Cause,

«Будешь ждать ДеВитта — умрешь с голоду», — давнее изречение одного из народников заставляет Особь качать головой. Начиная с танца под тихое бурчание Коэна, Анне все труднее держать молчание. Сильный удар током так и не смог выбить из головы тихий шепот давней обиды, следующей за ней при каждом убийстве: «Мне нравится терять надежду, что ты вспомнишь. Отступать от тебя на шаг и сравнивать насколько в этот раз ты погряз в беспамятстве. Вести тебя за собой, словно ты вещь… Правда же здорово?», но сегодня тихо радоваться успеху не выходит. — Гляди, это Сара. Она пришла тебя проведать. Пойдем домой? Ты ведь хочешь домой? — нервно тараторит ДеВитт, пытаясь привлечь внимание Маленькой Сестрички. Салли в ужасе. Букер тычет в лицо головой куклы. Странное чувство сковывает. Кажется, не просто так… Потому что все происходящее знакомо. Она с трудом понимает, чего он хочет, но тянется к голове любимой игрушки. Приемный отец в ту же секунду хватает за руку. Больно. «Я уже дома. Зачем ты пришел? Исчезни, прошу тебя», — морской огурец в недрах живота находит ответы раньше, чем Маленькая Сестричка успевает их обдумать. Салли сопротивляется ДеВитту, зная, что никогда не пойдет за ним. Он не ее Большой Папочка. — Не отпирайся, пожалуйста. Я просто хочу отвести тебя домой, — нервничает детектив. Анна в ужасе. Понимает, что отец не в себе, и просто-напросто растерзает Сестричку, если не вспомнит, почему оказался здесь. Лютесы, кажется, видят каждый его шаг задолго до того, как он его исполнит. И кружатся в вальсе не просто так. Любой танец — забытая в далекой древности техника ближнего боя. Они презирают драки на открытой местности, предпочитая замкнутые пространства. Заинтересованность в беседе проявляют только в том, что моментально отвечают на вопросы собеседника, словно выбирая стратегию. Правда, тактику исполняют подопытные. Они советуют не вмешиваться раньше времени. Как и в любом другом случае — «Спасибо, что оставили рояль». — Отпусти ее! — крик вырывается раньше, чем хоть какая-то мысль проскальзывает в сознании; эмоция, отрицающая смирение, толкает младшую ДеВитт схватить Пророка за руки. Борьба с ненормальным, первым ухватившим ее за запястье, на котором была та самая фаланга с наперстком. С трудом, но у нее получается отбросить отца на пол. Анна даже не оборачивается на него. Тяжело дыша, смотрит на Салли. Успокаивать себя тем, что Сестричка не понимает, что происходит и слишком мала для этого, у нее не получается. Испуг, отраженный на лице этого ребенка, заставляет Анну хмуриться: «Мы рисковали жизнью ради картинки? Как же я была глупа». Пророк тем временем поднимается с пола, что-то бубнит, пытаясь извиниться, и протягивает уже в другую ладонь оторванную голову. — Нет. Ты не знаешь, что это такое… Жалеть о содеянном, — тихо отвечает Анна, обращая к отцу гневный взгляд и подмечая то, как белеют его губы. На миг у нее появляется ощущение, что данные слова ему говорит даже не она, словно сам их порядок был произнесен задолго до Восторга, но не придает этому значения. — А узнать придется. Большой Папочка нападает на Закари в ту же секунду. Особь даже не кривится, когда чувствует на лице капли отцовской крови. Она с великим удовольствием наблюдает за тем, как с диким криком Пророк постепенно оседает безжизненным телом на загаженный пол. И улыбается. Радостно. Беспечно, словно исполнилась ее самая заветная мечта. Так, что на мгновение стирается разница между тенью и кромешной тьмой. Окрыленная ей, она обходит тело стороной, делая пару робких шагов в сторону выхода. Нетипичный душевный подъем не кажется Анне жутким. Справедливость. Вот, что торжествует сейчас. Ей хочется петь, но вместо заученных христианских гимнов возвращаются строчки «You belong to me». Неприятная дрожь, идущая по телу, возвращает ее к аналогии Роберта, утверждавшего, что открыть разрыв — это как сесть на велосипед. Главное, не бояться, а там… Каждый шаг в сторону, словно отсчет потерянных в Восторге минут, начисляющих давний вывод: «Ты, я, Салли, Соловей. Эксплуатируемые». ДеВитт резко останавливается, будто бы оступившись. Причина. Всему нужна причина, но в неровных шагах ее нет. — Что, упала…? Оклик, словно со спины, но на самом деле — гиблая мысль из недр памяти. Непонятная, рождающая ощущение близкое к панике. С ней странное волнение не отпускает ни на миг. Единственное, что Анна может расслышать сейчас, это гром шагов Большого Папочки, медленно бредущего в другой угол Универмага. «Истинный Хозяин Восторга», — проскальзывает следующая аналогия, словно набирающий мощь двигатель, обещая следующую подсказку. Цикличность происходящего уже давно Анне не кажется странной. Она замирает на месте и пытается вспомнить, где слышала эту фразу; при каких обстоятельствах. Комстоков та убила предостаточно. И ни раз погибала при этом сама. Внутреннее чутье подсказывает, что ей необходимо обернуться на люк. Давние наблюдения всплывают одно за одним: «Чэн Линь, оружейник. И миссис Линь с алтарем, на котором то идол Будды, то Комстока. В оружейной почти такая же печь. Может ли быть так, что я все еще на «Мануфактуре Финка»? Мы не виноваты? Лютесы?» Не в первый раз ДеВитт рассматривает девочку в люке. И та не в первый раз всматривается в спину младшей ДеВитт, прощаясь и понимая, что единственный друг ее обманул. Особь кривится лишь мгновение, чувствуя как мурашки идут по телу: «Несложно догадаться, что это оставшееся от разрыва предзнаменование. Не более того». Раз, два, три. Раз, два, три. Почти не раздражает… Через секунду Париж будет похож на Колумбию в момент падения. Анна заплачет, увидев охваченной огнем в печи Салли; станет кричать: «Прости, что оставила тебя там!» Вот уже Атлас сидит на перилах и чуть слышно бубнит свою любимую команду — «Будь любезен». Девочка по-прежнему надрывно кричит, сжимая сердце от острой боли, словно это ее собственный ребенок, не давая шанса взрослому человеку схватить ее и утащить с насиженного места. Отец рядом. Уже остывший труп, но его тень снова нянчит гитару в руках. «Еще пара шагов…» Сушонг падает от бура Большого Папочки. Частица Лютесов оказывается в Универмаге. «И третий шаг». ДеВитт не может подняться. Кровавые пятна перед глазами и холодный мрак панорамы Восторга. Роковой удар по голове, свершенный человеком, который никогда не держит своего слова. Самая злая ирония кроется в том, что гаечный ключ отец сам толкнул к ней, стоя около приборной панели «Первой Леди»; почти как записки Сушонга и письмо Тененбаум. Воображаемый ДеВитт делает все то же самое, что и дочь, — ведет на верную смерть, но Анну больше всего беспокоят воспоминания о том, как она в панике смотрит воткнутую Фонтейном иглу под глаз Салли. — Два ровных шарика со склерой. Как планета, правый и, как спутник, левый, за ними — целое смотровое окно. Просто ведь, правда? Сестричка уже тихо напевает «Жизнь в Розовом цвете», взяв обеими ручонками окровавленную ладонь, прикладывая к своей щеке. Секундное озарение ДеВитт сопровождается мыслью: «Она никогда не умирает — она всегда потеряна… И… За одной из дверей я вижу его. Тот парень может стать чудовищем. Сломаться, как и я. Но не от времени. А от возможности выбора… Откуда Салли знает ту мелодию?» Слова Букера рвут иллюзию возможности: «Элизабет сочувствует людям в трущобах. Как бы ее за это не убили». Размышления подвержены панике: «Каждое «снова» уже не в первый раз. Что дает начало той версии, которая никогда не начиналась? Или никогда не заканчивалось? За каждой открытой дверью — те же лица, похожие, и в то же время разные». Оба Лютеса тихо подкрадываются из-за спины, развивая давние подозрения; словно тяжба нужна только им двоим: — Куда-то собираешься? — Опять к Острову Монументов? — Наверстать упущенное? — Время движется… — Поверь, тебе это не поможет… — Пророк выбирает птицу — падает Колумбия. — Пророк выбирает клетку — падает Соловей. — Вернемся к стадии «Ни разрывов, ни всеведения — горстка отмычек и список книжных знаний»? Единственное, что было забавным в Восторге — это кинескопы. Коэн в своих черно-белых фильмах лучше кого-либо отразил суть любого учения, повязавшего Колумбию с миллиардами других городов, спрятанными за дверьми. Пустословие ценится за каждой. Боль и красота в них — мать и дитя. Отца каждый раз останавливало механическое чудовище, дочь каждый раз останавливало чудовище из плоти и крови. ДеВитт нервно кусает ногти, припоминая, что Букер и так утонул в том озере, где принял крещение. Маленькая Сестричка ведет своего Большого Папочку за руку. Ранее ДеВитт не сознавала, что именно Салли может увести ее как можно дальше, нужно лишь верно настроить машину, которую прячет Сушонг. — Она нужна мне! — всплескивает руками Анна, — Сколько раз по вашим подсчетам Букер приходил за мной, а? Сколько мне приходить за Салли? Кровавые жернова работают без сбоев. Лютесы лишь качают головами, когда видят, как ДеВитт направляется в сторону термостата, чтоб понизить температуру. Возвращаясь обратно, Анна забирается поближе к люку. Салли улыбается. Слабо фосфорицирующий взгляд делается ярче, а замызганное кровью лицо Особи не вызывает отвращения. Она тянется к Анне, думая о том, что стоящая перед ней — ангел. Та же тихо радуется, что доверие этого существа все то же; прикрывая глаза, чувствует, что сердце пропускает удар. Нет у нее иной дороги. И последний из людей может свернуть в сторону. Только не Особь. Промедление. Оно ничего не значит. — Пойдешь со мной? Погружаясь во мрак и борясь с беспамятством, Анна чуть слышно, но разборчиво шепчет: «Ты меня больше не оставишь, Салли». Наверное, каждая версия Букера ухахатывается этой просьбе: «Обещай, что не дашь им забрать меня назад. Если у них получится, то обещай мне…» До этого не доходит, действительно. «Первая Леди» всегда падает в Колумбии. Соловей всегда тонет в Восторге. Каждый ДеВитт вырывает себе могилу собственными руками, согласуя с реальностью мысль Лютесов о том, что ньютоновские яблоки при соприкосновении с землей разбиваются вдребезги. Только капитан Корнелий Слейт смог выбрать место и час своей смерти. Уйти по своей воле… Горький плач Сестрички в загасающем сознании сопровождался одним из, наверняка ворованных, изречений Коэна: «Ни в коем случае тут нельзя сажать ели. Результат будет чудовищный. А вот слоновьи черепа будут в самый раз». — Если ни один богач пока не выдумал Бога, то настало самое время, — пожимает плечами Розалинда. — Теперь Букер может ее бояться по-настоящему, — усмехается Роберт. Лязг металла за спиной был услышан слишком поздно.

***

У лишенного зрения обостряется слух и память. Каждый человек, оказывающийся в комнате, старается вести себя тихо и пытаться не выдавать себя. Марвен запоминает каждого, кто навещает ее, но ни с кем не делится своими наблюдениями. Образы, возникающие в бреду, не исчезают. Накладываются друг на друга, будто бы пытаясь что-то доказать, но ей до этого нет дела. Она швыряет комки пыли в глаза несведущих и задыхается в ней. Долгое время королеве приходилось наблюдать за тем, как взрослеет ее раб, а видеть перед собой только хрупкую кроху со светлыми волосами. Чувствовать, как та становится сильнее, умнее, хитрее, и быть уверенной в том, что не обманет. За спиной каждой тьмы всегда скрывается до поры одна маленькая хитрая тень… Страшные видения будущего. Крепость Барад-Дур, мучения поданных, но было и еще кое-что. То, что она смогла рассмотреть в огне. Осколок чужой фразы, идущий вразрез со всем произошедшим на днях; вполне знакомый голос снисходительно спрашивает: — Что, упала, ушиблась…? Марвен не в состоянии рассмотреть лица перед собой. Саруман обманул. Отобрал время, которое можно было потратить на то, чтобы убраться с этих земель куда подальше. Не страх своей гибели тревожит Марвен, другое предзнаменование маячит вдали. Суть его неясна, и кто-то другой скажет об этом Выходцу: «Даже капля власти развращает. Если вдуматься… Оба отличаются лишь именами. Они просто созданы друг для друга». Заглушенное вечной болью сознание. Оно не опасно ни для кого. Через несколько недель Талион отправится к Башне. Проходя под аркой, он увидит два скелета… Чья-то усмешка так и видится в отдалении. Покойники не беспокоят живых просто так. Можно часами размышлять о долге, но это не отменяет того, что история Нурна закончена. Иной правитель будет отстраивать руины. Марвен с ужасом наблюдает за тем, как та просиживает возле нее часами. Полные горечи вопросы: «Что произошло в Серых Горах, мама?», «Неужели твоя жертва того стоит?» Отчаянные просьбы к другим: «Я не хочу, чтобы с королевой что-нибудь случилось. Пусть кто-нибудь постоянно будет при ней», «Ты нужна людям Нурна». Возгласы, которые никогда не выдают основного и говорят только об одном. Королева не в силах что-либо ответить, словно голос разума потух навсегда. Возможно, только страх окончательно лишиться рассудка заставляет ее снова и снова поджигать огонь в чаше. Литариэль не отходит от нее ни на шаг. Королева даже сквозь полудрему чувствует, что та пытается ее о чем-то спросить, но всякий раз отводит взгляд. Единственное, что она может сказать дочери, звучит как: «Прости, что убила нас обеих». Это единственный ответ на все ее вопросы. Незнакомое ощущение рушит изнутри. Не дает покоя. Принцесса же, слыша тихое неразборчивое бурчание нарастающей боли, подходит ближе и смачивает водой выступающий на лбу пот, надеясь услышать хоть что-нибудь, но Марвен молчит, словно на ее губах печать. Все правильно. Голос чужой. Мысли — чужие. Давая принцессе задание отыскать Выходца, королева словно со стороны наблюдает за собой, и единственное ее желание в этот миг перерезать себе горло, лишь бы ни одного слова воли мага Истари не дошло до ушей Литариэль. Марвен не может даже взглядом намекнуть, чтобы та отказалась. Слабое движение кистью в попытках поймать ее ладонь и сжать в своей не удается. Королева заходится тихими рыданиями, когда та уходит, ведь понимает, что возможно видит ее в последний раз, вспоминая те самые слова, что резали Литариэль без ножа: «Если что-то делаешь, то твори чужими руками. Ты тень. А твоя марионетка — всегда приманка. Помни это. Тебе не нужно ничего планировать заранее. Она все выполнит за тебя. Только покажи пример того, чего хочешь добиться. Все в твоих руках». Королева в тот день рассматривала дочь пристальнее обычного. А на вопрос, к чему такая рекомендация, дала лишь краткое указание: «Толковый правитель видит слабые стороны своего слуги. И пользуется ими на свое усмотрение. Лучше слушайся». Жить с пониманием того, что любое твое начинание обречено на провал. Нельзя выдумать пытки страшнее.       Он помнит тот момент, когда увидел кольцо впервые. После этого шок, тьма, пустота. Ничего больше. Голлума избегают, считая мерзким трупоедом, даже гули не особо обращают на него внимания, завидев издали. Каждый орк или урук-хай считает возможным отвесить тому смачного пинка. И только один маг когда-то, повертев в пальцах курительную трубку, мудро произнес:       — Он еще послужит общему делу.       И, кажется, сам Голлум знает чему именно, хотя может, отвечая сам себе на этот вопрос, лишь с величайшим трудом произнести свое имя. В его пещере вечная темнота и ничего в ней нет, кроме песни прелести. В той песне он может многое увидеть, но ничего не может разобрать. Он говорит сам с собой, но не понимает сказанного. У него два голоса и один из них чаще другого нежно произносит «Прелесть», словно обращается к кому-то еще, хотя рядом может быть лишь сухая ветка. Он не понимает радости, когда произносит это слово, хотя знает, что кто-то еще незримый следит за ним. Он чувствует порой две руки, что сплелись в его голове, и те отнюдь не враждуют друг с другом. Ему трудно отличить свои голоса в момент речи, словно раскрывается не его рот. Голлум давно потерялся в себе и не знает, что диалог действительно ведут двое, один из которых Мелькор, а другой — Саурон. Любая просьба Сарумана рассчитана на чужую гибель, а Марвен сама воспитала в принцессе покорность своей воле. Даже долго убиваться такому наблюдению не получается. Королева смыкает веки и проваливается в густой мрак, который ломает изнутри. И нет шанса выбраться. Вопрос «Где она?» срывается с ее губ ежесекундно, и краткие отчеты о том, что дочь по-прежнему сидит в засаде неизвестно где, сдавливают от боли сердце. Еле шевеля губами, Марвен зовет ее по имени, но видит лишь нескончаемую тьму. Все, что Марвен может рассмотреть в отблесках пламени, — чужая, застарелая боль. Неловкие знаки внимания в виде целых клумб, сплетенных в аккуратные букеты: элгаран, гвинуиаль, ацелас, нифредил, алфирин, среди которых никогда не было «цветов памяти». Только попытки привлечь внимание. Совсем маленькой принцесса приносила ей крохотные вещички, что находила повсюду. Предметы, которые отвергло само время: кольца, резные дощечки, камушки, осколки. Королева даже тогда чувствовала нечто особенное, но никогда не сознавала смысла своих чувств. Она отчаянно вспоминает то, как мечтала вернуть традиции морских рейдеров своему народу. Думает о маяке, который хотела построить. И надеется, что отыщет Литариэль среди волн моря Нурнен, которые будут пытаться похоронить ее заживо… Признать того, кто слабее, равным. Любить того, кто по определению ничтожен. Это ли не глупость? Маленькая девочка, склонившись над королевой, горько плачет, а та не может подняться на ноги. Сколько раз бывало так, что принцесса, еще совсем крошкой, доверчиво обнимала их, терлась головой, словно прирученный зверь, когда видела мать на троне… У нее было кольцо; был особый зверь, что таскал его в лапах. Где это все теперь? Марвен лишь слышит грохот битвы вдалеке. Знает, что глаза дочери слепит от яркого солнца, и та в сгустках пыли смотрит на то, как падает Черный Монумент, переминая в осколках очередные жертвы, чьей кровью можно умыться при желании. Давний разговор с королевой у той не выпадает из головы, и смысл его стал понятен только сейчас. 

***

Опасения оправдывались с каждой минутой миссии. «Вы и Набу неразрывно связаны. То, что происходит у них, не может не влиять и на вас», — собственные слова, сказанные под водой, придавливают, как тяжелая броня. Кеноби чуть ли не теряет световой меч, убегая от дроида, которого только по счастливой случайности успевает убрать с пути мастер Джинна. Схватка в ангаре оглушает: помогая Квай-Гонн спасать людей, она запоминает каждый угол места, в котором их дуэт, уже понятно, оказался не случайно. И размышлять о собственном беспокойстве некогда. Впереди — тысячи парсеков. Море тьмы и яркие вспышки выстрелов. Кеноби, один из талантливейших пилотов, в эти секунды понимает, что ненавидит полеты больше, чем что-либо в этом мире. Татуин становится той планетой, где Сила вибрирует. Джинна отправляется на Мос Эспа, чтобы найти запчасти для гипердрайва. Оби-Вэй Кеноби приходится ждать. Медитировать та не решается. Она спокойна за Джинну только первые сутки, но подозревает, что затишье обманчиво. Буря назревает. Устроившись поудобнее у приборной панели, закрывает глаза. И видит перед собой собственное прошлое. Джинна не испугалась ее слез, также как не удивилась вечно тяжелому взгляду; лишь крепче сжала руку, игнорируя пересуды о том, что они похожи: если почтенная мастер-джедай всегда следовала воле инстинкта, то девочка во многом ее опередила, делая то же самое, но по незнанию. В тот же день видения настигли падавана снова. На протяжении многих лет та призрачная женщина следила за каждым шагом Оби-Вэй. С первого столкновения Кеноби ощущала в ее присутствии, что та страдает из-за нее. Ощущение, что она боролось сама с собой, навещая Кеноби, не покидало. Ярость призрака сковывала в страхе. Кеноби в ее присутствии словно чувствовала давно забытую вину, поэтому держалась спокойно, словно зная ответ на вопрос; будто бы по привычке. Даже спустя годы, Кеноби снились сны, в которых она всегда чувствовала себя малым ребенком. В одном из них она, как можно быстрее, карабкалась по стенам, скрываясь от преследователей. В другом — забиралась в люк на стене. Но чаще других был сон, в котором она забиралась на крышу какого-то дома. Она спешила, боялась и надеялась во всех этих снах, но каждый раз жестокая мучительница возникала перед ней из ниоткуда, преграждая выход с тихим шипением: «От тебя воняет рыбой». Всегда черепица под ногами Оби-Вэй осыпалась, всегда гэта соскальзывала в самый ответственный момент, а собственный громкий крик пробуждал, заставляя в ужасе осматриваться по сторонам. В тот раз призрак снова подошла близко и занесла над головой Оби-Вэй руку, шипя при этом: «Деревенщина, только попробуй кому-нибудь рассказать об этом». Падаван, жмурясь, ждала удара, но почувствовать его не успела. Пробуждение было внезапным, Кеноби даже не успела закричать. Открыв глаза, Кеноби почувствовала жар, но это были объятия мастера Джинны, которая услышала крики ученицы, смешанные с мольбами о помощи сквозь сон. Она с беспокойством разглядывала изнеможенное лицо подопечной, замечая застывшие в глазах слезы. «Нет эмоций. Есть покой», — баюкала ее Квай-Гонн в ту ночь, чувствуя, как уже довольно взрослый ребенок цепляется за нее, будто тонет. С тех минут женщина-призрак, таинственный мучитель, исчезла. Ее заменила другая, которая стала Кеноби другом. Страх ушел. С Джинной всегда было спокойно; она, словно большая маска, спрятала ее лицо, создав осязаемую преграду. Оби-Вэй хочется вернуться к мысли о том, изучением какого предмета они займутся с мастером, когда задание Совета подойдет к концу. Размышляя над собственным душевным подъемом перед переговорами, Кеноби надеется, что все недавно обнаруженные эмоции — пустое. Не просто так говорят, что джедаям нельзя любить и привязываться. Чужие эмоции могут убить… Мастер всегда отличалась от сверстников тем, что могла найти невозможное. Даже в песках Татуина. Джинна, наверное, единственный джедай Республики, способный наткнуться на ситха при условии, что те вымерли тысячи лет назад. Ими пугали нерадивых юнлингов. Страх не поглощает падавана целиком, он, как вор, караулит ее за темным углом и ждет момента. Оби-Вэй уверена, что такой успех мимолетен. В те же секунды она начинает искренне презирать все поговорки об удаче, ведь помимо гунгана Джа-Джа, Квай-Гонн приводит за собой Энакина Скайуокера. Корусант становится той планетой, где Оби-Вэй впервые оглушает саму себя собственным ответом. Кеноби чуть ли не со злостью цедит про себя: «Нет. Я не готова. Не готова». С горечью понимает, что не смогла бы ответить иначе. Доверительная беседа о новом ученике Оби-Вэй не успокаивает, ощущения при разговоре мешаются в одно ужасающее варево. Джинна недовольно морщится, когда Оби-Вэй случайно роняет фразу о том, что этот мальчик был рабом. И не горит желанием рассказать о том, что выкупила его хитростью, лишь с теплой улыбкой пересказывает как глупого гунгана чуть было не растерзал Сибульба. Тревога, которая не прекращалась с самого начала миссии, только усиливается, когда мастер дружески опускает ладонь на ее плечо. Время будто бы замирает в этот момент. Кеноби не может оторвать от любимого лица взгляда… Перед вылетом на Набу, в решающую битву, она пререкается с Джинной впервые в жизни, не понимая откуда в ее словах столько непокорности. Может быть, это ревность, но Кеноби не уверена, что это так. Она ни в чем не уверена, когда затевает спор. — Это не неуважение, учитель, это правда! Все они чувствуют, что этот мальчик опасен, почему же вы этого не видите? — взывает она к Джинне, не понимая, почему мастер не чувствует того же, что и она сама. — Иди на корабль, Оби-Вэй… — впервые сухо на ее довод отзывается Квай-Гонн. Кеноби кривится и чувствует предательство. Джинна увлечена идеей обучить Скайуокера. Оби-Вэй обижается и не может понять по какой причине. Падаван измучена и ей с трудом удается успокоиться. «Дело не в мальчике», — изнемогая, говорит она себе прежде чем провалиться в сон, скорее напоминающий вязкую паутину. Такое ощущение, что мрак следует за ней по пятам. Этот призрак никогда не выходит к Кеноби в лучах яркого света. В этот раз она даже не оборачивается на Оби-Вэй, делая вид, что не обращает внимания. Она только спустя минуты понимает, что знакомая тень рассматривает пламя. Страшное эхо, складывающееся в рев: «Вырви мне шип из сердца!» оглушает в ту же минуту. Женщина не начинает разговора первой. Казалось, она была обижена, что Оби-Вэй так долго не впускала ее в свои сны, строя ментальные щиты. — Ты погибла в том пожаре? — осторожно спрашивает Кеноби, пытаясь подавить впечатления прошлого, но призрак лишь недовольно фыркнулa в ответ. «Джинны нет рядом, поэтому так случилось», — решает Оби-Вэй, — Скажи мне… — просит она, подходя ближе, ощущая нестерпимую горечь. Знакомая тень не реагирует на просьбы и не желает говорить с ней. От нее волнами исходит зло и ярость, но при этом она печальна, как никогда до этого. — Я не дам сгореть тебе в этот раз. Обещаю, — сама не понимая почему, говорит ей Кеноби, чувствуя вспышку давно забытой хотя бы во сне дневной тревоги. Усиливающейся и молниеносно перерастающей в страх, ведь женщина начинает истерически хохотать над таким признанием. Кеноби замирает и содрогается этому жуткому звуку, напоминающему об… Утрате? С минутами безумный смех перерастал в рыдания; надрываясь от боли, призрак произносит только это: — Он… Избранный… Он восстановит равновесие. Ты дала слово. Оби-Вэй не может пошевелиться; произнесенный слова мучат неопределенностью, страшное эхо рыданий подкашивает ноги. Кеноби не может даже отвести взгляда. Она ворочается во сне и покрывается испариной. Просыпаясь с мучительным стоном, понимает, что уже закат. Вскакивая с лежака, Оби-Вэй первым делом отыскивает Джинну. Та тоже дует губы и не хочет говорить; тоже стоит к ней спиной. Кеноби, вздрогнув лишь на мгновение, подходит к своему мастеру и, как и во сне, начинает разговор первой: — Я рада, что вы считаете меня готовой. Простите меня. Она видит нежную улыбку Квай-Гонн, когда та наконец-то разворачивается в ее сторону. Та радуется своей победе и примирению с ученицей. Кеноби передается ее благодарность по давно известному каналу ученической связи. Но все равно, когда разговор заканчивается, ощущает, как в груди образуется дыра. Что-то сжимается в области сердца и не отпускает тревогу, потому что она замечает одну деталь: свет заходящего солнца выделяет высокую фигуру Джинны. Кеноби кажется, что мастер в этот момент охвачена огнем… Всю жизнь Джинну возмущают серо-голубые глаза ее ученицы. Потерявшийся ребенок, который всегда тянулся к ней, забираясь в объятия. Один вид этих глаз заставляет вздрогнуть, потому что те любимы ей больше всего на свете. У нее никогда не было видений призраков, но тревога ее падавана раскрывается перед ней только в момент схватки с ситхом. Джинна всеми силами борется со страхом, но сейчас это бесполезно. Кеноби рвется вперед, закрывая ее собой. И один удар отбрасывает ученицу на уровень ниже. В секунды перед внутренним взором перекатывается кубик перед носом того тойдарианца. Красный. Синий. Красный. Синий. «Мертв». «Жив». «Как посмотреть». Словно чужое напоминание, где-то за спиной забрака маячит чья-то рыжая шевелюра. — Что, упала, ушиблась, ласточка моя…?

***

Аксиома незыблема — эфириал всегда умнее того, кого он выбрал. — Моя мама говорила, что насилие никогда не может ничего создать. В Джорджии, Анджела, был неплохое местечко. Название KNOV. Вы же помните тот день, когда погиб да Сильва? Так вот, сотрудники утверждали, что лунатизм — это обычная простуда. У них был прекрасный девиз: «Одно яблоко в день — и вам не нужен врач!» Кажется, об этом знала даже Шемеш. Мир непредсказуем. Картер истерил не просто так. Два эфириала, случайно натолкнувшихся друг на друга, в минуты решили уничтожить каждого человека, относящегося к операции, но, правда, от далеко идущих планов ничего не осталось. Только одна женщина. И она чувствует, что уменьшается в размерах. Кто-то взял маленькую девочку и превратил в чудовище… Даже в эти минуты Асару с легким смешком припоминает Книгу Истока: «Он учил сыновей воевать. Пусть они станут бездомными, но будут готовы к этому». Война в этом мире никогда не заканчивается; не затихает даже на минуту. Идеология людей чудна, но как же она напоминает все то, что может увидеть один эфириал и рассказать другому. Трудно сознавать себя вне носителя. Если спросить эту неземную форму жизни, почему не Фолк или Уир, то он с уверенностью ответит: «Девочка с огоньком. Такие меня устраивают». Особенно, после столь значимых признаний: «Инопланетная каракатица, ты знаешь, что тут только один настоящий агент». Ее раздражение эфириала забавляет. Наивная дурочка; одна из многих, решивших, что способна принимать решения самостоятельно. Лунатики были забавны, но не настолько как Анджела. Она пытается противостоять, но это противоречит ее натуре. — Эмоциональная связь в отряде K-9 намного сложнее, тоньше и важнее, чем в большинстве человеческих семей, Уивер! Если человек погибает, мы убиваем неопса. Немедленно! — дразнится один из инструкторов, смотря Старшему Агенту вслед. Асару плохо ориентируется в человеческих вспышках агрессии, но чувствует как температура тела агента повышается. Над ней посмеиваются. Никто из ее сослуживцев и не скрывает, что не очень-то ее тут любят. Про таких как она обычно говорят — «Влезет в любую щель». Анджела стискивает зубы с такой силой, что, кажется, они сейчас пойдут трещинами, ведь слышит, как инопланетный гад потешается над ней вместе со всем подразделением, правда, осталось одно незыблемое «но»: никто пока не смог распознать речи «демона», поэтому все происходящее извне — неимоверно забавно. Все, что может услышать Уивер, остается для нее тихим неразборчивым бурчанием. На днях она повторно осматривала данные по операции Мстителя. Вновь сталкивалась лицом к лицу с собственными фобиями, вроде порталов Уира и Лоуренса, которые максимально свободно помогали Аутсайдерам переносить свои базы на Землю. При помощи малых семян выращивали целые форпосты, не спрашивая разрешения. Внимательно просматривала данные о телеметрии, просчитывая, кому захочется ради шутки, оглушить ее громким звуком. Через раз рассматривает заметки Дрезнера; даже подробности допроса поляка — Петра Жедревского. Паранойя начинается только так. Кажется, она говорила, что Фюрер был слишком гордым малым. Убив дракона, получаешь в награду то же самое. Анджела отчаянно перебирает литературу и отчеты, пытаясь узнать способ сдержать влияние эфириала. «Знаете почему Картер не дожил до победы, мэм? Он не умел прощаться. Вы считаете, что заставили нас заплатить? Думаете, только мы крадем людей для экспериментов?» Всегда наступает момент прекращения контракта. Каждый когда-то снимает бронекостюм, в последний раз смотрит на лайнер и, забирая документ, отправляется на гражданку. Не было в этом потоке исключений ни для кого. Кажется, об этом помнят только кукловоды. И как кукловод своего человека, Асару мечтает посодействовать агенту Уивер. — ХВАТИТ! — срывается на крик Анджела, ощущая острую тошноту, как при осколочном ранении. «Пит подкладывал монетки под оконные рамы. Боялся воров. Брат был младше сестры всего на год. В отличие от него, она всегда была бойкой. И стала тем, чем была сейчас только из-за него… Бедная малышка Энджи. Ты убила своего брата, прощаясь?» Она ускоряет ход и вздрагивает чуть ли не от испуга, сталкиваясь лоб в лоб с другим человеком в форме. На удивление эфириала, Уивер не накидывается на растяпу с кулаками. Асару почти второе тело этой женщины, и он лучше любого штатного медика скажет, что чаша ее терпения переполнена. Действия Анджелы его удивляют. Она, тихо шикая и жмурясь, потирает лоб. Когда поднимает взгляд, то рассматривает сощурившуюся перед собой женщину так, словно узнает. Время замирает в этот момент. Эфириалу кажется, что это не случайно, поэтому он решает не вмешиваться, отыскивая иной способ побороть чужую волю. И на секунду странное понимание отражается в его разуме: «В какой-то реальности заявленная связь представлена иначе… Какая же из них настоящая?» Не стоит недооценивать жука. Капитан, придавленная дверью, смогла произнести только последний приказ: «Покинуть корабль». Крупная операция не обернулась провалом, но «Роджер Янг» был сбит. Отваливались куски в безвоздушном пространстве. Разгерметизация унесла с десяток людей в открытый космос. Особо жутким зрелищем было то, что несущийся чуть ли не со скоростью света спасательный корабль буквально «плыл» по трупам. Беги, не оборачиваясь. Кармен повернула голову только один раз, чтоб увидеть, как взорвался основной корпус. А дальше — приземление. В секунду столкновения с землей она чуть не потеряла сознание. Старая дразнилка, выдуманная матерью, успела проскочить в мыслях до того как Барклоу слегка треснул ее по щеке: — Что, упала, ушиблась, ласточка моя тупоголовая? Здоровенная туша так называемого «Мозга» была поймана рядовым Зимом; будто восставший из мертвых Рико ворвался в самый жар перестрелки и вытащил Ибаньес из пещеры с арахнидами, но только в эти секунды Кармен понимает, что еще чуть-чуть, и ее сознание помутится. И даже не из-за воспоминаний о той глупой игре, в которой Джонни под задорным взглядом полковника Дженкинса упорно ставил на туз пик. Разговор начинается со взаимных извинений. Обе, не обращая внимания ни на кого вокруг, начинают говорить, лишь бы удержать ту, что напротив, на одном месте. Уивер не отмечает для себя того момента, когда начинает улыбаться. Ибаньес же, потупив взгляд, не может сообразить, что особенного в этой женщине из Бюро. Может быть, речи обеих и превышает уровень доступа к военной тане, повествуя только об одной-двух удачных операциях, но восторженный взгляд напротив заставляет продолжать. Ведь обе одинаково ненавидят инопланетян. — Сердце человека похоже на ягоду. Столько семян попадает в почву, если срезать от куста, — потешается инопланетный гад, — Кажется, вы что-то говорили о способах бросить курить? Так, Энджи? Улыбки при прощании похожи на обещание чего-то большего. Рукопожатие не кажется продиктованным обычной вежливостью, даже отдаленно не напоминает жест делового этикета. Прикосновение запоминается надолго. Его хочется ощутить снова. И хочется узнать. Больше. Философия Лютесов строится на трех тезисах — «Жив», «Мертв» и «Как посмотреть», но третьего у Аристотеля не дано. — Вернись! Розалинда однажды в сердцах заметила Анне, что-то про круассаны и плесень, до этого простодушно сказав, словно та не сидела в двух шагах от нее: «Она оставила ребенка гнить». — Салли, подожди меня, не убегай далеко! Озлобленный крик Леди Комсток: «Вырви мне шип из сердца!» растворяется, как предрассветный туман. Чужая ненависть рассекает разум; давнее эхо, как тарабарщина Сушонга с его «Будь любезен», преобразуется в нечто иное. — Знаю, что эта девочка дорога вам. Гром голосов в голове сопровождается несвязным бредом: «Наверное, стоит обучить Сестричек помогать Папочкам. Выходя на Улицы Аполлона, нужно свернуть в хозтовары Фонтейна. Мистер ДеВитт не может разобрать робота на детали в честном поединке. Мотыльку суждено стать бабочкой». — Маленьких сестричек клепают каждый день, к чему вам эта?! Восторг действительно содержит в себе много тайн, одна из которых не поддается осмыслению, а именно — «Каким образом, сменяя лидеров чуть ли не каждый год, город смог выстоять под водой больше десяти лет?» — Направляйся к Сушонгу, Элизабет. И возвращайся в Колумбию. Открывая глаза, Анна заходится надрывным кашлем и не сразу замечает тонкое стекло перед лицом. Падая на колени и сгибаясь от судорог, не замечает и в двух шагах от себя грозного вида существо, направляющее дробовик прямо в голову; чуть ли не отгоняет руками все то, что слышит или слышала когда-то, мечтая выбраться из пелены страшного удушья. — Придурок, я же просил быть расторопнее! Новый виток боли врывается в сознание с незнакомым женским голосом, рвущий одним махом все видения прошлого, будущего и настоящего, который Анна воспринимает даже с благодарностью. — Ваша собственность определяет то, кем Вы являетесь. Разве она не заслуживает быть защищенной? Вакуумные Архивы предлагают самый надежный вариант, который Вы сможете выбрать. — Ты для них ценное вложение, Элизабет. Перед внутренним взором — текущее масло. Соловей погружается в пучину, отчаянно прикладывая механическую лапу к толстому стеклу. Зеленые окуляры идут трещинами. — Свершенное не удастся исправить… Анна смотрит на себя со стороны и жаждет придушить. Элизабет прощается, уверенная в том, что все вероятности, находящиеся за дверьми, ей вдруг стали понятны с уничтожением Сифона, но только сейчас Особь замечает в вечно мертвом выражении глаз Соловья какое-то особое выражение. Словно погибая, тот ей пытается что-то сказать… Выходит бульканье. — Сигма, что у тебя там? Собственный крик сдавливает горло. Знакомый голос пробирается под кожу. Смотря на копию того чудовища, что сбросило ее на прутья, Анна заходится горькими рыданиями и не в силах остановиться. Бандит, голосом заботливой бабушки сюсюкает, стараясь успокоить, вставляя пули в барабан. — Что, упала, ушиблась, ласточка моя тупоголовая? — одного взгляда этой женщины достаточно, чтобы внутренние органы покрылись инеем. — Основание. Я требую хоть одного, чтобы понять, как долго мне терпеть твои выкрутасы? Вспоминания, как камни, падают на голову. Страшная истерика с дикими криком вырывается из груди. ДеВитт бьет руками о пол. — То, что вас четверо — невероятный подарок судьбы. Но не думайте, что если будете держаться ближе друг к другу, это вам хоть чем-нибудь поможет. Существо, стоящее над Анной, проявляет признаки разума в том, что не нападает на угрозу. Тем временем откуда-то сверху доносится очередная реклама… Это было последнее падение с ветки.