Червонное сердце священника

Тот солнца луч, он так же мёртв Как мой луч мрака, души чёрной. О Флёр, вы же бледны, Вы же страдаете не так ли? Как можно, ранить это чистое дитя? Паршивый капитан, ради цыганской пятки… Убил, и свёл с ума верующего ангела. -О, девушка, вас не посмею отпустить я ночью тёмною домой- Сказал я, наглый лгун, тебе лишь хочется тепла Тепла от той, кто тоже хочет ласки. Дурак, и грешник ты священник Клод Фролло, И где твоё достоинство теперь?! А теперь, унесёмся слегка от величественного собора, к обычным тёмным улочкам.       И так вот развивалось всё событие, под чёрным сводом туч прогнившего Парижа. Уж сколько душ, тот, лунный свет сгубить сумел? И сколько душ, он свёл того не зная? Так, он заставил вылезти на холод, и некоторые строчки про себя. Поэт Гренгуар, в заплатанном, рваном пальто, дырявыми башмаками и такими же как пальто своё штанами ходил по ночной улице вдоль подкосившихся от времени домишек, которые взирали на него то одним, то другим зажжённым глазом в котором светилась свеча. Он размышлял о ночной звезде, что освещала ему сейчас путь помимо жёлтых, тусклых отблесков из засаленных окон. Он размышлял о любви, что быть может и существует среди высших сословий или закреплённых чьим-то указом душ. О чём только не размышлял поэт, ночью, на голодный желудок и на напрочь промёрзшей улице, где-то и дело можно было встретить бродячую кошку, собаку или ещё какую Божью тварь. По великой случайности он подошёл к Гревской площади, от чего по спине невольно прошёлся холодок, тут стояла виселица, что ночью пугала особенно, и становилось жутковато. Юноша остановился разглядывая это простое сооружение, он чуть усмехнулся -А ведь недавно тут хотели повесить мою милую жёнушку и её очаровательнейшую козочку… Где они теперь? — спросил он будто бы сам себя или окружающую его тишину. -Как же я соскучился по Джали! А ведь она уже начала есть из моих рук! — возмутился он и пнул каменную виселицу, после, поплёлся дальше, не зная зачем и куда он вообще идёт. -Ночь…-прошептал он- Шлёшь нам свет луны, и… знаешь тайны тьмы…- Вздохнув продолжил шептать поэт. Так он что-то нашёптывал, пока от усталости, да и от холода не свалился на подмостки знакомого ему Нотр-Дама. У которого к слову оказался, сам не зная как, и почему, видимо таков рок. События же что происходили между архидьяконом Жозасским и Флёр-де-Лис, мы слегка упустили, так вот, поведаю. Пока мы не долго следили за поэтом Пьером Гренгуаром, пробираясь с ним по тёмным улицам Парижа, архидьякон успел проводить дворянку в келью, другую, не свою, он не хотел что бы боле девушка оставалась в этой пыльной каморке в каждом углу которой как украшение болтались серебряные нити паутины. Оставив её на ночь, он взобрался на верх Северной башни, его сердцу надо было успокоиться. Но походу, этому было не случиться, две фигуры, одна высокая, по виду крепкая и мужская, а другая маленькая, хрупкая, тоненькая двигались по улице. Вторая фигурка не давала покоя архидьякону, эта девушка, как он понял в плаще двигалась грациозно, плавно словно кошка, и будто танцевала на ходу, это была ОНА. Та, за кого Клод бы продал родную мать, та, кто для него выше Бога, та кто забрал его душу в ад на вечные муки. Он не мог ошибиться, а рядом с ней этот мерзавец, Феб де Шатопер. Вечная ревность, и ненависть вновь захлестнули сердце священника, ой как он хотел чтоб тогда, в этой комнатке, нож вонзился ему глубже! В сердце! В душу, которой у него не могло быть. Священник вцепился глазами в эти силуэты, осознавая что не сможет спуститься настолько быстро, чтоб поймать цыганку. Он просто замер, сильно сжав каменный парапет «балкона» в руках, да так, что костяшки его на пальцах побелели. Златоволосая девушка, тоже выбежала со своей кельи услышав некоторые обрывки фраз сказанные родным, казалось бы голосом. И так, в полночной мгле застыли Смотря на два своих желания, Два разных человека, он, она. На подведённые мечты свои. Застывшие фигуры, долго не были, такими, Один кусочек льда пошёл к другому, И встав за спину, айсберг тот, создал. И между ними, вечный холод, И будущая страсть. От всех желаний своих, голод, И карт судьбы, нечаянная масть. Любви той скорой, зародыш ещё молод, Но скор, и от чего те две души, её вкусят вновь сласть.