вовремя! — Саша пытается кокетничать, поражаясь сама себе. В последнее время с ней такое случается. Пока отец семейства паркует авто, сынок под руку с суетливой мамашей следует за хозяйкой. Что-то изменилось в Шнайдере за последнее время. И дело даже не в оставшихся в прошлом кудрях — Кристоф сменил их на короткую стрижку и выбритые виски, чем в своё время чуть было не довёл ортодоксального папашу до сердечного приступа. Просто Кристоф помолодел — наконец, в свои тридцать, он стал выглядеть на свои тридцать. Каково же его удивление, когда их с мамой просят задержаться, любезно тормознув в нескольки шагах от заветного крылечка. — Шампанского? — тут же поспевает Флаке — всё же подносы он решил взять на себя. — Не удивляйтесь, прошу, — мягко мурлычет Чтински. — Погода нынче прелестная, и, прежде чем распахнуть двери особняка, мне бы хотелось дождаться всех гостей. — Ах так… — недовольно бурчит пожилая фрау и плюхается на скамеечку — одну из тех, что расставлены по бокам от брусчатой дорожки. Шампанское делает своё дело, и жёсткие черты её чуть одутловатого, неприветливого лица вскоре смягчаются. Радужные сумерки накрывают подворье. Чем ниже солнце, тем шумнее на дворе. На парковке почти не осталось свободных мест, а Флаке-официант так забегался, что едва умудряется не спотыкаться о рельефную каменную кладку. Все приглашённые в сборе. Александра поднимается на крыльцо, возвышающееся над дорожкой на три ступеньки, и берёт слово.***
— Дорогие друзья. Сегодня мы собрались, чтобы отпраздновать справедливость. И прежде, чем вы увидите всё своими глазами, я хотела бы рассказать вам о Тилле Линдеманне. — Игнорируя непонимающие взгляды собравшихся, девушка продолжает: — Этот человек не искал славы при жизни, но снискал её, притом — незаслуженно. Думаю, каждому присутствующему известно как минимум с дюжину некрасивых историй о Тилле, но вряд ли кто-то из нас когда-либо задумывался, насколько все толки и кривотолки об этом загадочном, угрюмом и очень замкнутом мужчине правдивы. Впервые ступив на порог этого дома почти год назад, я, выросшая здесь, в городе, уже имела некоторые предубеждения относительно своего нанимателя. И поначалу мои самые нехорошие ожидания лишь оправдывались. Но судьба не случайно свела нас с господином Линдеманном под этой крышей. Стоя перед лицом самой Смерти, он рискнул всем и открылся нам — своим последним спутникам, мне и Флакону, то есть герру Лоренцу — и сегодня его секрет откроется и вам. А завтра о нём узнают все. Люди продолжают в недоумении таращиться на ораторшу: кто-то перешёптывается, косо поглядывая на других, кто-то молчит, разинув рот. Супруги Лоренц стоят, взявшись за руки. Сумерки уступают место закату — ещё чуть-чуть, и станет совсем темно. Начнётся неразбериха, ведь электричество во двор пока не провели, даже фонарей пока не установили. — Ну что ж... — Саша картинно позвякивает ключами, хотя двери за её стеной не заперты — они лишь прикрыты. — Прошу внутрь, дамы и господа. Яркий свет тысячи ламп вырывается из открывшихся дверей и заполняет двор, чуть ли не снося гостей световой волной. Щурясь с непривычки, люди поднимаются по ступенькам и просачиваются в холл. В холле нет ничего — лишь пол, выстланный новеньким дорогим паркетом, и гладкие стены, до потолка увешанные… какими-то картинами. — Не знаю, слышал ли кто-нибудь из Вас о Mистере Q, таинственном европейском художнике, чьи полотна продаются в лучших галереях современного искусства по всему миру, но, зайдя в интернет, в правдивости моих слов сможет убедиться каждый. Итак, я горда представить... самую обширную коллекцию произведений этого мастера. Мы с Флаконом, ой, то есть господином Лоренцем, посчитали, что лучше места для именной галереи Мистера Q, чем его именной особняк, не найти. Да, загадочный мастер, за которым журналисты и обозреватели гонялись без толку долгие годы — никто иной как всем нам хорошо известный Тилль Линдеманн. Пока собрание несмело таращится по сторонам, Саша берёт передышку, опускаясь на мягкую кушетку у стеночки. Забавно на них смотреть: кто-то в изумлении оглядывает экспонаты, кто-то обсуждает увиденное и услышанное. Герр Ридель уткнулся носом в экран смартфона — неужели и правда в гугл полез? Он — хороший полицейский, с него станется. Так и есть: явно обнаружив в сети искомое, он тянет руку с зажатым в ней смартфоном к лицу Шнайдерa, прямо к самому его носу. Даже странно, как эти двое смогли подружиться, после всех-то недоразумений. Говорят, даже в отпуск вместе летали — через океан, к сестре Шнайдера. Уже после того, как она с супругом и малышом наведалась сюда на Хануку. — Скажите, фрау Чтински, — строгая дама плюхается рядом, и кушетка под ней опасно потрескивает, потом пошатывается, но всё же продолжает стоять. — А планируете ли Вы обнародовать данную коллекцию? Открыть её миру, так сказать? — Фрау Шнайдер пытается нагнать на себя вид равнодушно-отстранённый, а глаза её при этом жадно поблёскивают. — Разумеется, дорогая, — Саша доверительно улыбается, глядя женщине между глаз. — Скажу Вам по секрету, уже завтра приедут специалисты: мы планируем провести сюда необходимое освещение, настроить микроклимат, ну и, конечно же, обзавестись качественной охранной системой. Думаю, к лету галерея откроет свои двери для всех ценителей современного искусства. — Замечательно, замечательно, — не унимается дама. — Значит, город откроется для новых людей? — Совершенно верно, фрау Шнайдер. И что-то мне подсказывает, что наплыв гостей будет беспрецедентным. — Замечательно. — Фрау поднимается с кушетки, отчего та отпружинивает, чуть ли не сбрасывая вторую свою наседницу. Фрау Шнайдер спешит к уже изрядно захмелевшему мужу, чтобы поделиться новостью. Если в город устремятся туристы, значит у их сыночка появится шанс встретить достойную партию… Ровню… И, наконец, жениться. В бесплодных попытках избавиться от отёков Саша почти не потребляет жидкость, но мочевой пузырь с каждой неделей ведёт себя всё наглее. Вот и сейчас, почувствовав неприятно щекочущий позыв, она поднимается, чтобы успеть добежать до уборной до того, как терпеть станет совсем невмоготу. — Девушка, а Вашей маме зять не нужен? — Круспе преграждает ей дорогу. С широкой грудной клетки, обтянутой рисунком на чёрном фоне, на Сашу таращится сам Сатана — с рогами, высунутым языком и перевёрнутой пентаграммой между горящих алым огнём глаз. Очень страшно. — Моя мама на небесах, герр Круспе. Но если Вам не терпится порадовать её своей компанией… — Понял-понял, — ничего он не понял, но, наткнувшись взглядом на округлый животик с топорщащимся сквозь тонкую шерстяную материю платья вывернутым пупком, в жесте капитулянта он поднимает руки. — Но, всё же Вы бы рассмотрели возможность заключения взаимовыгодного союза... — Какого-какого союза? — Саша морщится, будто Круспе говорит с ней мелом по стеклу. — Я Вас не вполне понимаю... — Будем откровенны друг с другом. — Он переходит на полушёпот и, заговорщически подмигивая, склоняется над Сашиной грудью. Чтобы его лучше слышали? — Я давно уж пересёк рубеж между бунтарством и легендой. Я зрел и энергичен. А Вы — женщина неопытная, на чьи хрупкие плечи волей судьбы в лице старого Линдеманна вдруг взвалилась неподъёмная ноша. Без покровителя Вам не обойтись... — Это так неожиданно, герр Круспе! Скажите, а не связано ли это щедрое предложение с Вашим очередным банкротством? — Саша тоже полушепчет, и Рихард ей за это благодарен. Она прожигает его взглядом, её глаза искрятся не хуже, чем у Сатаны с футболки — то отблески светильников играют в расширенных от недосыпа зрачках, и Круспе, не будь дураком, спешит ретироваться, не дожидаясь пожара. — Значит, нам не по пути… Ему уже ни с кем не по пути — вернувшись из гастрольного турне, он таки лёг в реабилитационную клинику. Накопления, что были до тура, сожрали адвокаты бывшей жены, а накопления с тура сожрала клиника. Сегодня Круспе на мели и почти не пьёт — готовится к новому турне и даже, поговаривают, пишет новый альбом. А ещё он продолжает свято верить, что в пятьдесят жизнь только начинается. Удачи ему. По пути из уборной хозяйка чуть не налетает на братца: Лоренц изящно маневрирует между гостями, балансируя уставленным тонкими бокалами подносoм на своей раскрытой ладони. В последнее время в городе его редко видели, и потому сейчас с удивлением таращатся на Флаке-обновлённого: нога удачно срослась, да и модные очки в лёгкой стальной оправе ему к лицу. Чистая одежда и хорошее питание сделали из него человека во всех отношениях приятного, а необходимость заботы о блудливой сестрице — человека ответственного. "Ну, колись уже — с кем согрешила?" — неоднократно подначивал он её, что и говорить: тайной отцовства будущего горожанина многие интересовались. "С кем согрешила, того уж и след простыл", — отвечала она, поглаживая себя по пузику. Как делает это и сейчас. Два триместра позади, а впереди — жаркое лето.***
Гости разошлись, Лоренц запер и ворота, и двери. За вечер он успел не только отхватить свою порцию комплиментов от публики и даже, что удивительно, толику похвалы от родителей, но и заручиться уверениями начальника полиции, герра Риделя, что хозяева новоиспечённой галереи могут звонить ему по любому вопросу в любое время суток. Сестру он застаёт в полутьме — выключив верхний свет и оставив лишь точечную подсветку полотен, она бродит меж них, задирая голову и вскидывая брови, будто видит впервые. А возможно — так оно и есть. Ведь сегодня у них в какой-то мере день рождения — сегодня они перестали быть узниками душного подвала и встретились с этим миром. Красные лица потерянных людей смотрят на неё с холстов, призывая сделать шаг и присоединиться к ним. Они ведь совсем рядом — по ту сторону этого города. Они — отражения горожан, их двойники, их тени, их alter ego. Люди-декорации. Синий город с жёлтой луной на небе без горизонта, несуразные прохожие, бороздящие ночные улочки и сверлящие чёрными глазами свою новую хозяйку. И их красные лица — они будто горят. Как горело её лицо в день, который она почти не запомнила, но уже никогда не забудет. Поднимаясь к себе — в свою спаленку на втором этаже, Александра останавливается на лестничном пролёте, чтобы попрощаться с картинами, пожелать им спокойной ночи. Пусть знают — они не одни, их никто не бросил. Линдеманн, сам дитя этого дома, дитя этого города, называл их своими детьми. И с его смертью ничего не изменится — семя Линдеманнов оказалось настолько живуче, что сумело зацепиться за здешнюю почву, даже будучи занесённым из-за океана. Ничего не изменится. Наследие останется в семье.