Слепой.

Мило, только как-то неправильно. Мир больше не сопротивляется, но эта равнодушная покорность… Гр-р, выбешивает. Он просто приоткрыл рот, позволив мне целовать его, но сам не отвечал. Ни капельки. Я же не могу… не могу сейчас отстраниться, хотя он все еще стискивает тонкими пальцами футболку на моей груди. Просто это притяжение к нему кажется сейчас неразрывным. Блять, Макс, до чего ты докатился? Борешься с желанием разложить парня (парня!) на своей же кухне. А ведь, вроде, я никогда не имел склонностей к педикам… Не могу думать, чувствуя его горячее дыхание на своих губах. Он учащенно дышит, стараясь успокоиться, словно внушая себе, что все в порядке, когда я прижимаюсь ближе, лизнув языком его небо. Надо же, подрагивает, а я, твою мать, возбуждаюсь. Думаю, в домашних свободных штанах это особенно заметно. Мир резко ударяет мне кулаком в грудь, заставляя подавиться воздухом и отпрянуть. - Ты… чего? – спрашиваю я, кашляя. Он злобно зыркает, упираясь спиной в стол, краснеет, словно только осознавая, что произошло, но от этого не становясь менее разъяренным. - Не с-с-смей так делать, - прошипел слепой, двигаясь вбок по столу и наконец покидая кухню, цепляясь за стену. Придурок. Как мне, прости, не делать? А что мне, блять, делать?! Как будто это мне нравится… Со своей проблемой пришлось справляться в одиночку, развалившись на стуле прямо на кухне, ибо – он же все равно слепой, да и сюда точно не зайдет еще часа три-четыре. Зато… вместо приятной сисястой девушки снова всплывало смущенное донельзя лицо этого странного парня. И во что я вляпался? Зачем? Зачем я решил стать волонтером? Я стиснул зубы, кончая и изливаясь в руку, тут же споласкивая ее под краном. Полез в холодильник, доставая всегдашнюю бутылку пива. Кажется, я решил не пить? Я соврал. Себе же. Не пить рядом с Этим я не могу. Из гостиной доносилось только еле слышное постукивание клавиш пишущей машинки. Завтра же возьму этот алфавит и пару его листов и прочитаю. Надоело оставаться в неведении о том, что же он с таким усердием строчит? Сидеть в тишине было даже приятно, особенно, когда эта тишина нарушалась только постукиванием капель привычного дождя да клавиш. Еще изредка шуршание Мира, который двигался на кровати, и звяканье бутылки, когда я ставил ее на стол. Сигарет не было. Кажется, передо мной уже стояла полная пепельница, когда я докурил последнюю. От такого количества слегка кружилась голова, а может, это от пива, не знаю… На душе было дерьмово. Словно я делаю что-то совершенно не так. Почему он с таким усердием не дает мне даже заглянуть за свою непроницаемую внутреннюю стену? Вляпался я во все это по самые уши, а вылезти уже нет сил… Совсем. Я не знаю, может, мне это нравится? Что он имеет такую власть надо мной, сам того не подозревая? Я сам не подозреваю, почему так привязался. Ни к кому же в жизни не привязывался. Я мог хоть сейчас встать и уехать в другую страну, потому что меня ничто не держит. А теперь… Теперь я просто заберу его с собой, с его желанием или без. Плевать я на это хотел. Он мне нужен, значит, я заберу его. Какой я эгоист, да? Ужасный. Пиво в бутылке стремительно закончилось, и я поднялся с места, чуть качнувшись от долгого сидения. Я стал слишком мягкий с ним, а он, кажется, этого даже не чувствует. Моя голова забита этим придурком двадцать четыре часа. Я забросил университет. Я устроился на работу. Я провожу с ним больше времени, чем наедине с самим собой. Я просто не понимаю, что мне делать! Снова злость поднялась во мне, подкрепленная небольшим содержанием алкоголя в крови. Я слишком часто злюсь в последнее время, будто с цепи сорвался. Этот слепой вызывает во мне такую гамму чувств, что порой мне страшно за себя и за него. Это ненормально. Ненормально. Не может быть все отлично. Рядом с Миром – никогда. Только не знаю пока, во что все выльется. В то, что я изнасилую его? Выгоню из дома? Вл… нет, это исключено. Влюбиться… я же не могу. Это просто глупость – любовь. Ее нет. Только страсть и похоть, и слабое «нравишься». Он мне нравится, это да, я просто его хочу. Бывает же, думал я, направляясь в гостиную, хочется и все тут. Мне вот хочется, и, кажется, это не пройдет, как бы я ни надеялся. Может, ну все к черту? Трахнуть его и дело с концом? Но, глядя сейчас, пока я стоял в дверях, опершись на косяк, как блондин тонкими пальцами скользит по клавишам, прикусив губу от усердия, даже, кажется, не замечая моего присутствия, я не почувствовал злости. Только какую-то жгучую обиду, что я могу лишь наблюдать, но не брать то, что хочется. Это как дорогая игрушка, которую ребенку родители не могут подарить. И хочется – жутко-жутко! – а она вон там, за стеклянной витриной, вроде бы так близко, но в то же время ты ее не получишь. Это же стекло отгораживает и меня от Мира. - Мир, прости, - возникла необъяснимая потребность извиниться перед ним. - А если я скажу «нет»? – он даже не поворачивается, хотя вздрогнул от звука моего голоса, да спина ощутимо напряглась. - Расслабься. Я не собираюсь тебя трогать, - выдыхаю я, подходя и садясь на край дивана подальше от блондина. - Тебе нельзя верить, я уже понял. Ты не соврал лишь в одном – что, кажется, по какой-то глупой причине вроде «нравишься» не хочешь отпускать меня. Это, между прочим, похищение и насильное удержание. Карается законом, - глухо проговорил он. - Мир… Я запутался, прости. Просто не могу быть спокойным рядом с тобой, - впервые я говорил с кем-то настолько честно. Кажется, впервые вообще приоткрыл перед кем-то душу. Давно уже, с первой встречи, когда он так запросто заставил меня осознать собственное уродство как личности. Вот только… как же это, оказывается, обидно, когда ты открываешь душу, а туда, пусть не специально, но безжалостно плюют, режут по живому, не оставляя равнодушным. Достало. Жутко заколебало. Я не железный, я просто сорвусь и тогда Миру не поздоровится. Если все это время я терплю, это не значит, что он может поступать так. - Мне плевать. Я просто хочу уйти обратно в приют. Где меня не будут домогаться всякие наркоманы и пьяницы. Где никто не будет орать на меня и доводить до истерики. Где все знают, как это тяжело – оправиться после нападения на улице и изнасилования, - тихо проговорил он, заставив меня удивленно воззриться на его напряженную спину. – Я прошу тебя, не надо сейчас ничего говорить. Хотел знать – пожалуйста. Нравится? Не правда ли круто – изнасиловать слепого мальчика-сироту, который даже не видит насильников и просто заблудился? Заебись, - он замолк, потому что голос его задрожал и сорвался. Я не стал ничего говорить, как он и попросил. Жалеть его? Не думаю, что он этого хочет. Мирослав не любит жалости к себе. Кажется, только из-за этого он и сильный. Я – эгоист, потому до сих пор тверд и уверен, а он, он просто до невозможности гордый и несломленный, хотя, кажется, я бы сдался после такого. Скинуть тапки, забраться к нему, обнимая со спины показалось самым правильным решением. Не знаю, может, я еще не настолько черствый, чтобы не понять, что это больно. Но он же не плачет. Правда, его глаза были все такими же пустыми, когда он оглянулся на меня. Пустыми и абсолютно сухими, словно все слезы за это он уже выплакал. За что он так настрадался? Что, и ты все еще веришь в этого Бога? Того, кто заставил тебя пройти через это? Бред и вздор. Нет его, в очередной раз нахожу подтверждение. Господь не позволил бы такого над сиротой-слепышом. Так что… Мир не сопротивлялся, когда я обнял его, ничего не сказал, словно сначала надеялся, что я просто уйду сам, а может… Не понимаю его совершенно. Зачем он сказал сейчас? Думал оттолкнуть, когда я начну жалеть? Так я не буду. Мне Не жалко. Я сочувствую. Это разные вещи, особенно, если понять, что он не терпит трепетного и жалостливого отношения к себе. И одновременно, я остро понимаю, насколько он сильный. Я повалил парня на диван, опираясь спиной на стену, а рукой зарываясь в его пушистые, уже почти сухие волосы. Что, Мир, я совсем не оправдал того, что ты ожидал? Кажется, так даже лучше. Кретин же ты.