Океан никогда не умолкает

      Он не помнил, когда начались эти сны, только когда они стали хуже. У них всех была общая тема. Темнота, холод, давление. Огромное давление. Он медленно продвигался сквозь давящую тьму, вслепую… не в страхе, нет. С опаской. Ему хотелось впиться ногтями в голову и выть, когда тишина давила со всех сторон, выжимая воздух из легких. Он поднял голову и уставился в беззвёздную тьму, открыл рот и закричал…       — ММФГ!       Ньют свалился с кровати на пол, попутно ударившись головой о тумбочку. Постанывая, он приложил руку к голове, туда, где, как ему казалось, уже назревала шишка. В дверь резко постучали.       — Открыто.       Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул хмурый Готтлиб. На его лице всегда лежала тень раздраженности, но в два часа утра она приобретала убийственную глубину.       — Полагаю, ты в курсе, который сейчас час.       — Всё нормально, не переживай, — сказал Ньют, присев на колени. — Я тронут, Германн. Спасибо.       — Да, да, — Готтлиб отмахнулся, проковылял в комнату и, взяв Ньюта за руку, бесцеремонно затащил его на кровать. Ньют лег на спину и уставился в потолок, протирая глаза руками. Обрывки кошмара постепенно таяли, и после столь неприятного пробуждения, он чувствовал себя невероятно уставшим.       — Что-то мне нехорошо.       — Если бы ты перестал употреблять энергетические напитки перед сном, уверен, ты бы оценил преимущества полноценного отдыха.       — Это вообще настоящее предложение? Или ты просто напихал в него длинных слов, потому что они хорошо звучат?       Ньют сел, завернувшись в одеяло, словно в плащ. Он поморщился, почувствовал, что оно пропиталось потом, и тут же его скинул. Одеяло сползло на пол. Ньют поднял недовольный взгляд на Готтлиба, который наблюдал за всем этим. Его удивило выражение беспокойства на лице доктора.       — Ты и правда выглядишь нездорово.       — Плохой сон приснился, вот и всё, — сказал Ньют. — Всё окей. Почему ты ещё здесь?       Беспокойство вмиг исчезло. Готтлиб неуклюже развернулся и направился к двери.       — Прошу прощения, что меня волнует здоровье моего коллеги, — резко сказал он. — Если начнешь биться в конвульсиях, делай это потише.       — Спокойной ночи, Германн, — отозвался Ньют. Дверь в спальню захлопнулась. Он снова лег, глядя в невзрачный серый потолок. Он тер глаза, пока они не начали болеть, подливая масла в огонь и без того непрекращающейся головной боли.       Подобрав одеяло с пола, он завернулся в него и попытался заснуть.

***

      «После закрытия Разлома и устранения угрозы кайдзю, многие задаются вопросом — что же будет дальше? Мировая экономика находится в состоянии разрухи после многих лет финансирования программы «Егерь». Сможет ли она, вопреки всему, стабилизироваться в послевоенном…       Телевизор продолжал вещать, но Ньют едва ли его слушал, попивая кофе настолько горький, что с таким же успехом он мог бы жевать кусок угля.       — Тебе нужно перестать готовить завтраки, — сказал он Готтлибу. Тот бросил на него пренебрежительный взгляд и пододвинул к нему тарелку с тостами и яичницей.       — Мог бы и сам что-нибудь приготовить, тогда бы не пришлось терпеть мою стряпню, — сказал он. — Ешь. Ты весь бледный.       — Вот только не надо со мной нянчиться, — простонал Ньют, прижимая кружку к виску. Тепло слегка смягчило головную боль. — У меня буквально нет сил сегодня с тобой препираться.       — Значит в лаборатории наконец станет тихо и спокойно, — ответил Готтлиб, — и я смогу продуктивно поработать.       — Работать, — эхом отозвался Ньют. — Работать? Над чем? Горловина закрылась, кайдзю больше нет. Скоро и нам скажут паковать чемоданы.       Готтлиб присел на стул напротив Ньюта и принялся за еду.       — Тебе может и скажут, — сказал он, с аппетитом жуя яичницу. — Зачем держать эксперта, чьи объекты исследования успешно испепелили ядерным оружием.       — Давай только без поэтики. Я тебе десять баксов дам, лишь бы этого не слышать.       Германн перестал жевать и, отложив вилку, внимательно посмотрел на Ньюта. Он прищурился, на его лице вновь появилось беспокойство.       — Ньютон, ты правда выглядишь нездорово. Что-то случилось? Ты можешь мне рассказать. Я не буду сильно насмехаться.       Ньют неожиданно улыбнулся, сместив кружку к другому виску. Несмотря на их конфликтные отношения, нить уважения, изначально их пронизывающая, переросла в нечто большее после дрифта. Каким бы болезненным он ни был, между ними что-то изменилось.       — Тебе… тебе снятся сны? Про всё, что случилось?       Готтлиб принялся рассеянно крутить вилку в руке.       — Трудно жить в тех условиях, в которых живем мы, и не нести за плечами тяжелое бремя увиденного даже во сне, — наконец сказал он. — Смерть, разруха, постоянный страх… нужно быть из камня, чтобы эти события не оставили на тебе свой след. Эта война сломила людей и намного сильнее меня.       — Да, но… — Ньют вздохнул, отставляя кружку. Он понаблюдал, как от неё поднимется струйка пара, и старался игнорировать головную боль, давящую на глаза изнутри. — Я имел в виду дрифт. Воспоминания, которые мы видели. Воспоминания кайдзю.       — Да, снятся, — неохотно признал Готтлиб. — Но мои сны несущественны. В них всего лишь фрагменты воспоминаний, впечатлений. В основном твоих.       — И как, интересно?       — Большинство из них о том, как ты участвовал в протестах в университете, чтобы завоевать расположение прекрасного пола, — отметил Готтлиб. — Не припомню, правда, чтобы твои попытки оказывались успешными.       Ньют пожал плечами, усмехнувшись.       — Я хотя бы пытался.       — Невыносим. Ты совершенно невыносим.       Остаток завтрака прошел в относительной тишине. Ньют без возражений допил свой кофе.