***
Когда руки мальчика коснулись гладкой зеленой крышки в попытке открыть шкатулку и узнать, что же таится в её черной бездне, всё вокруг резко, как по щелчку, замерло и потускнело. Северус, всё еще склонившийся над ним, тоже замер, даже глаза его стали стеклянными, как у манекенов в магазинах. Боль, всё время сдавливающая грудь Гарри, отступила. Впервые за долгое время парень почувствовал себя нормально, словно ничего с ним и не происходило. Шевельнувшись и при этом не почувствовав никакой боли, Гарри выбрался из кровати, с любопытством рассматривая замершего профессора. Можно было бы подумать, что это неживая копия Снейпа, однако, живой блеск в глубину этих застывших, почти черных глаз говорил об обратном. Сейчас Гарри смотрел на профессора и не понимал, что ему обо всем случившемся думать. По логике вещей, именно профессор виноват в его смерти, но Поттер не мог найти в глубине своей души хотя бы каплю ненависти: может быть, дело в том, что Снейп не знал, к чему приведут его действия, а может, причина в том, что Гарри слишком сильно и трепетно любил своего профессора, чтобы теперь винить его в том, что и так уже давно должно было произойти. Легко подняв волосы мужчины, Гарри с удивлением заметил, что они не возвращаются в прежнее положение. «Успокойся», — твердил про себя Гарри, тщательно концентрируя взгляд на асимметричной верхней губе профессора и при этом стараясь не думать о том, как всё же стало холодно в этой комнате, в которой минутой назад стояла духота. — Здравствуй, мой мальчик, — проговорил глухой, сиплый голос позади. От неожиданности Гарри вздрогнул, по его спине пробежали тысячи мурашек, которые заставили его невольно дернуться одними плечами. Он не боялся, возможно, впервые в своей жизни он знал, как именно ему стоит поступить, как именно ему нужно потратить последние недолгие часы своей короткой жизни. Это решение было спонтанными, но, тем не менее, правильным. Как это всё было глупо, вся его жизнь, как сейчас её видел Поттер, была глупой: вот он признаётся профессору в своих чувствах и так сильно беспокоится, что, кажется, сейчас у него просто разорвется сердце, и вот он, умирающий, стоит перед самой Смертью. Чёрт, возможно, это самый значимый момент в его короткой жизни. Нет, это точно самое важное, что с ним когда-либо происходило. — Пришло время, да? — в голосе, несмотря на полное осознание происходящего, всё же зазвучали дрожащие нотки волнения. — К сожалению, ребёнок, ты сильно опоздал, — голос её звучал слишком близко, и Гарри, не выдержав, развернулся к ней лицом, словно боялся, что она может поглотить его, пока он её не видит. Она стояла, склонившись над ним, в черной пустоте её глазниц горел яркий огонёк интереса, а может быть, голода. — У всего есть своё начало и конец, дитя. Когда наступает время, я забираю то, что тебе не принадлежит. Ты не исчезаешь, а просто становишься чем-то иным, ты становишься щербатой улыбкой маленького магла, ты становишься заразительным смехом, ты становишься безрассудством какого-то волшебника. — Это неважно, — Гарри действительно было уже всё равно, чем он там станет после своего ухода из мира живых. Он привык решать проблемы по мере их поступления. Единственное, что имело сейчас значение, — это то, как он уйдёт и что отставит после себя. Ситуация была сложной, и он даже не разрешал себе думать о том, что Смерть может ему не помочь, — Я думаю, что последнее желание по праву принадлежит мне. — И чего же ты хочешь? Жить? — на последнем слове голос старухи дрогнул от вырывающегося смеха, который она не посчитала нужным скрыть. Задрав голову вверх, она хохотала так, словно сказала какую-то очень хорошую шутку. Про себя Гарри только и подумал, что где там люди будут нормальными, если сама Смерть с большой придурью. — Я хочу уйти спокойно, тихо, без последствий, без огорчений, без слез, — Гарри не говорил, нет, он цедил каждое слово сквозь плотно сжатые зубы. — Как благородно, как по-геройски, мой мальчик, — она потянулась к нему в попытке коснуться костяным пальцем его щеки, но он не позволил. Слишком это театрально было и наигранно, словно он не умирал, а играл в какой-то пьесе. Пьесе вселенского масштаба. — Обещай мне, — твердо проговорил он, — обещай, что всё будет так, как я того хочу. Что ты не… — Я обещаю, что твоё желание будет исполнено, — ответила Смерть, но после непродолжительной паузы все же добавила то, что окончательно успокоило парня: — и ничего плохого не случится. До скорой встречи, мой дорогой мальчик. Я рада, что ты оказался таким, каким был создан. Щелкнув костяными пальцами, Смерть вернула время вспять, Гарри лежал на своей постели. Вместо бледно-зеленой шкатулки в его руках лежали куски обычного стекла, кое-где глубоко вошедшие в его ладони, окрасившись в ярко-красный цвет густой крови, лениво стекающей густыми каплями на белую измятую простынь. Северус стоял над Гарри, пытаясь понять, что произошло с его ладонью, с этой проклятой шкатулкой и, что самое важное, с самим Поттером, который выглядел каким-то слишком умиротворенным и задумчивым. Так оно в общем-то и было: пока в ладони парня впивались десятки мелких осколков, он продолжал думать о том, что же имела в виду Смерть, когда говорила, что он оказался таким, каким был создан.***
Pov Гарри
Всё было готово к пяти часам вечера. Солнце уже давно село, и на небе не осталось ничего, кроме черных грозовых туч, которые в нескольких местах плешили серыми, словно из лужи облитыми, кусками осеннего неба. Вредящее зелье уже стояло на маленьком круглом столике в гостиной и ждало своего часа, и, несмотря на то, что кругом царила неприятная вечерняя темнота, слегка рассеянная лениво горящим камельком, зелье все же издавало какое-то загадочное зеленоватое свечение. И мне показалось, что чем ближе подбирался к нам условленный час, тем ярче становилось это свечение, не иначе как кто-то вновь приложил к происходящему свою костлявую руку. Впрочем, сомневаться в этом даже не приходилось: я видел её силуэт в тени от кресла, я ощущал её голодный, выжидающий взгляд на себе. Хуже всего в этом то, что я уже и сам хотел поскорее расквитаться со своим долгом. У меня больше не было сил влачить это жалкое существование дольше предоставленного минимума. Жизнь моя в последнее время превратилась в один сплошной болевой кошмар: как когда ты спишь и ощущаешь вполне реальную боль, но проснуться не можешь. Вот так и здесь… Но было кое-что, что меня тревожило. Северус… Вот он сидит сейчас предо мной, надираясь в хлам, в руках у него бутылка крепкого виски, полупустая, и бокал, в котором уже давно растаял лёд. Он не смотрит на меня: стыдно ему. Но мне не стыдно смотреть на него, в конечном счете, я ничего дурного не сделал, я ни в чем не виноват. Я смотрю и вижу, что он боится уходить. Боится терять меня. Боится, что мы больше не увидимся. Что же, может, так оно и есть, может, мы действительно больше не встретимся ни в этой жизни, ни в той, что ожидает нас время спустя. Но я почему-то не боюсь, почему-то я верю, что это не конец, точнее, для меня это точно не конец. — Нам пора, — от моих слов Северус вздрагивает и выпускает из руки бутылку, которая со смачным раздражающим звоном разбивается о пол гостиной. Несколько капель долетает и до моих пижамных штанов, ложась на них желтоватыми расплывчатыми пятнами, как от желчи. Северус встаёт и нетвердой походкой приближается ко мне, его руки дрожат, когда он разливает зелье и протягивает мне рюмку. — Я… я… я… — он всё пытается сказать, что ему очень жаль, пока по его бледному лицу не начинают катиться пьяные слёзы. Мерлин меня подери, я знаю, что тебе больно от того, что мы должны вот так уйти, когда мы были так счастливы, так непривычно, непозволительно сильно счастливы. Я не разрешаю себе задуматься над тем, стоит ли мне его поцеловать перед уходом. Пусть это будет моим наказанием… Когда я подношу ко рту рюмку с заветным напитком, а зеленый дым медленно начинает стирать моё тело, старуха всё же выходит из тени и ждёт конца. Ты её не видишь и больше не увидишь никогда, но, глядя на то, как вредящее зелье меня стирает, ты начинаешь громко истошно плакать, и от этого моё ещё живое сердце слабо трепыхается, после чего исчезает навсегда. Твоя порция, увы, не принесет тебе такого избавления. Ты очнёшься, ты ничего не вспомнишь: ни свою смерть, ни шкатулку, ни даже меня. Более того, никто и никогда не вспомнит о Великом Гарри Поттере, который убил самого Тёмного Лорда. Повесть будет переписана, и мне, откровенно говоря, плевать, на кого Смерть переложит все мои почести, чтобы история, которую мы оба придумали, сошлась воедино. В своей памяти ты, Северус, будешь тем самым Снейпом, который всю жизнь мечтал стать отличным зельеваром, который мечтал пытать этой наукой несчастных учеников Хогвартса, который мечтал помогать, несмотря даже на свой ужасный характер, несмотря даже на то, что ты никогда в этом не признаешься. Ты будешь тем, кем должен был быть всегда, и от осознания, что я помог тебе вернуться, мне становится немного легче. До свидания, мой любимый профессор. Когда-нибудь мы вновь встретимся, и тогда ты вспомнишь обо мне и о том, что случилось, но до тех пор пребывай в неведении и живи. Просто живи за нас обоих.Конец