Он скорее всего уже позабыл… Не более чем проводник, а нет в мире кульвертра, который после окончания дождя помнит, как по нему текла вода.
Каждая встреча с Элизабет для Букера — праздник. Он не сомневается в том, что именно эта девушка стоит доверия. Сдержанно улыбаясь, обращая к ней вдумчивый взгляд, догадывается — это уже который раз. Его не смущает подобный расклад, ведь мысль: «Они так похожи» посещает при каждом оклике: «Лови!» сквозь шум очередной перестрелки. Иногда ему хочется рассмотреть ее в прицел снайперской винтовки, чтобы запомнить каждую черточку; он мысленно выделяет знакомый цвет глаз, стройную фигурку и миниатюрный рост. Элизабет вызывает у него чувство тепла. Напоминает маленького зверька, которого хочется тискать в объятиях. Ради нее он готов на все… Букер ДеВитт знает, что Элизабет Комсток — его дочь. Он не может назвать имени ее матери; страшное горе давно выбило его из памяти. Каждым своим выстрелом ДеВитт извиняется перед ней за собственное беспамятство. Когда-то давно, возвращаясь домой пьяным вдрызг, он шел под руку с точной копией Элизабет. Когда-то еще ранее его под руку вела та, из-за которой он попал в нескончаемые путы обмана, началом которого послужила фраза: «Отдай девчонку. И долг будет прощен»; поэтому, куда бы Комсток его ни отвела и что бы ни потребовала, он воспримет ее просьбу, как свою собственную. Он должен быть полезен хоть чем-нибудь для одной из своих дочерей. Букер знает, что еще у него есть Салли. Неродная дочь, но от того не менее значимая. ДеВитт понимает — он лишний. Не дает жить ни одной из них. Долг не должен касаться его девочек; правда, как это исправить, он не знает. Уверен в одном — он разочаровал Элизабет. В одну из передышек был несдержан. Не задумываясь, сказал своей дочери о том, что боится ее. Сейчас жалеет об этом. Понимает — она боится его намного больше. Понимает, что не без причины. У Букера ноют даже зубы от осознания, что он ни у кого не может спросить совета, как унять ее ужас. Каждый шаг следом за ней обостряет давнюю боль. Для отца не сложно догадаться, что рано или поздно дочь пойдет по его стопам. Он никому бы не пожелал такой участи — увидеть собственное подобие в светлом радостном человечке, которому интересен весь мир. Правда, существование ДеВитта оставило миру Элизабет только одну часть. Не самую лучшую. Когда она топит своего друга, Букера терзает груз осознанных ошибок. Она снова чем-то жертвует ради него. Неправильно. Должно быть наоборот! Не могут родители переживать детей хоть на один час. Не могут дети быть настолько одержимы собственными родителями. Так просто нельзя. Но все это — лишнее. Элизабет рассматривает его холодно, оборачиваясь. Взгляд волчицы. Букер, стараясь унять неприятную дрожь от этого взгляда, только сглатывает. Он понимает, что последует далее. Чужими руками вырыл собственную могилу, но он даже рад этому… Глаза закатываются. Вода наполняет все его существо. Десятки Элизабет вокруг него. Каждая тянет его на морское дно. Не выбраться. Ему кажется, что он тонет в своих собственных слезах. В страшном удушье он вспоминает колыбельку и маленькую девочку в ней. Также вспоминает женщину, которая когда-то качала ребенка на руках. В последние минуты ему кажется, что вот-вот откроется еще одна дверь, а за ней будет колыбелька. И только две девушки. ДеВитт хочет сказать в пустоту слова благодарности, но он не помнит, к кому обращаться. Он просто надеется на то, что однажды и у его Салли, и у его Элизабет все будет хорошо. Жертва может и не оправдать себя. — Он задумался, что странно… — задумчиво произносит Розалинда. —…для столь горячей головы, — продолжает Роберт. Лютесы с любопытством рассматривают полученный результат. Пророк не перестает их удивлять сентиментальностью. Ученые знают, что после забвения — только тьма. Их смешат религиозные верования. Они не помогают в расчетах. Элизабет еще молода по их меркам. Около 30 лет, если, проводя сложные вычисления, переводить в человеческие года. Все, что у нее есть, — это искусственно взращенное уважение к создателям, возведенное в ранг самого простого понятия биологической связи. Ее трудно назвать человеком. Генетические мутации давно стерли эту границу, а существование внеземной жизни ученые обнаружили достаточно давно. На сотрудничестве с одним чудаком из Восторга они не остановились, когда были живы. Финк мог приватизировать многое, используя технологию разрыва, но он никогда не рассматривал Особь как основной козырь. Зря. Сегодняшний результат привел к той точке, когда под сомнение будет поставлена не только одна из переменных.***
Казино. «You belong to me» разъела извилины, как хлорка. Анна помнит каждое слово этой песни. Кажется, разбуди посредь ночи, с точностью скажет, что услышала ее именно в Восторге. Она стоит практически у входа. Неотрывно наблюдает за происходящей трагедией. Анна узнала, что девочку зовут Салли. «Детектив-Пинкертон» снабжает ее всем необходимым. Приемный папочка и его маленькая девчушка. Очень напоминают неблагополучную семью. Даже такой у Анны никогда не было. Не в обиде на отца; уже давно выросла из того возраста, когда присваивают родителей и охраняют их, словно государственную границу, ревнуя к другим детям. Правда, некоторая мораль при ней осталась: если бы он использовал ребенка с другими целями… Ей было тошно позволить себе такую мысль — сразу бы вышибла ублюдку мозги. Никто не должен испытывать тех мук одиночества, что терпела ДеВитт, будучи игрушкой чужих амбиций. Мало ли, Пророк настолько уверен в себе, что захочет и в подводном городе обосновать Колумбию, но используя при этом Салли? Иные ощущения беспокоят Особь. Что-то вроде мрачного торжества и наслаждение от гладко скроенного плана, не терпящего просчетов. Уничтожать Башни? Зачем? Находить Комстока и выдумывать для него изощренную гибель — лучшее занятие, которое Особь смогла выдумать за все свое существование. Чего только не сделаешь ради чужой памяти; даже наймешься в ученики к работорговцу и дадаисту по натуре. Коэн был началом данного пути в этот раз. Жаль он слишком самовлюблен, чтобы оценить, ведь сегодняшняя реконструкция станет фурором, а он так любил философствовать в перерывах, раздражая труппу. Букер снова пьян. Неинтересно. Наверняка, как и в первый день их знакомства, проиграет все, что у него есть, включая портки. Беспризорница же сидит за маленьким столиком для малышни, возясь с любимой куклой. Немудреная возня с игрушкой кажется милой. Салли кажется милой. Анна догадывается почему. Маленькая, беспомощная, такая же, как и она когда-то. Сколько раз, будучи в ее возрасте, она сидела точно так же, в отдалении, в углу, одна, с книжками, пока глупые взрослые строили свои идиотские планы по захвату мира. Но в данный момент она мысленно разделяет первое впечатление о подопечной Букера и том, что собиралась сделать с ней. Побираясь к жертве ближе, на мгновение у Комсток появляется чувство давно забытой в порыве гнева боли. Ощущение дежавю, будто бы снова предает единственное существо, что в силах понять. Правда, мысль толком не укрепляется в сознании — Анна начинает говорить. — Мне нравится твоя кукла, Салли. У Комсток перехватывает дыхание, когда та оборачивается. Предопределенность. Девочка с огромными голубыми глазами, смотрит на Анну так, будто бы узнает. И это страшно. Ведь она не боится ее. — А мне нравится твое платье. Красивое, — смущенно отзывается ребенок. Ярко-желтая тряпка, в которую вынудил нарядиться Коэн, никуда не делась. У Особи было мало времени, чтобы найти подходящую одежду — певчая пташка не может противостоять организатору ежедневного «трынь-брынь», особенно, при условии столь интересной сделки: «Назовите место, где прячется ДеВитт, и я буду петь, пока не посажу голос». Анна силой заставляет себя отложить отвращение куда подальше и силой принуждает изобразить самую приятную улыбку, стараясь не вспоминать о том, что даже после первой репетиции еле держалась на ногах от усталости. В традициях ДеВитт говорить девчонке все что угодно, лишь бы та пошла следом. Анна рассказывает Салли, что она старая подруга ее приемного отца, что у того сейчас много дел, и приемной дочурке придется временно пожить в другом месте. Салли кивает. Верит ей. Радостно улыбается, поднимаясь с места. Загаженное казино ей надоело. — Букер не обидится, — уверенно врет Комсток, держа Салли за руку. — Он очень устал за сегодня. Улицы Восторга приветливы в эти часы. Анне на какое-то мгновение даже радостно, что город достаточно большой. Салли рассказывает все, чем хочет поделиться. Комсток это удивляет, но ей даже не приходится притворяться — ей действительно интересно, что еще расскажет о себе эта сиротка. Анна невольно запоминает ее любимый цвет, любимое мороженое; что ей нравится рисовать, что Букер обещал купить ей новый бант; запоминает даже имя куклы. На миг ей кажется, что исполнить задуманное будет невозможно, но отбрасывает эту мысль в сторону. Отводит девчонку до Фонтейн Футуристикс. — Ты вернешься, Элизабет? — надув губки, спрашивает девочка, когда два человека подходят к ней со спины. У ДеВитт колет в груди. Прощаясь с этой жертвой, она пытается запечатлеть ее образ в памяти, пока есть возможность. — Конечно, Салли, — спокойно кивает она, отворачиваясь. — Пока! — Пока, Салли, — с трудом произносит Комсток, понимая, что ей на прощание махала куклой… младшая сестра. Шаги стихли, но Особь еще долго стоит, размышляя над смыслом своих поступков. За этими размышлениями ее и застает один из поверенных Райана. Держит в пальцах пару бумажек. — Держите, мисс. За труды. Дочери убийцы и клятвопреступника нет дела до чужой жизни, но гнев переполняет ДеВитт в эти минуты. Так не кстати возвращаются воспоминания об усмирении, о знаменитом Сифоне Лютесов. Отец лупил собственную дочь зарядами электричества, чтобы убрать каждый созданный разрыв, а в итоге добился того, что Колумбия атаковала Нью-Йорк. И сама Особь уже была немощной старухой. Как-то раз Розалинда в сердцах заметила ей, что яблоко от яблони упало недалеко… Стоящий перед Анной человек ни в чем не виноват, но ей хочется его убить. — Какая же ты душка, — стиснув зубы, чуть слышно шипит она.***
Мордор — самые неспокойные земли Средиземья. Каждого, кто в них ступил, может постичь одержимость. Эти просторы никогда не теряют памяти. Они всегда взращивают то, что потеряли… Нурн выделяется на общем фоне. Местные рыбаки поговаривают, что это Карнан старается, защищая слабых и строя невидимые преграды. Не допускает зловонного дыхания разложения до этих просторов и не противостоит в открытую. Войны тени знакомы не только темным. Марвен, дочь Адрахила, королева Нурна славилась суровым нравом. С раннего детства она проявляла себя тем, что утаивала свои устремления ото всех. Разгадать ее помыслы было не под силу самым умелым льстецам. Легкая улыбка всегда была на ее губах, убеждая каждого в доброжелательности, но при этом колючий и холодный взгляд говорил об обратном. Оставалось загадкой, как именно ей удавалось подговаривать людей на действия; что именно убеждало каждого вассала следовать согласно ее воле. Многие в ней разглядывали идеал. В ее замыслах видели всеобщее благо. На следующий день после коронации она повела людей в свой первый самостоятельный поход, игнорируя предостережения отца, твердившего без устали о том, что разумность ее решений будет измеряться только последствиями. Без толку. Заглядывая ей в глаза, военачальники вздрагивали в ужасе. Казалось, ее ведет в бой не жажда наживы, что объяснимо для наследницы пиратских традиций, а самая настоящая жажда крови. Наблюдая, как Марвен с холодностью и расчетом, не задумываясь, оглушала каждого противника точным ударом по темени, солдаты радовались и рвались в бой. Многие вздыхали чуть ли не с восхищением. Приближенные понимали одно — убрать того, кого обожает народ, невозможно. С ее решениями, не всегда положительно отражающимися на казне, приходилось мириться. Жизнь соплеменников не представляла для Марвен ценности в те секунды, когда она затевала очередной штурм. Впечатление о том, что оружие в ее руках держалось, как влитое, пугало. Взгляд королевы горел и был устремлен сквозь толпу. Знающие ее привычки, понимали, что мысли правительницы в эти секунды простирались на чужие территории. Государство крепло несмотря ни на одно проклятье, брошенное завистниками в спину. Речи харадримов сочились ядом. Назвать ее «Нурнской Ведьмой» для каждого было чуть ли не долгом чести. Зло хмуря брови и стискивая зубы, у каждого была надежда на то, что однажды вражеская стрела пробьет насквозь ее грудь, ведь она отбирала все. Бессилие выражается словами и редко действиями. Практически через месяц им приходилось против воли становиться союзниками Марвен, забывая ненависть. Жалость не та черта, которая была ей свойственна. Любое неповиновение могло закончиться плахой. Тактика, стратегия и дипломатия, таким образом, у Марвен удавалась на славу. Ненавидящие боялись, любящие же повиновались беспрекословно. С течением времени начали поговаривать, что королевы Нурна нет сердца. Не ошибались. Ничего кроме завоеваний Марвен не заботило. Ее голос звучал громче всех, когда появлялась возможность завязать очередную схватку. Ничто не могло измениться просто так… Переговоры с жителями Форта Морн были необходимой мерой. Орки в те обетованные места еще не добрались. Местные жители с великим удовольствием расставались с сезонными товарами и заготовленными изделиями. Торговать со своими не составляло труда: необходимые припасы для пиратского флота отдавались ими чуть ли не с поклоном. Осознавали, что случится, если хоть кто-то посмеет завысить цену или обсчитать ненароком. Да и призрачные обещания защиты в случае катастрофы успокаивали каждого. Марвен могла и сдержать данное ей слово. Небо хмурилось. Собирались тучи. Непогода гармонировала с состоянием молодой Владычицы. Этот день ознаменовался для нее непомерной усталостью. Несговорчивые подрядчики выведут из себя любого. Болтать подолгу Марвен не любила, а зевать, рискуя свернуть челюсть, не позволяла давно запатентованная в любом уголке Нунра внешняя собранность. Она нашла повод отлучиться; раствориться среди толпы. Заместители всегда лучше кого бы то ни было справляются с договоренностями. Прогуливалась неспешно, наслаждаясь прохладным воздухом и небольшой передышкой. Размышляла при этом о том, на кого бы свалить дальнейшие подробности затянувшейся встречи. В толпе ничем не выделялась, а до блеска начищенное оружие отбивало любое желание преграждать ей путь. Взгляд королевы был расфокусирован, когда она краем глаза заметила нечто крохотное на своем пути. Она могла бы и не обращать внимания на эту глупость, но, слушая краем уха звонкое кряхтение, остановилась. Обернувшись на звук, стала подходить ближе. Ухмылка против воли растягивала губы. Взору ее предстал грязный изголодавшийся ребенок, пытавшийся утащить яблоко с прилавка. Девочка; лет пять, не больше. Еле дотягивалась. Хозяин лотка дремал и не мог заметить попыток маленького вора совершить кражу. Грязная, маленькая, голодная и напоминающая хрупкого зверька оборванка королеву забавляла. Попытки получить желаемое были бессмысленны. Мысли королевы в те секунды были далеки от понимания того, что таких хулиганов по улицам бродит полчища. Сегодня одна сеча, завтра другая. Сироты в этих краях не редкость. Размышляя над тем, что оборванка выбрала самый крупный и яркий плод, не смогла сдержать смешок. Засоня тут же очнулся. Сморгнув пару раз, резво накинулся на мелочь, силясь придавить одним махом. Одного удара было бы достаточно, чтобы прервать эту никому ненужную жизнь. — Эй, малявка, ты что творишь?! — басистый рев напугал бы и бывалого воина, не то что крохотного человечка. Поймать тяжелую руку не составило труда. Уничтожающий взгляд напротив не вызывал у нее никаких чувств. Назревала неплохая драка в назидание другим. Вытащить меч из ножен в следующие секунды ей помешало другое. Королева впервые раскрыла рот, не контролируя речь: — Успокойся. Не обеднеешь с одного яблока, — получалось удивленно; не насмешливо, как это бывало обычно. Отражаться внезапно проскользнувшей эмоции на лице Марвен не позволила себе силой. Заминка стоила удивления. И хорошо, что никто не мог этого увидеть. Маленькая девочка, как только поняла, что ей пришли на помощь, сразу же спряталась за незнакомкой; схватилась при этом за штанину брюк так крепко, будто бы удерживала руку, опустившуюся на ножны. Марвен лишь краем глаза смогла заметить выражение ее лица. Запуганный зверек со взглядом, в котором отражалось видение чуть ли не матери-заступницы Айнур. Необъяснимо приятное ощущение нарастало в груди; оно согревало. Оскорбленный делец рушил иллюзию. Шипение, злое, но справедливое, рвалось из него наружу. Ярость его объяснима и имела место быть, но толком не начавшуюся тираду оборвали окрикам. — Ваше Величество! Вот вы где! Марвен, незаметно для собравшейся вокруг них толпы, но вполне заметно для вмиг покрасневшего торговца, злорадно ухмыльнулась. С демонстративным отвращением отбросила его руку в сторону. Тот покраснел еще гуще; нервно и с явным ужасом опустил голову перед ней. Телохранители между тем подошли ближе. На ее краткие указания расплатиться с уважаемым человеком свита кивнула без лишних вопросов. Молодая королева же, осмотревшись по сторонам, вновь наткнулась взглядом на беспризорницу. Рассматривала ее с удивлением. Все тот же зачарованный взгляд. Обычно подобные ей бегут в страхе, когда есть возможность. И этот факт чуть ли не умилял. Марвен это могло бы и раздражать, но, протягивая к ребенку руку, была уверена, что та не может осознавать, кто перед ней. И это обнадеживало. Сжимая крохотную ладошку в своей, чуть ли не заходилась смехом. Произошедшее забавляло ее до сих пор, мысль о том, какая же душка тот милый человек, ее не покидала. Девочка же не сопротивлялась, с интересом разглядывала новую знакомую. Казалось, она шла за ней по давно выученной привычке, стараясь успевать за ее шагом. Посторонний человек не задался бы лишним вопросом в эти секунды. Когда глаза обеих оказались на одном уровне, королева все же задала вопрос, не натягивая на лицо фальшивой доброжелательности и стараясь быть хоть чуточку серьезной: — Как твое имя, дитя? Перед ответом была улыбка. Радость от того, что ее заметили. Марвен не позволяла приподняться даже уголку губ вверх. — Литалиэль, — плохо выговаривая буквы, отозвалась беспризорница. Владычицу Нурна удивляло то, что ребенок не чувствовал при ней страха. Суровый взгляд, строгий тон не имели воздействия на неокрепшую душу. Марвен это воспринимала чуть ли не с трепетом. Тепло усмехнувшись, продолжила знакомство, говоря первое, что приходит на ум: — Красиво. Мне нравится, — тут же выдумывая следующий вопрос, направленный на выявление хоть каких-то познаний о мире вокруг: — Напоминает свет вечерней звезды, да? Тот же восторженный кивок был ответом. Марвен радовалась. Такое приобретение точно выбьет назойливых соперников из колеи. Квенья незнакома. Ум неокрепший. Внимательно рассматривая лохмотья, в которые была облачена сирота, все же вздохнула. — Ты голодна? В ту же секунду, как слова прозвучали, королева пожалела о сказанном. Ребенок опустил голову, молчал; казалось, и без того маленькая фигурка сделалась совсем крохотной. По ней было видно, что слова ей знакомы… Марвен поджала губы. Плохо забывать того, с кем ведешь беседу. Мало ли от кого и при каких условиях та могла услышать такое. Сирота сделает все за краюху хлеба. Мысли подобного толка не навевали дрожи, а рождали нечто темное, вязкое, похожее на ужас, словно странное эхо чужих слов, что нельзя расслышать. Редко кто мог видеть подобную задумчивость на лице королевы. Удивление не спадало. Она не могла найти ответа, почему ей так важен точный ответ на этот вопрос, учитывающий время, место и человека. — А как тебя зовут? — звонкий голосок вывел ее из омута отвратных предположений. Для хамоватой воровки та вела себя слишком скромно. Стояла спокойно, не показывая слабости, хотя усталость, подчеркнутая кругами под глазами, нездоровым цветом кожи, многочисленным ссадинами и синяками говорили о другом. Королева только сейчас заметила, что та с трудом держится на ногах. Необъяснимый восторг ярким лучом проник в самое сердце. Улыбка, до этого скрываемая и находящаяся под пятой железной воли, растянула ее губы. Мысленно благодаря этот случай, представилась. Сирота улыбалась. В два раза шире, чем до этого. Королеве в те секунды казалось, что та впервые в жизни чувствует себя защищенной. Не ошибалась. Литариэль радовалась простому ответу; рассматривала Марвен во все глаза, словно та единственное, что для нее имеет значение в этот момент. Мысли о голоде терзали королеву в те секунды, когда она протянула к Литариэль руки, чтобы поддержать ее за плечи. Девочка тем временем с интересом рассматривала меч королевы. Возможно, блестящие предметы привлекают внимание даже при упадке сил. — Нравится? — уже мягче спросила Владычица. Ребенок, взглянув в глаза королевы еще раз, восторженно кивнул. Марвен покачала головой, последний вопрос к Литариэль был задан серьезно, но тон его был легок. — Хочешь ко мне в гости? — заговорщически прошептала королева, — Для тебя найдется такой же. Дальнейшая внутренняя политика, проводимая королевой, поменяла мнение у людей, давшим впоследствии той прозвище «Великая». Ненависть врагов грела ее сердце, а радость собственных подчиненных вызывала добродушную усмешку. Она улыбалась своим мечтам, думая, что величие пока ей только снится. Обращая взгляд к Литариэль, чувствовала, как мысль устремлялась ввысь. Королева возлагала большие надежды на нее. Разного рода подозрения терзали королеву время от времени. Успехам приемной дочери вассалы не могли нарадоваться. Каждый точно знал, что в свое время та продолжит мирную политику матери, отдавая все самое лучшее своим подданным. Это отрезвляло. Никогда в истории не было случая, чтобы тот, кого хвалили с таким усердием, был предан до самого конца. Правда, чутье подсказывало, что беспокоиться не о чем. Литариэль всегда поблизости. Не было случая, чтобы та хоть раз проявляла к матери неуважения или устраивала истерики из-за чепухи. Марвен отметила особым событием тот день, когда решила сделать Литариэль своей наследницей. Появление даже такого ребенка давало ей время собраться с силами, обустроить по вкусу захваченные вотчины, чтобы лет через пятнадцать продолжить с большим усердием захват чужих. И при этом с хотя бы одним преданным союзником на своей стороне. Время отсчитывало секунды. Много его не понадобилось, чтобы Марвен стала видеть в Литариэль основной смысл существования, сама того не подозревая. О дружбе Нурнских Владычиц знали все. Казалось, мир Нурна состоит только из них двоих; казалось, только две женщины существуют в этих землях. Пока они вместе — есть жизнь… Находка оказалась не только скромной и впечатлительной, но была наделена умом, живым и быстро осваивающимся. Привязанность укреплялась с каждым днем, проведенным вместе. Юная наследница перенимала практически каждое личное качество наставницы; в основном: дисциплину, суровый нрав, стиль поведения. Владычица Нурна ценила раскрытые в преемнице таланты, но заставляла себя отзываться о них сухо, не задерживая на той взгляда. Причины такой покорности ей были не видны поначалу. Литариэль же была без ума от своей благодетельницы. Понимание привязанности к той приходили к ней с годами и претерпевали изменения: сначала радость от осознания, что появился человек, проводящий с ней свободное, и даже не свободное время; потом признательность к правительнице, вытащившей ее с помоек и отдавшей свое имя; после к наставнице, научившей многим вещам: защищаться, грамотно выражать свою мысль, вести в бой ни одну тысячу солдат. Эти ступени вели дальше. Чувства смешивались; однажды Литариэль поняла, что стали чем-то большим. Не было и дня, чтоб наследница не задумывалась над ними. Искоса поглядывая на мать, та никогда не рисковала говорить о душевном волнении вслух. Пронизывающий взгляд королевы тем временем тайно следил за ней. Взгляд, переполненный нежностью, не смог обмануть Владычицу, но она лишь нахмурилась в тот миг. Часто закрывая глаза, Литариэль видела перед собой суровые черты лица Марвен. С каждым днем желание коснуться усиливалось. Вспоминались тонкие руки, властный голос, статная фигура… Принцессе и без лишних подсказок было понятно, что царственная наставница ни при каких условиях не станет отвечать взаимностью на гиблую, но проникновенную любовь, которая выражалась во всех действиях относительно нее. Начавшаяся с яркого лучика света, нежность со временем стала нестерпимой болью, жаром, мучащим принцессу днями и ночами. Марвен для нее — вся жизнь. Даже на высшем суде у Эру она бы, не задумываясь, сказала те же слова, что обдумывала каждый день, когда никто не мог увидеть ее в бессилии сгорбленную спину. Привязанность становилась удавкой. Нескончаемым мраком. И понять свои чувства Литариэль не могла в полной мере. Запоминала только восторг других людей, забываясь мечтой хоть раз сжать руку наставницы; желанную, сильную… Возможно, запуталась, но знала заранее, что отдаст за королеву жизнь, если будет случай, или убьет любого, не раздумывая. Марвен издали наблюдала за ней, надеясь, что бессмысленное замешательство когда-нибудь сойдет на нет. Литариэль давно вышла из возраста детских влюбленностей, но не прекращала каждым своим взглядом доказывать обратное. Королева находила для нее задания; разведывать обстановку на границах было одним из основных. Дочь с готовностью кивала, растягивая губы в легкую улыбку, стараясь всеми силами забыться и исторгнуть из сердца никому ненужную чувственность. У Владычицы Нурна появились первые седые волоски, когда новые беды настигли Средиземье. Вновь начали говорить о зле. Каждый чувствовал, что мир начал меняться. Над Мордором снова нависла тень. Людей уводили в рабство мерзкие существа, что множились с каждым часом. Советники ни раз осторожно замечали королеве, что та слишком беспечно восприняла гибель Смауга. Выжженных просторов становилось больше, и не было ответа на вопрос, какая война предстоит в этот раз. Марвен злилась, гнев выражала сдержанно, но дочь в те дни выслушала от нее нимало брани. Положение было отчаянным. Решение она нашла скоро, но Литариэль в те минуты была занята постами. Тревога вела королеву в сумерках. Задумываясь о том, как выросла найденная ей двадцать лет назад недотепа, не могла не радоваться. Прекрасная женщина теперь смотрела суровым взглядом ей в глаза. Истинный воин своего народа. Гордость. Воплощение тех замыслов, что помогут Нурнской Владычице утвердиться в своих правах на землю в округе. Королева ни раз с улыбкой замечала, как на нее заглядывались те немногие, кто был достоин, и почти с горечью отмечала для себя, что та, будто бы подражая наставнице в молодости, отвечала сдержанным кивком… Литариэль и раньше старалась быть как можно чаще во дворце, особенно в вечернее время суток. Марвен чувствовала ее беспокойство. Покушение на жизнь, благодаря большому количеству завистников, могло случиться в любой час. Нынешние дни твердили о еще большей опасности — пасть не от руки человека, а от лапищи орка. Искала ее недолго. Даже не вглядываясь во мрак, Марвен знала, что та задумчиво смотрела вдаль. Эта привычка дочери вызывала у нее печаль, не поддающуюся осмыслению. Королеве в те секунды казалось, что кто-то зовет ее, словно из-под толщи воды. И не может докричаться… Делая легкие шаги в ее сторону, позвала по имени. Принцесса тут же обернулась на зов, отбрасывая невеселые мысли в сторону; постаралась улыбнуться. Радость от каждой встречи она старалась выражать сдержанно, в тайне наслаждаясь каждой секундой, когда взгляд Владычицы задерживался на ней. Заботливо осматривая ее, внимательно слушала нынешний план действий. Марвен говорила о том, что отправится в странствие. К Белому Магу из Совета Истари. Тот был единственным, кто мог помочь в надвигающейся беде. Феанор, Келебримбор. Возможно, майа была расторопнее своей госпожи. Всего один мифриловый молоток на темечко. И то. Не без потерь. Боль скрыть трудно, она режет на части. Шаги получаются неровные, тихий плач за спиной отдается в голове звоном. Он оглушает. Она оглушает. Саурон с силой стискивает виски. Замирает от этого звука, понимая, что не сможет его забыть. И ей в это трудно поверить. Жалобный плач крошит что-то в груди, сжимает, вынуждает остаться, дает неверный ход размышлений. Глаза загораются безумием. Чужая воля сильнее собственной. Она не может противиться, даже если приказ дают неосознанно и только из-за узнавания. Вот, почему не стоило навещать ее. Поток мыслей не поддается контролю. Разум маленького существа все тот же. Ни в чем не было смысла, так как оставались и для всесильных универсалии, о которых мог знать только Творец. Эру поступил жестоко, но, возможно, — справедливо. От знания этой правды хочется рыдать в бессилии. Литариэль чуть ли не с ужасом кивала на замечания и наставления, даваемые королевой перед ее отбытием. Вязкое и неизвестное ощущение нарастало. Ожидая возвращения Владычицы в последующие дни, все больше задумывалась над странными видениями, которые происходили будто бы не с ней вовсе. Мысли, одна подозрительнее другой, разрывали череп. У них не было точного выражения. У них не было своего голоса. Они вгоняли во мрак. Принцесса с болью в сердце поняла почему, когда мать вернулась домой. На объятия та не ответила, выставив руку вперед; взгляд ее не мог сосредоточиться ни на одной вещи в комнате, даже на лице собеседника. Марвен улыбалась, но улыбка та была словно чужой. Королева с момента своего возвращения не выходила из своих покоев, запрещая даже дочери навещать ее. Понимая, что осталась совсем одна, Литариэль с ненавистью припоминала вещицу, которую мать привезла из странствия. Это был посох. Понять что это невозможно. Спаситель скрывает свои намерения. Сырость. Рядом с этим нечто вянет и без того редкая растительность. Ужас сжимает внутренности, как тиски. Лежа на земле и стараясь выровнять дыхание, она не спешит с расспросами. Страх затмевает рассудок, но знание того, что кроме нее Марвен никто не поможет, заставляет молчать. Выжить хотя бы для того, чтобы привести названного в бреду мастера Второй Эпохи, — ее цель. Меч далеко. Протягивая руку в сторону оружия, она все равно не успевает среагировать, как тот наступает на запястье. Больно. Собственный крик рвет напополам мертвую тишину. — Она умирает. Все по твоей вине, — грозно отчитывает ее дух. В глазах темнеет. Дыхание учащается. Сила этой нежити была особая. Выворачивает душу наизнанку… Горечь, боль потери — единственные ощущения в эти минуты. — Убирайся обратно в свою могилу, — с трудом проговаривает она, словно задыхаясь. — Не получится, — сухо отзывается мучитель.***
Очередное задание Совета. Переговоры. Казалось бы, привычное положение вещей. Ничто с самого утра не предвещало беды, но непонятное ощущение, близкое к панике, появилось из ниоткуда сразу же после высадки на борт корабля Торговой Федерации. От него появляется желание зажмурить глаза, хотя перед ними — бесконечная мгла, темень. Даже в детстве при одной мысли о своем мастере Кеноби не чувствовала такого волнения как сейчас. Повернуться к Джинне и высказать свои опасения прямо, мешает выученная за долгие годы обучения поговорка о том, что Сила решает все. Правда, именно в эти секунды Кеноби понимает, что ощущения — только намеки. Куда они ведут, нельзя предугадать с точностью. Олицетворять непонятное замешательство не хочется, но в воздухе будто бы витает чья-то хищная усмешка. Наверное, только она и заставляет Оби-Вэй раскрыть рот. — У меня нехорошее предчувствие, — начинает Кеноби, заранее зная, что мастер не станет поворачиваться в ее строну, от того не заботясь о собственном выражении лица. — Это не связано с нашей миссией. Это нечто… неуловимое. Мысль о том, что нельзя ни при каких обстоятельствах терять мужества, кажется сейчас лишней. Квай-Гонн Джинна, начиная с первой встречи, оставалась ее другом. Теплая, но сдержанная улыбка мастера всегда была тем, что хотелось видеть Кеноби. И тем, что не хотелось терять. От того — все сомнения должны быть высказаны вслух, пока есть время. — Не стоит поддаваться тревоге, Оби-Вэй, — сосредоточенно отвечает ей Джинна, успокаивая. — Сконцентрируйся на том, что происходит сейчас и здесь. От слов не легче. Для того, чтобы унять неправильное ощущение, их мало. Оби-Вэй знает, что во многом неправа, но подобного рода волнения силы беспокоят ее с юных лет. Возможно, только по этой причине она долгое время оставалась без наставника, хотя большинство людей отталкивали ее глаза. Холодные; талая вода с крошками льдинок, таящая в себе смертельную опасность. Каждый мастер, сталкивающийся с Кеноби, рассматривал их чуть ли не с ужасом, не понимая, что тайна крылась не в них. Ниточка в огромном потоке ждет Оби-Вэй каждый раз при концентрации. Особенная, сохраненная только для нее; подкрепленная частыми замечаниями магистра Йоды и десятками подзатыльников со словами: «Мысли направление чувствую у тебя неправильное я. Осторожнее будь. Дорога к стороне темной то». Совсем маленькой, Кеноби не думала, что уникальной эту нить делал никто иной как Джинна. Каждая медитация возвращала ее к силуэту. Женщина, внешне схожая с Квай-Гонн, но отличающаяся во всем. Мастер выделялась ледяным спокойствием, а видение было несдержанно и жестоко. Его попытки навязать свою волю смотрелись жутко. Впервые оно навестило во сне Кеноби, когда той было чуть больше пяти лет. Всю ночь Оби-Вэй ворочалась, будто бы ее кто-то бил. Защищаться от ударов было сложно. В неразборчивом бормотании старшие мастера слышали слова на языке, который давно считался мертвым. Попытки дисциплинировать разум Кеноби усиленными тренировками не давал результатов. День, когда Квай-Гонн лично наткнулась на Кеноби, был одним из самых необычных. Увидев своего будущего мастера, юнлинг-Оби-Вэй горько разревелась… У Кеноби не было родни, так заведено, но мысль: «Я знаю гораздо больше» посещала ее часто. Уверенность в том, что Джинна близка ей как никто на свете, для нее не просто выдумка. Сегодня воспоминания о видениях обостряются и не поддаются осмыслению. Волнения множат их неопределенность. Тьма наполняет каждую мысль. Свиток событий, каждое из которых против воли возвращает Оби-Вэй к воспоминаниям, к самому счастливому дню в своей жизни, словно в нем кроется ответ. Мастер-джедай тихо вздыхает. Ментальный щит ученицы в ответственный момент ей кажется лишенным смысла. Собственный учитель, Дуку, на такие капризы, будь они у нее во время ее обучения, не отреагировал. Но было то, чего не существовало в годы обучения Джинны. Квай-Гонн никогда не скрывала, что любит Оби-Вэй. И данное чувство всегда было больше сочувствия… Такой же рассвет. Такой же туман. Но в доме гейш уже переполох. Бездыханное тело маленькой девочки внесли с первым лучом солнца. Матушка лишь скривилась, увидев, на что она потратила свои сбережения. Пожилая рабыня, взглянув мельком, тут же ушла на кухню. Хацумомо, пробужденная шумом, смотрела на мертвую молча… Может быть, и хорошо, что Чио разбилась насмерть. «Радуйся жизни. Сегодня все огни в Ханамати горят для тебя». Что бы ожидало эту малявку далее? Данна, который со временем выбрал бы себе девчонку посимпатичнее и помоложе? Извечное нытье пожилой скряги о том, что выступления новой майко приносят мало денег? Дочери рыбака одно предназначение — плести рыболовецкие сети. «Мы становимся гейшами не потому, что это наш выбор. Мы становимся ими потому, что выбора у нас нет», — преследует давняя мысль конкурентки. Хацумомо завидно; хочется разреветься. Давнее изречение одного странного человека звенит в ушах, забивает глаза, словно дождь в тот день, когда Чио решила повременить с побегом: «Человек выбирает. Раб — подчиняется».***
Она практически в гневе. Для снайпера — неприемлемо. Можно сколько угодно отводить взгляд от сослуживцев, стискивать зубы, но родного брата никто не вернет обратно. Фолк пытался вбить ей это в голову ровно с того момента, как мистера Уивера затащили на крейсер Аутсайдеры. Тогда Анджела была уверена в том, что генерал просто пытался пресечь ее самостоятельные порывы отыскать Фюрера. И, как ни странно, сегодня это уже не важно. Истина для победителя — ветер, дующий в непредсказуемом направлении. Ульям Картер прилагал все усилия к тому, чтобы усложнить Бюро работу. Чуть не убил всех. И где он теперь? Вспоминания о том, как он громче всех возмущался атаке на Чикаго, заставляют Анджелу поджимать губы. Страдания из-за гибели семьи… Можно подумать, он один такой. Мобильная пехота Федерации теряет каждый день тысячи солдат. Пилоты звездолетов разбиваются ежесекундно. Жестокость, такая привычная за годы работы черта, чуть ли не ломает грудь, стучится, как барабанный бой. Уивер до боли сжимает кофейную кружку, пытаясь выровнять дыхание. У нее появляются подозрения, что это не просто так. — Уймись, инопланетная дрянь, — вполголоса шипит агент, пугая мимо проходящих ученых. Картер, оглушенный, убеждал каждого, что эфириал опасен. — Конечно, опасен. Конечно, сынок, он опасен, — чуть ли не с истерическим смешком произносит слова Уира Анджела, пытаясь унять дрожь, пробегающую по телу. Восторга от воссоединения не было с самого начала. Контроль над ним — шаткое условие. Кто-то утверждал, что он не может вредить своему носителю при условии общей цели… Но агент вспоминает пулю, которую пустила Картеру промеж глаз, и то, с каким трудом был уничтожен Исток. Сколько всего пришлось пережить, чтоб «подержать» Мозаику в руках. Возможно, честность и побеждает, но только при условии, что инопланетные гады будут подыхать на каждой колонизированной планете, уничтожая друг друга. Уивер, как и многие, мечтает стать гражданином. И в данные секунды ей кажется, что она отдала свой долг родине трижды. Сосредоточиться на внутренней борьбе мешает речь очередного репортера, пробравшегося в часть. Каждое слово глушит уши. И раздражает. Сегодня Уивер раздражает все. — Кто бы ни пошел служить во благо Федерации, помнит, что армия создана для тех, кто знает, чего добивается. XXIII век во многом перешагнул за грань понимания человеческого мира. В нем столько же надежности, сколько и уверенности в завтрашнем дне. Колонизация планет происходит почти каждый день. Гуманоиды и иные формы жизни вынуждены подчиняться расе людей, которая умнеет чуть ли не по часам. Любой солдат надеется на XCOM. Это известный факт. Кто еще, помимо Бюро, будет выискивать новые методы для борьбы с инопланетной заразой?… Кармен, в отличие от многих, никогда не задумывалась о гражданстве. С детства грезила полетами. Другие мысли ее не преследовали. Ровно до страшной фразы в списке погибших, звучащей как «Джонни Рико». Давний друг. Последнее напоминание о доме. Он пошел давать клятву в один день с ней. Когда-то давно, еще до взвешенного, полезного для обоих решения, он говорил, что тот ветеран на распределении, мило подмигнул каждому только из вежливости. Изначально именно у Кармен было меньше шансов выжить. Заметил рядовому, что на сегодняшний день солдат обязан быть в каждой отрасли мастером. Тихо пробубнил: «Тебя хотя бы на месте разорвут. А эта юная леди застрянет в Антарктике». Каждый может ошибаться. Первая же операция оборвала добровольцу-Рико жизнь. Рассеченная бровь болела не так сильно, как жгло глаза. Баркалоу даже не успел схватить ее за плечо. Рыдания удержать было невозможно. Кармен страшно было вообразить хоть на мгновение, что чувствовала в эти минуты Диззи. «Ты сумасшедшая, Ибаньес!» — была первая и единственная мысль. Та самая фраза, которая преследовала ее, начиная с первого учебного полета. Тогда, прячась ото всех, оставаясь один на один со своим горем, она вспоминала отца, погибшего, как и многие, после атаки на Буэнос-Айрес. Кармен, беспомощная как никогда, думала только о том, что отсрочила, как теперь получается, неизбежное. Маленький солдатик Джонни Рико не смог бы и чудом выбраться из той мясорубки. Один факт существования такого предмета как «Арахнология» заставлял Ибаньес вздрагивать в ужасе. Мерзкие отвратительные твари, которые смотрели на ее со страниц книги, вызывали рвотные позывы еще задолго до того как ей и Джонни был разделан первый «рабочий жук» на специальной парте. «Роджер Янг» хорош тем, что в любое время суток находится на высоте, далекой от любого членистоного гада. Мрачная темень, почти дно океана. Вечный холод. Соприкоснувшись один раз, никогда не забудешь. Браклоу ни раз пытался намекнуть Ибаньес на то, что ее карьера в его руках. Она порой размышляет над тем, что даже силой ее не заставили бы вступить в ряды мобильной пехоты. Губить математический талант не хочется, но сальные заискивания нынешнего инструктора раздражают. Ощущение того, что невидимая оса жужжит над ухом, никуда не испаряется. Ибаньес практически спит и странное предчувствие пробуждает моментально. Она моргает пару раз и смотрит на показатели. Навигация в полном порядке. Вздохнув, чуть ли не смеется, думая, что ночная вахта однажды лишит ее рассудка. Так нельзя. С момента испепеления Буэнос-Айреса прошло достаточно времени. Тень отца уже давно затерялась среди ночных кошмаров. Можно отрывать лапки пауку, можно выкалывать его глазки один за одним… Но лучше успокоить себя тем, что существуют разновидности инопланетян поопаснее. Обозначить как ключ мысль преподавателя о том, что человек отнюдь не венец творения природы. Снова очаровательно улыбнуться инструктору и признать — из них получается неплохая команда. Очень. — Я бы сказала, он душка, — тихо произносит Кармен. Мистер Расчек не зря упоминал, что право самому делать выбор — то, чем обладает каждый. И не всегда этот выбор касается определенного поступка… Можно выбрать неизвестность.