Revenge of the Jedi

Снова цветок в горшке. Но теперь какой-то другой, живой и тёплый. Родной, что ли… Энакин отвернулся к окну, стыдливо пряча глаза, в которых ещё сохранились золотистые отблески. Сейчас ему как никогда хотелось оказаться в грязном ангаре, где единственной целью является выжать из себя всё возможное, только бы уснуть без сновидений. Увы, но сейчас надо думать, и думать мозгами, а не бессовестным порывистым сердцем. — Зачем ты на это пошёл? Как можно объяснить важность любви тому, кто вечно ограждал себя от чувств и требовал от окружающих того же? Как доказать, что любовь может приносить радость? Что иногда только она заставляет идти вперёд и бороться. Что всего один одобряющий взгляд любимых глаз может заставить воспарить над поверхностью, а рассерженный — наоборот, потерять всякое желание жить. — Видишь свет габаритных огней белые крылья, тайные знаки. Кто эти парни, что клеят модели, крылатых существ из белой бумаги. Видишь два неба, одно — над тобой, другое небо в её глазах, Пока ты спишь, воздушный конвой мёрзнет как птицы на проводах. Уставившись опустевшим взглядом в окно, Энакин, забыв, кому он это рассказывает, без утайки вспомнил всё, что чувствовал, когда неподалёку появлялась она — девушка, казавшаяся ему самой прекрасной на свете. Он вспомнил и то, как она ободряла его после неудачных боёв. С какой добротой шутила и с ним, и с бойцами. В её сердце хватило места для всех, пусть и каждому достался совсем маленький уголок. Не всегда было понятно, чувствует ли она что-то большее к нему. Относится только как к товарищу, или там есть нечто тайное, сокровенное. В некоторые моменты, особенно тогда, когда она общалась с кем-то из юношей, Энакин начинал замечать, что к ним она проявляет значительно больше внимания, как к противоположному полу. Может быть, ему всё казалось, потому что в те моменты, когда он ненавязчиво (а может, и не очень) подходил, разговор шёл то о политике, то о недавних битвах. С этой влюбленностью он скоро параноиком станет. Или уже стал. Когда они виделись в последний раз, он попытался шутливо признаться в своих чувствах, надеясь на то, что она как-то выдаст себя, если чувствует что-то подобное. Но она просто ответила «Я тоже люблю тебя, Энакин» и, обняв его на прощание, улетела на Мандалор. — Дети неба, дети земли, легче воздуха их сердца. Ангел на выходе из мёртвой петли аэропланам кричал — молодца! А что в их гнёздах алмаз или пепел твои ордена, моя карамель, Воздушный поцелуй растаял в небе, как стингер, который не взял свою цель. Но всегда, всегда между ними стояли их обязанности. Сначала надо спасти очередной мир, защитить очередной народ, и только потом, если останется время, болтать друг с другом, судорожно вылавливая хоть малейший намёк на взаимность с её стороны. А может, ему всё казалось. Очень сложно разобраться в одинаково тёплой улыбке, когда кровь приливает к паху, и собственный половой орган так и норовит показаться красивой девушке, пусть и через брюки. Иногда Энакин думал, что для него может оказаться важнее — возможность сражаться и быть джедаем или Асока. И понимал, что если бы была хоть малейшая возможность, что она его полюбит, он бы без зазрения совести отказался и от звания, и от меча. Нести добро в мир ему просто нравится, Асока же заняла в его сердце место наравне с матерью и мастером — теми, кого он считал своей семьёй. А летать он сможет и так, ведь Асока тоже хороший пилот и не откажется от шутливой гонки. — Первым делом как всегда самолёты, ну, а потом, сама знаешь кто… Пусть непыльная наша работа превратит небеса в решето. Кто-то кричит: нам без неба не жить, а я просто птица и люблю провода, Аэропланы нас будут любить, ангелы уже никогда. Магистр Винду совершенно спокойно, но всё же чуть улыбнувшись, положил руку на плечо юноше. Он и не собирался ругать молодого человека, выбравшего не ту дорогу на развилке жизни. Энакин сам понял, что сделал неверный выбор. И его нужно поддержать, а не оттолкнуть от Ордена и джедаев. — Кодекс запрещает привязываться, а не любить. Тебе стоить понять разницу между этими понятиями.

***

Всегда такие добрые и нежные глаза тут же, как только Асока увидела его, стали непроницаемо жёсткими, не пропускающими ни одной эмоции кроме едва заметного презрения. Она считала его слабым, слабаком, который не смог решить свои проблемы сам и поддался Тёмной стороне. И до сих пор так и не заметила, на кого Энакин неотрывно смотрел всё собрание. Сразу же после объявления окончания этого своеобразного Совета Асока, не обратив внимания на попытки Секуры остановить её, умчалась как можно дальше, только бы не оставаться в одном помещении с ситхом. Удивительно, каким неприятным может стать тот, от единственной мысли о котором совсем недавно у неё замирало сердце, а на лице появлялась счастливая улыбка. Топот джедайских сапог за спиной не утихал, а наоборот, становился всё громче и громче. Видимо, от разговора ей всё же не избавиться. Но как не выдать своих былых чувств? Как-то сохранить спокойствие, одновременно не скатившись в неугасимую ненависть, что гуляла сейчас по её сердцу. — Асока! Вздохнув, она затормозила, в голове промелькнула мысль, что место можно было постараться выбрать и более освещённое. Но так уж получилось, надо избавиться от ситха как можно скорее. К сожалению, не в физическом плане. Только от внимания. Но и это не помешает её спокойствию. А скорее тому, что от него осталось после известия о предательстве самого дорогого ей человека. — Мне не о чем говорить с предателем. Вздрогнув, Энакин протянул вперёд руку и попытался дотронуться до плеча Асоки, но она, дёрнувшись, отвела его за спину. — Ночь темна, мир отчаянно пуст, Облака плывут домой До тебя долетит моя грусть, Упадет с ресниц слезой. Жизнь и смерть всего лишь два мгновенья, Бесконечна только наша боль… Неосознанно наклонившись вперёд, Энакин прижался к ней лбом, пытаясь передать ей своё желание хоть как-то объясниться, рассказать об истинных причинах своего поступка. Но как говорить, если в когда-то добрых серо-голубых глазах, глубоких, словно тот океан, о котором он мечтал, будучи маленьким рабом на Татуине, если в этих глазах плещется лишь презрение и ненависть. Не в силах отодвинуться дальше, прижимаясь спиной к холодной каменной стене, Асока до боли закусила губу, беспрестанно смотря в ненавистные голубые глаза. Может быть, когда-то ей и хотелось, чтобы Энакин оказался так близко, чтобы он признавался ей в любви. Энакин. Не Вейдер, ситх, как он упомянул в своём рассказе. — Предатель… Ты предатель… От непонимания хотелось расплакаться. Но если он позволит себе эту слабость, ему, может быть, больше никогда не представится шанса рассказать Асоке о своих чувствах. Ситхи не прощают предателей. Тем более те, кому ты ломаешь десятилетиями выстроенные планы. Вряд ли он вернётся. А, намного вероятнее, что больше никогда не увидит свою Шпильку. Он не вернётся. — Я вернусь к тебе дождем Утренней и метелью за окном, Серебро горстями брошу я к ногам твоим, Я вернусь к тебе грозой, Радугой воскресну над землей, Погашу дыханием ветра свет былой любви. Что же дальше? Только пустота, в которой не будет никого и ничего. В том числе и его, ведь, поддавшись однажды желанию получить любовь самой желанной девушки, он потерял её навсегда. И всё. Может быть, когда-нибудь она полюбит другого. Не его. А если они и увидятся, нет никаких шансов, что она сможет полюбить его. Она не простила и не простит. Только мёртвого, который уже смыл свою ошибку кровью. Отработал предательство жизнью. — Ты сделал это только ради себя. Не ради меня. Нет! Только ради неё! Только ради неё он согласился оставить тех, кто стал ему семьёй. Только ради неё принял новое имя и новую душу, сменил синий меч на красный. Для того, чтобы она ответила ему взаимностью, чего он добивался больше трёх лет. Зачем ещё ему убивать джедаев и клясться в верности человеку, который никогда не нравился Асоке? Палпатин никогда не нравился Асоке. Она всегда говорила, что от него исходит опасность, что в его глазах есть что-то тёмное, недоброе. Ни одного раза она не ошиблась, говоря, что скоро произойдёт нечто плохое. И, видимо, это зло действительно исходило от Дарта Сидиуса. Асока оказалась права и в этот раз. — Тень Луны скроет раны мои, Превратит в рубины кровь И оставит меня одного Умирать среди снегов, Я хотел всю жизнь начать сначала, Но её лишь можно оборвать… Оборвать, иного способа нет. Только смерть может освободить его. Только она сделает любовь возможной. А если Асока скажет, что любила его, когда он умрёт? Бессильно опустив руки, которыми загораживал дорогу девушке, Энакин немного отпрянул назад, с сожалением прекращая физический контакт. Ей это неприятно, значит он должен прекратить. Если она не любит, то пусть будет счастлива без него. Может быть, он не исчезнет окончательно из Силы и сможет ещё полюбоваться на свою любимую Асоку. С опаской взглянув на в один миг потухшие голубые глаза, девушка быстро, пока Энакин не изменил своего решения, выскользнула из его странных объятий и умчалась прочь, лишь бросив на прощание знак, что она так и не изменила своего мнения. — Предатель. Она никогда не думала, что тот добрый джедай, с которым бок о бок сражалась почти всю войну, сможет пойти на такое. Оставить всех друзей, бросить их на произвол судьбы ради какой-то непонятной цели. Повести ту половину легиона, что не улетела с ней на Мандалор, в атаку на Храм Джедаев. На свой дом. А теперь он попытался оправдать это, якобы, такой сильной любовью, что она достойна человеческих жертв. Не бывает чего-то такого, ради чего стоит убивать невинных: детей и стариков. И ничто не может оправдать того, кто согласился на это добровольно. Энакин медленно сполз по стене и, закрыв лицо руками, беззвучно заплакал. — Свет былой любви в конце пути, Моя душа к нему летит, Холод сковал сотней цепей тело мое, Как простой солдат, в чуждом краю Удачу я искал свою, Как я был глуп, мне скажет смерть, скажет теперь! Теперь! Теперь Энакин знает, что делать дальше.