Уроки нашей молчаливости

Дождь. Самая подходящая погода для такого разношерстного собрания. Как в дурном кино. Похороны обязательно должны проходить под дождем. Черные костюмы, черные зонты. И гроб тоже черный. И женщина в нем — тоже. Самая черная на свете. Космически черная. Была. Хотя и осталась тоже. Красивая она. Случайно оказавшийся здесь, вовсе не знакомый с покойной непременно покачал бы головой, с уважением снял шляпу и вздохнул бы печально — такая молодая! И когда земля на могилах усядется, а памятники будут установлены, проходящие к своим мертвецам будут рассматривать еще более нелепые цифры на зеленом мраморе — не было тридцати. Они непременно будут разводить разговоры о том, какие ужасы творятся в мире, жалеть женщину, высеченную в бездушном камне статуи у ухоженной могилы и проходить мимо, забывая о кусочке чужой судьбы уже через пару секунд. Будут те, кто пройдет мимо, равнодушный к гниющим костям. Она была из таких. Жила живыми, но не мертвыми. Будут и те, на слова которых говорят, что мертвецы переворачиваются в могилах. Такие будут строить предположения — самоубийца, наркоманка, алкоголичка, бандитка. Не на ту напали. Стала бы она тревожить свою негу по таким пустякам. Приоткрыла бы один глаз, да хмыкнула бы слегка насмешливо — мол, вот дурочки. Судьба жестока и коварна. Но у нее определенно есть чувство юмора. Специфичное, конечно, но есть. Брюс оценил бы шутку, если бы был в состоянии. Селина оценила бы в любом случае — ей только дай похохотать. Было. Плохое слово. Женщина-кошка прожила относительно счастливую, легкую и интересную на зависть многим жизнь. Короткую, правда, но с кем не бывает? От Готэма никто не застрахован, хоть ты убейся об порожки страховых компаний. Ничто не помогло, пока чертов город спал на берегу, омываемый токсичной водой и прочей мерзостью, когда-то ходящей по его земле, а ныне кормящей его рыб — жителей гораздо более благодарных, чем пресловутые люди. Именно в такие моменты даже у самого безнадежного оптимиста начинается беззвучная истерика — все бесполезно, мир не изменить, я обречен терпеть это до самого конца и даже дальше. У Брюса такое настроение каждый день, только за место безысходности там неустанно тлеющая годами ярость, разжигаемая по воле хозяина, по ней же медленно потухающая. Но не теперь. Ярость осталась, но ехидным соседом к ней прибилось то самое клятое бессилие, чтоб его. Самое отвратительное чувство на свете. Когда ты понимаешь, что от тебя ровным счетом ничего не зависит, что ты стоишь перед этим миром один на один, обнаженный и сломленный, и нет уже никаких сил прикрыться хотя бы руками — уже все равно. Брюс помнит все их разговоры, все переглядки и случайные встречи. Это его новая пытка. Вот только теперь тащить на поверхность никто не рискнет. Брюсу кажется, что самую страшную часть выворачивающей душу церемонии он пережил. Слова прощания сказаны, молитвы пропеты, слезы пролиты. Два специально нанятых человека с обеих сторон берутся за края шелкового покрывала и медленно скрывают под ним тело мертвой женщины. Грудь, плечи, шея, лицо… Брюс как маленький — он хочет с пронзительным криком вырвать у них чертову тряпку и не давать навсегда лишить возможности смотреть на любимое лицо. Время словно замирает, приходит осознание, что вот он — последний раз, когда он ее видит. Лучше б и не было никогда. Он взаправду хочет побежать — разогнать всех прочь, не дать забрать ее у него, клясться не отпускать ее никогда, не обижать больше, биллионы гребаных «не». Но сил у него хватает лишь на судорожный вздох, эхом и грохотом отдавшийся в собственных ушах. Он смотрит на ее лицо с упоением наркоши на пике зависимости. Он знает, что это — точка невозврата, и она пройдена. Черная макушка скрывается за погребальным саваном, а у с жизнью у Брюса общего — одна ниточка, пока первый ком мокрой земли не ударится с шумом о деревянную крышку. Процесс сдвигается с мертвой точки. Но лучше б все застыло дурным стоп-кадром, хоть кошмарная картинка медленно убивает изнутри. Но в движении еще страшнее, бег времени не остановить и происходящее оборачивается фатальной непредотвратимостью. Гроб — извращенная такая себе кровать, с больным воображением представить подобное проще простого. У Брюса такого шизического добра в избытке, и он представляет роскошный деревянный ящик простенькой полутораспалкой, на которой она валялась, но никогда — спала. Больше стелилась по коврам и полкам. Настоящая кошка, что тут скажешь. И сейчас валялась бы в кровати дальше, если бы ту не начали медленно опускать в землю. Страшно. Любая кошка хоть глаз бы приоткрыла, а в идеале с громким визгом спрыгнула с насиженного места, а этой — хоть бы что. Ненормальная. И Брюс мертв. Потому что лопаты в бодром ритме забрасывают гроб желтоватым суглинком. Потому что — все. Ее не вернуть. Ее нет уже ни в каком из вариантов, и даже ее тело, которое он знает до квадратного миллиметра, заперто от него двумя метрами породы. Даже когтистый палец в морге пришили на место. Бэтмену пора на работу. Личное время кончается. Бэтмен пуст полностью. И когда он несется в стену на бешеной скорости, он перестает измываться над собой. Сил жить не осталось, но мужества достаточно, чтобы умереть. И Брюс падает. Где-то и одновременно нигде слышится и одновременно беззвучен заливистый смех счастливой женщины, обретшей счастье хотя бы после смерти. А за ее спиной мелькала тень мужчины, нашедшего свое место.