Не так страшен чёрт, как его малюют

В соборе Парижской Богоматери заканчивалась обедня, когда в придел «алтаря лентяев» вступил солдат из той породы людей, о которых говорят «длинный, как туаз». Вошедший, перекрестившись, замер у стены, чтобы не мешать прихожанам, и украдкой принялся разглядывать убранство храма. Дождавшись, когда священник благословит паству и люди чинно потянутся к выходу, он покинул наблюдательный пост, приблизился к пастырю и справился у того, не он ли будет мэтр Клод Фролло из Тиршапа. Получив утвердительный ответ, солдат сообщил, что имеет честь состоять в страже господина прево маршалов (при этих словах отец Клод невольно вздрогнул) и доставил письмо, которое хозяин приказал передать лично в руки адресату. — Вот как? — удивлённо поднял бровь архидьякон. — Мне письмо от мессира прево? Прочитанное послание, содержавшее всего пару строк, написанных почерком человека, привычного к оружию, а не к перу, повергло Клода в смятение. «Убедительно прошу Вас незамедлительно явиться в мой дом в Туре. Солдат, передавший это письмо, проводит Вас. Дело касается Вашего воспитанника. Прево маршалов: Тристан» То была холодная вежливость тигра, выпускающего и втягивающего когти в ожидании жертвы. Архидьякон, теряясь в догадках, вопросительно посмотрел на гонца прево, ожидая пояснений. Он недоумевал, что такого натворил Квазимодо, почему непременно требуется его присутствие, с какой стати его вызывают в Тур, а не в Плесси и, наконец, какое отношение к делу имеет Тристан Отшельник. Стражник хранил молчание. — Вам известно, зачем я понадобился господину прево? — спросил священник своим властным голосом с нотками металла. — Нет, отец Фролло, — покачал головой Пти-Андре. — Мне велено лишь отдать вам письмо и сопроводить в Тур. — Надеюсь, ваш хозяин понимает, что я не могу сию же минуту по его прихоти оставить храм? — строго проговорил священник, глядя на собеседника снизу вверх. — Разумеется, отец Фролло, — ничуть не смутился солдат. — Сейчас я должен идти, но вечером вернусь, тогда и сообщите мне, когда сможете тронуться в путь. А всё-таки советую вам не медлить, — прибавил он тем тоном, каким дают дружеский совет. — Вы, видимо, набрались наглости от вашего хозяина! — одёрнул священник, недовольный самоуправством стражника. — Погодите. Здесь идёт речь о моём воспитаннике, Квазимодо. Известно вам, что с ним произошло? — Два дня тому назад мы повстречали его в Монришарском лесу. Горбуна увёз к себе господин прево. Больше я ничего не знаю, — лаконично поведал Пти-Андре, памятуя наставление Тристана не очень-то распускать язык. — А то он у тебя длинный, под стать твоему росту, — усмехнулся королевский кум, хотя ледяные глаза его при этом не смеялись. — Помни, с меня станется его укоротить, если сболтнёшь лишнее перед священником. Пусть помучается неизвестностью! Впрочем, долговязый страж всё равно знал не больше, чем рассказал, и, уклоняясь от дальнейших расспросов, поспешил откланяться. Он торопился в ближайшую таверну, где собирался отдохнуть с дороги, подкрепиться и как следует промочить горло парой бутылок доброго вина. Ответ солдата не только не успокоил, но ещё более озадачил архидьякона. История, коли в неё — по собственной инициативе, по королевскому ли приказу вмешался Тристан, явно разыгралась прескверная. Наверняка Квазимодо, не рассчитав силы, кого-нибудь сильно покалечил и сбежал. Могло статься и так, что сам Фролло впал в немилость у короля. В таком случае письмо попросту хитрая уловка, призванная заманить его в Тур, прямо в лапы Тристана Отшельника, не гнушавшегося расправ с людьми церкви. В королевском замке имелись такие подвалы, где человек исчезал без следа, где стоны и жалобы не достигали посторонних ушей, где безраздельно властвовал зловещий прево со своим подручным, Анрие Кузеном. — Видимо, королевский куманёк совсем обленился, — горько усмехнулся Клод, надеясь мрачной шуткой рассеять волнение, снова и снова пробегая глазами чёрные строчки, выведенные властной рукой, — прежде он сам являлся к своим жертвам, нынче же вызывает их прямо на дом. Вынырнув из задумчивости, архидьякон осознал, что по-прежнему стоит подле алтаря в полном облачении, прихожане давно разошлись, затихли звуки органа, умолкли певчие, и только бесстрастный причётник счищает нагар с подсвечника. Осторожному Клоду страсть как не хотелось никуда ехать, но ослушаться значило навлечь на себя гнев Тристана Отшельника, а участь хуже в те времена сложно было вообразить. Поэтому священник, мучимый переживаниями, решил последовать совету Пти-Андре и не затягивать с поездкой. Следующий день застал его уже в пути. Сидя в нанятой им повозке, Фролло угрюмо взирал на возницу, мурлыкавшего весёлую песенку, и пытался расспрашивать Пти-Андре, гарцевавшего рядом с его неказистым средством передвижения. — Чего ради я, архидьякон Жозасский, точно мальчишка на побегушках, бросаю все дела и трясусь на крестьянской подводе? — недовольно отчитывал Клод сопровождающего. — Сдаётся мне, вы знаете больше, чем сообщили. Что с Квазимодо? Как ему живётся в Плесси-ле-Тур? Словоохотливому Пти-Андре не терпелось почесать язык. Как известно, дорога способствует тесному общению, заставляя доверчиво открываться незнакомым попутчикам. Свежий сентябрьский воздух, прогретый лучами тёплого солнца, лента дороги, тянувшаяся под копытами коня, скучные окрестные пейзажи также способствовали красноречию. Стражник не удержался и, забыв наставления господина, повёл рассказ о пребывании горбуна в королевской резиденции. Поскольку Пти-Андре большую часть времени проводил рядом с прево маршалов, некоторые подробности были ему известны только по слухам, которые он, ничтоже сумняшеся, и поведал отцу Клоду. Священник сдавленно охнул, услышав о том, как Квазимодо укусил господина Оливье ле Дэна, за что угодил в железную клетку. — Клянусь Святым Мартином Турским, — хохотнул Пти-Андре, демонстрируя крепкие зубы, — он так и сидел, точно берберийский лев во дворце Сен-Поль! — Владычица! — ахнул Клод. Причина срочного вызова в резиденцию Тристана обрисовалась с совершенной ясностью. — Как же он потом очутился в лесу? — Того я не ведаю, — ответил Пти-Андре. — Господин Тристан сказал, будто бы король отпустил горбуна, да ещё подарил кошель с золотыми экю, но как по мне, дело тут нечисто. Здесь Фролло с ним согласился. Кто же отпустит злоумышленника, причинившего телесный вред его любимцу, да ещё выпроводит без провожатого, зная, что в незнакомом месте глухой беспомощен, точно малое дитя? Да и к чему прево задерживать невиновного, находящегося под королевской защитой? Пусть бы шёл своей дорогой! Клод умолк и до самого конца путешествия не проронил больше ни слова к великому огорчению Пти-Андре. Впрочем, вскоре тот завёл беседу с возницей, оставив архидьякона Жозасского наедине с собственными раздумьями. К сомнениям, терзавшим Клода, добавилось сострадание к воспитаннику, брошенному в клетку, подобно животному, а теперь очутившемуся в заточении у Тристана Отшельника. Жалость эта превосходила то сочувствие и те муки совести, настигшие архидьякона, узревшего результат работы Пьера Тортерю, когда обессилевшего Квазимодо отвязали от позорного столба и под руки приволокли в собор. Очерствевшее сердце Клода Фролло наполнилось щемящей жалостью, подобной той, какую он испытал, впервые увидев в яслях для подкидышей бесприютное несуразное существо. Архидьякон, преисполнившись мужества, решил отстаивать воспитанника от притязаний Тристана, чего бы это ему ни стоило. Квазимодо уже четыре дня жил в доме на улице Брисонне. Окрылённый надеждой, он сидел у окна, выходившего, на его счастье, на улицу, ожидая появления Фролло и отлучаясь только при крайней надобности. Внизу бесконечным потоком шли прохожие, грохотали тележки, проезжали всадники, пробегали собаки. Священник всё не появлялся. Временами сомнения брали верх, тогда Квазимодо хмурился, рыжая щетинистая бровь шатром нависала над его левым глазом. Он, несмотря на заверения Тристана, боялся, что мэтр не приедет, не захочет посадить на шею нахлебника и кормить в убыток Жеану. Горбун ощущал себя не в своей тарелке, он стеснялся выходить из комнаты, ему не нравились косые взгляды слуг. Оживал он только тогда, когда в доме появлялся королевский кум. Тристан общался с ним, используя способ, который изредка применял и отец Клод. Будучи ограниченным в выборе жестов и не желая по несколько раз повторять одно и то же, Тристан Отшельник придумал писать Квазимодо записки. Бедолага, вспоминая навыки чтения, добросовестно разбирал почерк прево. Дело хоть и со скрипом, но всё-таки двигалось. Таким образом хитрый Тристан исподволь расспросил гостя о соборе, о священнике и выведал-таки подробности столь печально закончившегося нападения на цыганку. Прево хорошо помнил, как Фролло пытался скрыть от короля истинную причину ранений звонаря и догадался, что дело нечисто и священник, рассказывая о преступлении пасынка, предпочёл обойти некоторые скользкие моменты. Воспоследовавшие события вытеснили неудавшееся покушение на задний план, но куманёк, сопровождая Людовика в Бастилию, подумал: — Престранная история! Провалиться мне, если здесь не скрыто нечто, затрагивающее честь этого змея в сутане! В другой час я бы вытряхнул из него всё недосказанное. История с уличной плясуньей всплыла сама собой, на третий день, после ужина, когда Тристан лениво развалился в кресле возле стола, поглядывая на сидевшего напротив Квазимодо. Довольный и сытый куманёк настроен был поболтать. Он приказал слуге принести чернила, перо и бумагу. Успевшие надоесть расспросы Квазимодо о Клоде Фролло и восторженные рассказы о нём же заставили его иронически фыркнуть: — Послушать тебя, так твой мэтр прямо святой! Что, чёрт подери, он даже ни разу не поднимал на тебя руку? Быстро черкнув пером несколько слов, Тристан пододвинул листок к Квазимодо. Тот смутился, прочитав: «Мэтр бьёт тебя?» — Когда учил грамоте… Мне перепадало розгой… — промямлил горбун и поспешно пояснил. — Я тогда ленился, а то не запоминал. Мэтр Клод никогда больше не бил меня! — Значит, шрамы у тебя только после позорного столба? — продолжал допрос неумолимый прево. — Да, да, мессир Тристан, — закивал Квазимодо, — вы сами видели, как мой господин лечил меня. — Порка у столба из-за уличной девки — велика честь! — сквозь зубы проворчал Тристан. — Почему же твой святой мэтр не вступился за тебя на суде? Затем, не давая горбуну передышки, он задал следующий вопрос: «Зачем ты напал на цыганку?» Квазимодо, застигнутый врасплох, ловил ртом воздух будто выловленная из воды рыба. Напоминание о цыганке воскресило в нём полузабытый под гнётом переживаний лёгкий образ танцующей Эсмеральды. Но как ответить прево, не выдав отца Клода, он совершенно не знал. — Ну, ну! — подбодрил Тристан, подаваясь вперёд, скаля зубы. — Зачем ты выслеживал девчонку? Ты же шагу не ступишь без подсказки. Кто тебя науськал? Мэтр? Квазимодо задрожал всем телом, разобрав, что написал ему прево: «Священник заставил тебя схватить цыганку?» — Нет, я сам… — выкручивался горбун, пригвождённый к месту испытующим взглядом мессира Отшельника. — Она так красива, и я не удержался. — Не лги мне! — зарычал Тристан. Квазимодо прочёл по губам и заключил, что отпираться бессмысленно. Он сознался. — Да, мессир Тристан, мэтр был там. Он велел схватить цыганку. Зачем — я не знаю. Тристану хватило и этого. В целом же отношения королевского любимца и бывшего звонаря складывались ровные. Тристан находил забавным общение с необычным постояльцем, хотя подчас и злился из-за его нерасторопности. Доверие Квазимодо ещё более укрепилось после сообщения о письме к мэтру. Даже дурная привычка Тристана показывать зубы в волчьем оскале уже не так пугала горбуна. Его проживание в доме прево маршалов, следует заметить, не лишено было определённых прелестей. Слуги, хоть и смотрели косо, всё же старались угодить ему. Он спал на мягкой постели, застланной чистым бельём и не шедшей ни в какое сравнение с тюфяком на каменном полу. Он лакомился пищей, превосходящей по вкусу монастырские блюда. Его не донимали дотошные люди с их прикосновениями, насмешками, бесцеремонными разглядываниями. Но всё-таки никакие блага не могли заменить отторгнутому от привычных условий горбуну родной собор и отца Клода. Квазимодо преданно ждал. На четвёртый день неугасающая верность его была вознаграждена. Горбун, благодаря острому зрению, издали заприметил повозку, рядом с которой на гнедом жеребце ехал знакомый рослый солдат, обыскивавший его в лесу. Сердце Квазимодо забухало как колокол, когда он узнал того, кто сидел в повозке — это лицо он безошибочно угадал бы среди тысяч других лиц. Квазимодо часто задышал. Губы его растянулись в широкой счастливой улыбке. Он хотел немедленно бежать вниз, встречать священника, но ноги будто приросли к полу, из горла от волнения вырвался лишь приглушённый писк. Между тем путники остановились. Квазимодо видел, как Клод ступил на мостовую, расплатился с возницей и вслед за Пти-Андре, успевшим привязать коня, подошёл к дверям. Фролло не смотрел наверх и не замечал суетившегося у окна воспитанника. Взгляд его упёрся в каменные канаты, вьющиеся вдоль фасада. Клод не знал, что достопримечательностями этими дом обязан причудливой моде и архитектору, а вовсе не дьявольской прихоти Тристана Отшельника, купившего жильё уже с украшениями. Впрочем, вряд ли знание утешило бы его. В эту минуту шедший мимо горожанин замедлил шаг и толкнул локтем своего приятеля. — Гляди-ка! — указал зевака. — Тристан-душегуб вызвал священника, чтоб изгнать демона, которого сам же приволок в свой дом. Клод насупился. Пти-Андре обернулся к болтунам с намерением задать им трёпку, а те, прибавив ходу, мгновенно очутились вне пределов досягаемости. Махнув рукой, солдат обратился к вышедшему встречать гостей вышколенному лакею: — Я привёз господина архидьякона Жозасского. — Мы ждём его. Господин предупредил нас, — поклонился слуга. — Милости прошу, отец Фролло! — Я сообщу господину Тристану, — пообещал Пти-Андре и, не задерживаясь более, уехал в Плесси-ле-Тур. Клод предпочёл бы как можно дольше не встречаться с хозяином дома, чьим гостеприимством вынужденно воспользовался. Он переступил порог. Ловушка захлопнулась.