Уроки нашей молчаливости

Брюс Уэйн — миллионер и плейбой. Типичный представитель высшего общества, богатенький золотой мальчик и отвязный прожигатель жизни. Тусовки, благотворительные вечера и торжественные церемонии — смело можно искать его здесь. Вот только искать его незачем. В семье не без урода — так говорят. Уэйны — Томас и Марта к примеру — род, заботящийся о благосостоянии Готэма и его жителей. Брюсу, кажется, пофиг на все. Бэтмен отдает городу все. Он не жалеет ни денег, ни сил, ни здоровья, борясь с преступностью на улицах Готэма и грязью в его сердцевине. Любому, кто имеет хотя бы приблизительное представление об этом мерзком городе было бы понятно — и то, и другое — неискоренимо, и без этого Готэм уже не Готэм. Так было до появления таинственного рыцаря в маске, так осталось и после. Жалкие единицы считают возможным священное очищение Готэма, сотни, если не тысячи, препятствуют этому, невольно делая стремление сломить Темного рыцаря смыслом своей жизни. С появлением линчевателя в маске изменилось лишь несколько ключевых моментов. Во-первых, сформировался легендарный тандем самых смелых, безумных и наивных людей на планете — Бэтмен и Джеймс Гордон. Во-вторых, мелкие сошки преступного мира, составляющие чуть ли не треть всего взрослого населения города, начали с опаской смотреть на небо. Мелочь, а приятно. Ну, логично — идёшь ты такой толкнуть кому-нибудь дури, а тут мимо Бэтмен пролетает по делам своим мышиным. И в процессе борется с преступностью — это смысл его жизни. Иногда даже кажется, что он в туалет не ходит без мыслей о всеобщем благе. Ну, в-третьих, и это и есть самый главный пункт — жители Готэма, покрывшиеся вечным, несмываемым налетом копоти, пороха и пыли наконец почувствовали проблеск надежды. Лицемерно с их стороны, но Мышке нравится. Они, отправляясь толкнуть на этот раз разнообразия ради награбленную мелочь, идут и думают: «Вот бы Бэтмен поскорее очистил город, чтобы мы могли спокойно ходить по улицам!» Так нелепо, что даже не смешно. Появление такой мрази, как Загадочник, Пингвин, Джокер и прочих знаменитостей приносит в его жизнь хоть каплю веселья. А то так и проводил бы ночи, подкарауливая в подворотнях насильников, дабы нанести им справедливость с занесением в полицейское дело. От таких мыслей настолько противно, что хочется кого-нибудь ограбить. Но Селина ведь хорошая Кошка, она не станет портить отношения со своей драгоценной Мышкой, хотя кто бы знал, как порой хочется вцепиться ему прямо в начисто выбритое лицо! Вот вроде уже под тридцать, здоровенный мужик — и не скажешь, что в тринадцать был, что твоя спичка, братается с другими супер-мужиками и бабами, а так и остался занудной девчонкой без чувства такта, задающей дебильные вопросы. Хотя, тут она перебарщивает. Тот факт, что физически Мыша явно не девчонка, она испытывает с периодичностью раз в две недели-месяц на своей заднице и прочих частях тела. Он лучший детектив в мире, у нее — женская интуиция, и знают они друг друга больше, чем полжизни. Он, кретин, походу не догадывается, что она есть та самая Кошка из его детства, она делает вид, что не знает о том, кто он. Грёбаная идиллия паточно-сладкого самообмана. Селина посмеивается, представляя себе лицо того, пятнадцатилетнего Брюса, если бы он узнал, с кем именно трахается до потери сознания. Она всегда замечала в нем, когда он ещё плохо ее знал, какое-то трепетно-нежное отношение к себе — грубой невоспитанной Кошке, так нагло и безжалостно ворвавшейся в его жизнь. Селина скучала по тому Брюсу — такому трогательному и нелепому, ставшему ей самым-самым другом. Вот только потом понял — ничем не проймешь сучную бродягу, и начал типичную мужскую песню. Я должен, Селина, я манипулировал тобой, Селина, уходи, Селина, тебя ничто не волнует, Селина. Раз за разом, будто издеваясь, слепой идиот. Разбивал сердце, скрошивал ребра и связывал в Гордиев узел внутренности. Развязать не выходит, а разрубить равно разлюбить. Даже в словах разница только в две буквы. У Селины тоже только два шага — вот только как говорят китайцы — между тобой и другим человек десять шагов, и если ты сделаешь свои пять и никого не встретишь — разворачивайся и уходи. Умные ребята. Так что дурочке-кошке остаётся только решать, куда шагнуть — вперёд или назад, — и эту дилемму она решает постоянно. Вот только проблема — шаг вперёд — опаснейший риск в ее жизни, а Селину всегда было проще простого взять на слабо. Шаг она делает, да только никого не встречает, и это моральные сорок сантиметров — ненавистная пропасть, а на другом конце видно его виновато-отрешенное лицо. Селина с ироничным мазохизмом не думает, не понимает — она знает и уверена, что он положил бы на алтарь высшего блага все ради одного лишь призрачного шанса. Ее в том числе. Хотя, кто она, по сути, такая? Да та же, что и всегда. Какая-то левая бродячая кошка, что бы он там не нес. Брюс мчится со всех ног. Выжимает все, что только можно. Он трезв, но голова кружится нещадно, и в ней бьется одна только мысль «спаси-спаси-спаси». Потому что десять минут назад он открыл бархатную коробку с веселой запиской угольной подводкой и пальцем в когтистой перчатке внутри. Эти руки он ни с чем не спутает — черный лак с белыми кошачьими лапками использует только она. И только у нее настолько по-птичьи тонкие пальцы. Селина же. Он как в тумане проводит следующий час. Не помнит, как оказался в той дыре, в которую вел красноречиво оставленный след. Не помнит, как вынес пятьдесят человек на охране. Не помнит, как раскроил череп Харли ее же битой и прострелил плечи Джокеру. Ни черта не помнит. Потому что он опоздал. Потому что она уже лежала там вся в крови. Брюс знал — там по-любому не только ее. Иначе никак. Пальца не было лишь одного, но были синяки и ножевые. Брюс не смог бы с точностью сказать, почему она умерла. Умерла. Селина Кайл, девочка-колючка, девушка-загадка, женщина-кошка лежала навзничь на холодном грязном полу, невидяще глядя пустыми глазами на дверь в которую он вошел. Ждала. Всегда ждала. А он не успел. Никогда не успевал. Гадство. Черт! Брюс на негнущихся ногах подходит к ней и проверяет пульс. Глухо — и ожидаемо. Потому что будь она жива, уже бы вскочила и окатила его этим своим оценивающим взглядом из детства. Привычно. Непривычно только невесомое тело в руках. Он никогда ее не обнимал. Непривычны слипшиеся от крови волосы. Он никогда не гладил ее по голове. Непривычны ледяные мертвые губы, неподвижные, как и вся она. Он никогда не целовал ее первым. Плохо… Не передать. Стыдно, безысходно, противно от себя самого. Вот и узнал, что было самым главным в его жизни. Дебил… Брюс Уэйн — неудачник. Он осознал, что полюбил, привязался красными нитками к своей кошке только тогда, когда посмотрел в ее уже не любящие — уже никакие — глаза.