наблюдения

      Джонхан не мог сказать, что он главный фанат зимы. Вообще-то, у них были достаточно натянутые отношения, потому что: холод, вооруженно нападающий на кончики пальцев, ушей, носа, остальных открытых кусочков его тела, а еще ветер и, кажется, недостаток витаминов, от которого хочется залечь в кровать и не вставать вплоть до апреля. По утрам темно, вечером — тоже, днем холодно и беспокойно на душе. Было только две с хвостиком вещи, что позволяли ему пережить холода: любовь Сынчоля и ежевечернее чтение твитов от каратов. Зима — не время Джонхана практически во всех ее плоскостях, если честно. Не считая одной.       Единственным плюсом зимы всегда были праздники. Это драгоценное время, которое можно провести с семьей, друзьями и по-настоящему отдохнуть. Укутаться в одеяло, почувствовать, как мама устало устроила голову на плече и обнять ее, чтобы тоже не замерзла. А потом, спустя пару дней, перед праздничным ужином смотреть на их с отцом счастливые улыбки от тщательно упакованных в цветастую бумагу подарков сына. Возможно, в эти дни лучшими были даже не долгожданные подарки, а это уютное, практически забытое за год, чувство безмятежности. Дома, в окружении семьи, Юн всегда чувствовал себя правильно. Укутано и безопасно.       Может, это немного по-старчески, а может — просто по-взрослому, но именно это чувство Джонхану казалось схожим со взглядами на Сокмина и Джошуа. Они напоминали старшему о родителях, и, хотя это было немного неуместным даже в его голове, парню не было стыдно за свои наблюдения. Сокмин, их яркий и ослепляюще искристый Ли Сокмин, энергия из которого выливалась волнами легкого хаоса, рядом с Джису становился мягким и податливым, обволакивающим, словно пуховое одеяло. Они заботились друг о друге в самом прекрасном смысле этого слова, и Джонхану хотелось скрыться в объятиях Сынчоля на весь день, когда он становился свидетелем этого домашнего порядка.       Если говорить совсем откровенно, все-таки была одна вещь, за которую Хану было немного стыдно перед ребятами. Он не говорил об этом никому, кроме Чоля, но временами вспоминал спустя время и прямой наводкой направлялся к лидеру, чтобы отвлечься от стыдящих его воспоминаний.       Младшие никогда не скрывали своих отношений — по крайней мере, не в кругу друзей, и относились к этому с таким обыденным спокойствием, что Хан, привыкший время от времени заботиться о младших, чувствовал себя растерянным. Это было совершенно обезоруживающе: на самом деле, он любил беззвучной тенью приглядывать за остальными, помогать, раздавать советы или вмешиваться совсем немного, чтобы обойти конфликт стороной и сберечь хрупкую идиллию в шумном общежитии. Но эти двое.       О, эти двое. Они не нуждались в его помощи. Вообще-то, они не нуждались ни в чьей помощи, и если были в мире люди, дополняющие друг друга достаточно хорошо, чтобы быть единым целым — это были они. Сокмин и Джису. Хану потребовалось действительно много времени, чтобы привыкнуть к своей безучастности. Вот перед ним было два потерянных сердца, что требовали заботливых рук и пластырь на ссадины, а вот спустя неделю и один «ребят, нам кое-что нужно вам рассказать» вечер они просто… Стали друг у друга.       Юн, из-за чего потом и было так стыдно перед ребятами, даже чувствовал себя немного оскорбленным и обиженным: неужели он не нужен своим младшим? Неужели он не может помочь им в трудное время? Он растерял хватку или сделал что-то не то? Поток незначительных, но привычных переживаний младших перекрылся так резко, что парень просто не успел сделать вдох. Сынчолю пришлось уверять его, что все нормально и так как надо, выслушивать его жалобы и заботиться в удвоенном режиме достаточно, прежде чем озарение снизошло на Джонхана.       Сокмин и Джошуа — два взрослых, состоявшихся парня, и они оказались намного мудрее своего непутевого хена. Им хватало друг друга, и они могли справиться только вдвоем, и это не было проблемой для них, и тем более не должно было стать проблемой для старшего. И… Да, это стало вау-осознанием для Хана. Примерно с этой мысли Юн, до этого с настороженностью наблюдавший за медленно осмеливающими в отношениях младшими, открыл для себя новую плоскость взгляда на мир. Немного пристыженный, но теперь абсолютно спокойный, он разрешил себе плыть по течению, доверить парням заботу друг о друге.       И не ошибся. Шли дни, недели, месяцы, парни становились только ближе друг к другу, умиротвореннее и гармоничнее. Рядом с ними Джонхан чувствовал себя намного-намного младше, практически окунаясь в спрятанные в глубине души детские воспоминания.       Юн еще в самом начале отношений этих двоих заметил, что у них есть два главных жеста привязанности — мягкое, почти невесомое прикосновение губ ко лбу и такие же легкие поцелуи в ладони. Невинные жесты, которые Джонхан обычно видел только в дорамах или от заботливой мамы в сторону ребенка, становились чем-то трепетным и интимным, когда случались в отношениях его одногруппников. Юну редко приходилось замечать эти мимолетные касания: никто ничего не скрывал, но будничность и привычная естественность таких нежностей просто не позволяла всевидящему взгляду Хана зацепиться за это.       Сокмин нередко любовно клевал Шуа в макушку перед завтраком, иногда Джошуа ловил чужие ладони и притягивал к губам, просто так, без причины и подтекста. Обычно, в других обстоятельствах, с другими людьми, это вызвало бы среди несмолкающей толпы парней улюлюканье и шутки. Вот только их спокойно горящий и совершенно не обжигающий огонек любви, казалось, находился рядом с мемберами задолго до официального «мы теперь пара», и Джонхан, честно говоря, сам не мог дать никакого тому оправдания.       Они не стремились быть рядом все время, как, к примеру, Вернон и Сынкван, но присутствие одного рядом с другим всегда ощущалось шлейфом, даже если на самом деле этого не происходило. У Джонхана не было четкого пояснения, почему и как это происходило, но это было схоже с элементарным ассоциативным рядом: ты слышишь слово «Рождество» и в голове сразу колокольчики, имбирное печенье, что-то из Френка Синатры. Они будто подразумевались вдвоем, а не по отдельности, хотя и не предъявляли никаких прав на «это мой парень и он не будет ходить один». Временами Хан забывался, сидя вдвоем с Шуа, и звал Сокмина посмотреть какое-то видео в телефоне. Временами — наоборот.       И только когда они были рядом вдвоем, Джонхан тонул в зыбучих песках тоски по дому. Нет, в самом деле, иногда любимые одногруппники слишком сильно напоминали ему родителей, находящихся так далеко, в родном доме, скучающих по любящему сыну, наверняка с вкусным ужином и какой-нибудь абсолютно банальной дорамой по телевизору… Юну хотелось выть и лезть на стену.       С детства он знал, как выглядит настоящая любовь: так, как у его родителей. Светлая, не обжигающая, с умением слушать и слышать. Он знал, что папа помнит разные мелочи, которые любит мама, и знал, что мама всегда встает раньше, потому что ей не сложно приготовить завтрак для любимых «мальчиков», как она говорила. Они обычно не делали ничего сверх, но всегда были укутаны дымкой безусловного доверия и комфорта. Именно они научили Хана сначала спрашивать Сынчоля о том, как все на самом деле, а потом бросаться в истерики и додумывать миллионы неразрешимых проблем, а не делать наоборот.       Поэтому, глядя на Докема, ничего не смыслящего в классической литературе, но выбирающего для Шуа подарок просто так, Хан ощущал, как его сердце сгорает. Поэтому, когда Хон незаметно подкладывал Сокмину что-то из своей тарелки, пока тот не видит, парень был готов открыть групповой диалог семьи в ту же секунду. Они в целом имели слишком много очевидного влияния над ним, вдвоем на выходных уезжая за новым постельным бельем для всей группы или обмениваясь самой отвратительно цветастой пижамой на Рождество. У них, казалось, нет таких явных привычек, как у Мингю и Вону, они делили понятия «мое» и «твое», редко явно объединяя до «нашего», но в этом было свое очарование:  — Я возьму этот свитер?  — Не знаю, хен, спроси у Джису.  — Разве вы не носите его вместе?  — Только потому, что хен разрешил. Спроси у него, он не сможет тебе отказать.       Все это было как-то по-взрослому, не в стиле Сокмина, привычно кидающего «с тебя рамен вечером» и свою жизнерадостную улыбку на любую просьбу. Он давал Джошуа выбор даже там, где мог сделать его сам, уважая мнение старшего и его идеи, не пытаясь слиться в единое целое. Это… Впечатляло. Джошуа хорошо влиял на парня, а тот — на него, со временем заменив часть «боюсь» и «переживаю» на «справлюсь» и «мне помогут» в голове не прощающего себе ошибок хена.       Это, наверное, единственная пара, в которой Джонхан не мог бы дать четких ответов ни на один из уточняющих вопросов, но точно сказал бы одно: они — зима, но только в плоскости безмятежных выходных с семьей.       И как-то так получалось, что Джонхан мог распределить всю окружающую его любовь на разные поры года. Зима, весна, лето, осень — они все были не похожи друг на друга, по-своему хороши и особенны. Со своими мелочами, которые он, не очень красиво со стороны, но очень тепло и по-родному на самом деле, обсуждал с Сынчолем, со своими недостатками и приятным ноющим чувством гордости в сердце Хана. Он любил каждого из ребят, был готов охранять их любовь друг к другу даже под страхом раскрытия своих тайн, бережно спрятанных в паутине всеобщего хаоса.       И все-таки самое драгоценное и греющее Юн Джонхан всегда держал под сердцем и на душе: у него есть Сынчоль, и любовь к нему, ровная, неизменная, крепкая, как вековые дубы, не вписывалась ни в одни временные рамки.