Пытаясь уйти

Они сидели на крепостной стене Каэр Морхена, и за широкой спиной Эскеля Трисс пряталась от клонящегося к закату, но по-прежнему обжигающего солнца. Они часто приходили сюда под вечер. Долина Каэр Морхен, покоящаяся среди отрогов гор, шумела под стеной ковром, испещренным пятнами одиноких могучих деревьев и свежих рощиц. Трисс любила приглушённые краски долины: спокойную зелень деревьев, подёрнутую синью серость упирающихся в небо гор, и цвета самого неба. Горное небо — оно не такое, как в городах, не такое, как в местах обитания людей. Здесь небо было отдельной стихией, текучей массой над головой. Здесь всегда солнечно, и если бы не горные морозные ветры, воздух бы, наверное, дрожал от жары. На стене, открытой ветрам, всегда было особенно свежо и солнечно, и после каменной громады замка это место казалось едва ли не балконом уютной башенки в Мариборе, в которую когда-то было так хорошо переместиться. Цела ли башня сейчас? Трисс не знала. Третью неделю она жила в Каэр Морхене, не в силах вернуться в мир, кипящий жизнью. Надо было участвовать в жизни воссозданной Ложи чародеек, сделать что-то в войне с Нильфгаардом. Северу нужна была помощь. Но помощь была нужна и самой Трисс. Слишком много на неё свалилось за последнее время, и чародейка жила в пристанище ведьмаков, не в силах покинуть долину. Почему-то именно в Каэр Морхене, где с ней столько всего случилось, чародейка чувствовала себя спокойно, и покидать это место не хотелось. На кромке сознания вертелась мысль, что дело было в том, что здесь она была с Эскелем. Трисс никогда не была ни миниатюрной, ни тем более маленькой. Но, сидя спиной к спине с ведьмаком, она чувствовала себя тростинкой, прижавшейся к дубу. Да, Эскель был именно такой — могучий, спокойный в своей древней силе дуб, выдержавший не одну бурю. Несгибаемый. Постоянный. Сам выстоит и другому станет опорой. Именно это он и делал последние три недели: помогал Трисс держаться. От него исходило чувство надёжности, которого ей так не хватало. Но именно это и не нравилось Трисс. Привязаться к ещё одному ведьмаку, начать нуждаться в нём? Нет, хватит с неё. Хватит. Думать в таком направлении очень не хотелось, но сегодня Трисс сказала себе, что не будет больше убегать от этой мысли. И выход был один: уезжать из Каэр Морхена, уезжать скорее. Пока Эскель не поступил с ней так же, как Геральт. Трисс и так пообещала себе, что покинет замок до того, как Эскель решит, что закончил дела в замке и может оставить Каэр Морхен навсегда, и сообщит ей, что пора уезжать. — Эскель? Ведьмак обернулся к ней. — Эскель, мне кажется, мне пора ехать. Большое спасибо за гостеприимство, и, — она запнулась, — и за всё остальное. Я уеду завтра. Он задумчиво почесал свой страшный шрам на щеке, нахмурил брови. — Трисс, к чему такая спешка? Почему именно сейчас? — Я поняла, что не могу больше отсиживаться в долине, когда за этими горами идёт война. Я должна вернуться и попытаться что-то сделать. Не знаю, почему не собралась раньше, ведь давно уже пора. Она знала, почему не собралась раньше, знала, и именно поэтому спешила сейчас. Нельзя было подпускать Эскеля так близко, и надо было исчезнуть, пока она ещё могла с ним проститься. — Что ж, — вздохнул ведьмак, — Поезжай. Я, может, тоже на север подамся, как закончу здесь. Скорее бы. А может, ты подождёшь меня, да вместе поедем? — Нет, я не могу, — Трисс даже отшатнулась, — Я… должна спешить. Дела. Только давай досидим до заката, хорошо? Эскель кивнул и отвернулся. «Этот ведьмак поступит с тобой так же, как и тот. Рано или поздно предпочтёт тебе другую, а ты к тому времени влюбишься в него так, что без него белый свет мил не будет», — повторяла она себе. Трисс точно знала, что солнце окончательно скроется через три четверти часа. И больше не взойдёт. Не для неё. Последнее солнце Каэр Морхена в жизни Трисс Меригольд исчезнет за зубчатой кромкой леса, но до тех пор — в самый последний раз — она будет чувствовать рядом широкую тёплую спину Эскеля. А когда солнце сядет, ведьмак поднимется на ноги, подаст ей руку, и они спустятся в сумрак замка. Они поужинают — одни в гулком пустом зале — тем, что осталось с обеда, и Трисс уйдёт к себе. Эскель никогда не последует за ней, но они оба знают, что в эту ночь, как и во многие предыдущие, чародейка, завёрнутая в одно только одеяло, проскользнёт рыжей тенью в комнату ведьмака. Эскель будет ждать. Между ними установилось негласное правило, гласившее, что если Трисс не приходит сама, Эскель не идёт к ней. Возможно, по тем же причинам, по которым Эскель редко заговаривал с Трисс первым: она принадлежала к недосягаемому сословию могущественных и своенравных чародеек, и традиции сословных отношений просто не позволяли тактичному Эскелю заваливаться, точно к трактирной девке, к ней в покои. Но вот тем, что Трисс сама была по ночам такой девкой, он, похоже, пользовался с удовольствием. Возможно, объяснял себе её поведение тем, что это нормальное для чародейки поведение — да так оно и было. А может, он не ходил к ней потому, что Трисс, податливая и принадлежащая по ночам Эскелю Трисс всё остальное время оставалась женщиной, не так давно бывшей с лучшим другом Эскеля? Любившей его так, как никого в жизни, о чём Эскель, конечно же, знал. Так или иначе, ведьмак безропотно принял правила игры, и чародейка была ему благодарна. Конечно, Трисс была благодарна не только за это. Лишь на вторую после того, как они остались одни, она начала замечать, что огромный замок поддерживается в порядке, камины натоплены, в комнатах чисто, а им двоим всегда есть, чем отобедать. Магичку тогда охватил почти что стыд, отвращение к самой себе. Эскелю приходилось куда тяжелее, чем ей, но он не опускал рук, не позволяет себе горевать и топиться в своих страданиях. Похоронивший наставника и друга, вынужденный оставаться в месте, где они были убиты, он не отчаивался и работал, не покладая рук — надо было уничтожить все запасы, зарезать скот, разобраться с эликсирами, которые могли, если их оставить без присмотра, забродить и стать опасными для всей местности, запереть множество комнат и сделать ещё огромное количество дел. Но когда она предложила помощь, он ответил, что справляется сам, и что он не станет нагружать заботами её. Кажется, он находил недопустимым заставлять чародейку резать лук в жаркое. Трисс пришлось сказать, что работа поможет ей отвлечься от грустных мыслей, и тут уж Эскель был вынужден ей уступить. А потом Трисс обнаружила, что присмотр за замком действительно помогает. Это было лучше, чем ненавидеть Геральта, сидя на одном месте и только смахивая слёзы. Геральт… как же порой Эскель его напоминал! Трисс выхватывала эти моменты, собирала образ Геральта, точно хитрую мозаику, по жестам, словам и шрамам Эскеля. Была с ним, потому что искала в нём Белого Волка. А под утро просыпалась в слезах и уходила в отведённые ей покои, потому что в сне на неё смотрело строгое воинственное лицо в обрамлении белых волос, но рядом с ней в реальности было другое лицо — открытое и доброе, хоть и рассечённое страшным шрамом, с грубыми чертами. После того, как она столь явственно видела Геральта, смотреть на Эскеля было невыносимо. Но потом чародейка спускалась к завтраку, и, здороваясь с Эскелем, приветствовала другого ведьмака. И всё же… порой ей удавалось перестать думать о Геральте, и тогда она смотрела на Эскеля словно под другим углом. Отделяла, отрывала неосознанно одного ведьмака от другого. И однажды обнаружила, что Эскель, не похожий на Геральта, нравится ей больше, чем тот Эскель, который до боли напоминал Белого Волка. И это напугало Трисс, это и погнало прочь: мысль о том, что он полюбился ей сам по себе, а не как замена Геральту. Снова любить, а не искать утешения, она была не готова. Солнце село. Эскель подал Трисс руку и помог встать. Но вместо того, чтобы, как обычно, спуститься в замок, он остался стоять, не выпуская её руки. — Нужно кое о чём поговорить, — медленно начал он. Голос его был глух, чуть блестящие в сумерках глаза глядели встревожено. — Ты сказала вчера, что не поедешь со мной. И если у тебя правда есть срочные дела, что ж, так тому и быть. Да только я разбираюсь в этих ваших штуках для связи, и у тебя их нет. Ты не могла получить сообщения, тебя не могли вызвать, а значит, ты бежишь не куда-то, а откуда-то. Бежишь из Каэр Морхена. Или от меня? Я не глупец, Трисс. Я знаю, что было у вас с Геральтом. И ты боишься, что со мной будет так же. Скажи мне, что я неправ. Трисс почувствовала, как кровь прихлынула к щекам, зашумела в ушах. Уязвлённая гордость вдруг всколыхнулась в ней. — Ты неправ, ведьмак. Я ничего не боюсь. Мне было неплохо с тобой, но я уезжаю. И я уезжаю не из-за тебя, если ты забыл, я — одна из чародеек Ложи, у меня есть обязательства и долг. — Но если дело хоть немного во мне, знай, я не отношусь к тебе так, как Геральт. Трисс даже не ответила. Слёзы душили её, когда она сбегала со стены, когда ворвалась, тяжело дыша, в свою комнату. Ей так хотелось верить Эскелю, так хотелось задержаться с ним в этой прекрасной долине ещё, а потом поехать навстречу чему-то новому вместе с ним. Но страх отравлял мысли, сковывал действия. Не позволял довериться никому. Трисс уехала этим же вечером, выскользнув из замка незамеченной. Снова показывая малодушие, не решившись даже сказать «прощай» в лицо Эскелю, она скрылась среди деревьев, пришпоривая лошадь. Чародейка даже не оглядывалась на тёмную древнюю громаду Каэр Морхена, оставляя её за спиной. Пора было возвращаться в реальный мир. Забыть ведьмаков, забыть обоих, вернуться в Ложу чародеек, жить дальше прежней жизнью богатой уважаемой магички. И не любить, никогда больше не любить. Это страшно, так страшно… Трисс гнала лошадь, летела, не обращая внимания на бурелом под копытами животного, на черноту дикого леса по бокам. В голове эхом отдавались слова Эскеля о том, что он относится к ней не так, как Геральт. И вдруг замерла, прислушиваясь. Совсем рядом всхрапнул другой конь, и показался силуэт всадника. Луна блеснула в его глазах — жёлтых, с вертикальным зрачком. Он тоже заметил её. — Трисс! Постой. Выслушай меня. Первым порывом Трисс было бросить лошадь стремительным галопом, унестись прочь, и никогда больше не видеть Эскеля. Отстрадать сейчас, чтобы потом не ждать с ужасом того, что он исчезнет с другой женщиной. Но этот порыв сменился другим. Всё, что наболело в душе, Трисс выкрикнула ему в лицо: — Я боюсь, неужели ты не понимаешь?! Он отказался от меня, променял на неё, и как я могу быть уверена, что ты тоже однажды не найдёшь девицу лучше меня, и не исчезнешь из моей жизни?! Как люди вообще не боятся любить? Нет ничего страшнее чем любить. Потому что что бы ты не делала, ты теряешь человека. И остаёшься одна, убитая. — Трисс, ты думала, я дам тебе уйти? Нет. Я здесь, потому что ты дорога мне. Не надо бояться. Всё когда-то кончается, и если бояться конца, можно не получить много счастливых моментов. Я хочу быть с тобой, и ты ведь тоже этого хочешь. Мы хотим быть вместе сейчас. Давай не будем искать друг в друге вечности, ничего не бывает навсегда. Но мы можем быть счастливы, не думая о том, что будет и чего не будет. Давай просто… будем. Ты и я. И она решилась. «Трусиха ты, Трисс Меригольд. Сбежала во время Содденской битвы, и сейчас вот сбежала. Да, любить страшно. Да только прожить без любви всё же страшнее. Иди к нему», — сказала она себе. Трисс натянула поводья. Ещё секунда, и она развернула лошадь. — Эскель! Эскель! Эскель! Имя толкалось из горла само, звенело серебряным звоном, слетало с губ, словно нота. Кажется, Трисс плакала. Она не помнила, как преодолела последнюю часть пути, как спешилась с лошади. Пришла в себя она только в руках ведьмака, отчаянно цепляясь за отвороты его куртки. — Ну чего ты, Трисс. Всё хорошо. Я тут, — чуть ворчливый голос ведьмака отдавался эхом в голове, и Трисс жадно ловила звуки этого голоса, впитывала его всем своим существом. — Я тут, и я никуда не денусь. Я обещаю. — После того, как я потеряла его, потерять тебя… я не могу, Эскель! Ты же не такой, нет, ты не такой. Прости меня за то, что сразу этого не увидела. Я согласна, Эскель, слышишь! Едем на север вместе. Она умолкла, дрожа всем телом и глядя на него снизу вверх, всё ещё хватаясь за куртку. Он, словно всё ещё не веря, что она остаётся с ним, смотрел на неё сверху вниз магнетическими ведьмачьими глазами — янтарными с кошачьим зрачком. Его глазами… «нет, — одёрнула себя Трисс. — Это не глаза Геральта. Это глаза Эскеля и только Эскеля. Он смотрит на меня совсем не так, как смотрел Белый Волк». В последний раз Трисс Меригольд сравнила Эскеля с Геральтом. А он к тому времени уже взял себя в руки, теперь он выглядел победителем, на строгом лице проступила гордость, граничащая с какой-то мальчишеской радостью. Эскель улыбнулся и вдруг подхватил её на руки, кружа в воздухе.