Прятаться — удел самых настоящих трусов, в очередной раз заявляет Ванда, когда пересекается со Стивом в стенах одной из королевских резиденций. На нем длинная черная рубашка и штаны, а еще груз невыносимой ответственности и холод чужих мыслей. На Ванде совершенно белое платье, подхваченное расшитым на африканский, здешний манер неизвестными камнями поясом, и какая-то совершенно детская обида на Стивена, которую она, не таясь, выказывает каждый раз рьяно и почти грубо, глядя прямо в глаза Капитану. Глаза бездумно-тусклые, какие-то бесцветно-серые и совершенно безучастные. На самом деле, Максимофф не такая уж бесчувственная, какой хочет казаться, и она видит, как сильно Стив устал после неофициальной войны с Тони, которая выпила-съела его без остатка. Они все, в общем-то, устали, и ни один из Мстителей, — Мстителей ли? — что последовал за Роджерсом, не стал исключением. Ни Ванда, ни Клинт, ни Сэм, ни Скотт. Морально никто из них не сохранил сил для того, чтобы бороться по-настоящему. Впрочем, и бороться теперь не за что было. Кто они? Ванда Максимофф не раз задавалась этим вопросом за все то время, что они провели в Ваканде, словно пленники, не покидая пределы особняка. Формально, нет, они были, конечно, гостями короля Т’Чаллы, но что толку от такого неформального, почти дружеского статуса, если по сути, никто из них не мог покидать пределы этой… золотой клетки? Общение их ограничивается светскими, ужасно скучными разговорами о погоде и прочитанных книгах друг с другом. И только. Местные по-прежнему сторонятся чужаков, искоса поглядывая на «белолицых». Все понимают это, а потому сами не стремятся завести разговор — мыслей и без того хмурых и тяжелых хватает. Иногда, правда, их приезжает навестить Т’Чалла, но не задерживается надолго: у молодого короля дел по горло, а недавно пережитый бунт со сменой власти, о котором «гостям» было известно слишком мало, совсем отрезал Т’Чаллу от них.
— Ты, Ванда, все рвешься в бой? Чем тебе здесь плохо? — отвечает бессвязным полухрипом Стив после долгого молчания, которое длилось не меньше нескольких минут.
— Чем плохо? — переспрашивает она, зажимая тонкими пальцами полотняную подушку ярко-красного цвета с вышитыми ослепляющим золотом на ней львами. Ванда чувствует, как к горлу подступает колючий ком, который и проглотить не выходит, и в слезы превратить не получается. Но она позволяет ярости взять верх и вжимает покусанные ногти в мягкую ткань. — Ты смеешься надо мной, Роджерс?
— Никогда бы не посмел, — качает головой Стив и почти бессильно тянет сухие губы в улыбке. — Я просто тебя не понимаю. Чего ты от меня добиваешься? Возвращения в Нью-Йорк? Я не думаю, что ты, как и остальные ребята, соскучилась по казематам. Отъезда из Ваканды? Где ты найдешь место лучше, чем это? Объясни, чего ты хочешь, и я постараюсь воплотить это.
Ванда вздыхает, закрывая глаза. Она знает, что Стив врет, нагло и бессовестно, и что ему глубоко плевать на ее желания. Для Роджерса куда приоритетней безопасность бедолаги Барнса, который и так многое пережил. Они, в общем, потому и не бегут дальше от своих проблем: в Ваканде прятаться удобно и безопасно. Хотя бы для Баки. И, разумеется, для Стива, который мир голыми руками перекроит и судьбы собственной кровью перепишет, только чтобы Зимний Солдат, он же Барнс, он же Баки-Баки-вездесущий-черт-бы-его-побрал-Баки, жил. Или беззаботно спал в криогене, дожидаясь, как в сказке, беловолосого Капитана, который разбудит его одним движением изящной руки. Крепкая дружба, граничащая, правда, с безумной романтикой: вот, во что они все невольно втянуты оказались. Но Ванда, как бы сильно она не злилась, находясь в злосчастном застывшем безделье, не винит Стива. Сама бы, наверное, поступила так же, будь у нее хоть какая-то возможность спасти единственного дорогого ей человека, смерть которого нещадно разделила жизнь на "до" и "после".
— Ну, чего молчишь? — теплота в голосе Роджерса, какая-то отеческая забота, кажутся Ванде словно бы даже и не фальшивыми, но интуиция настойчиво шепчет ей в ухо, мол, не верь. А Максимофф только отмахивается и покорно клонит голову, пряча глаза. Ей нечего ответить Стиву, потому что она толком и в себе не разобралась.
— Извини. Но это, — она обводит рукой комнату с большими панорамными окнами, залитыми дождевой водой, и морщится, — угнетает меня.
— Королевские покои не по вкусу Алой Ведьме? — смеется Стив, и смех его больше похож на кашель. Ванда качает головой.
— Я имею в виду бездействие. Мне нужно себя занять чем-то, чтобы не думать о том, что творится дома. Я уверена, что Старк все держит под контролем или, ну, делает вид, что держит, перекладывая обязанности на Наташу; но без собственных обязанностей, черт, — ресницы Максимофф трепещут, — мне кажется, что я мертва. Что все мы умерли, когда отказались подписывать тот злосчастный договор. Люди не примут нас больше. И… мы изгои, Стив, давай смотреть правде в глаза.
Капитан в ответ молчит. В глубине души Ванда знает, что она права, и от этого горько становится так, что на языке отпечатывается неприятным привкусом скорбь. Словно, вот, умерла только что жизнь Ванды Максимофф, и Стива Роджерса, и Клинта Бартона, и всех их, по сути. Никому не нужные, покинутые, опасные преступники, которые вынуждены будут скрываться до конца своих дней. Старк ведь гордый, Старк не позвонит Стиву с просьбой о помощи, как бы это ни добивался впоследствии Роджерс. И даже если Земля будет гибнуть в огне, Тони скажет, мол, у него все и без Капитана Америки в порядке. Небытие — вот, что ждет осколок команды Мстителей. И Ванда даже скучает по прежнему их составу, который мало-помалу уже становился чем-то гораздо большим, чем просто команда. Семьей. Максимофф скучает по Наташе, с которой готова была поспорить из-за любой мелочи, вроде цветовой гаммы столовой, скучает по шуткам Роуди и даже по издевкам Старка. А еще она очень сильно скучает по Вижну, и это чувство потерянности и оторванности от него раздирает в клочья душу не хуже, чем атомная бомба, взорвавшаяся в пределах одного искалеченного сознания. Девушка едва сдерживает слезы обиды, разочарования, наверное, эгоистично собравшиеся в уголках воспаленных глаз, а потому поднимается, чтобы уйти в совершенно противоположную сторону, глядя на то, как впереди нее растворяется в темноте коридора фигура Капитана Роджерса, но замирает, сталкиваясь в дверях лицом к лицу — корректнее было бы выразиться лицом к широкой сильной груди — с самим королем Ваканды.
***
Т’Чалла видел ее в бою. Что уж там, на себе испытал мощь Алой Ведьмы во время сражения в аэропорту. Маленькую, он уверен, частичку ее силы, но он долго еще не мог сложить в голове кусочки паззла. Как Ванда Максимофф — хрупкая милая девушка с тлеющими огоньками слабой надежды в глазах — может быть беспощадной Алой Ведьмой, вершительницей судеб других людей и безжалостным бойцом? Настоящим, по сути, Мстителем, который пытается и правда поквитаться, кажется, с остальным миром за несправедливость по отношению к ней. Она — воплощение противоречий, какие только могут существовать, она — жизнь и смерть в одном лице, она — огонь на руках и кровавый блеск в изумруде широко-распахнутых глаз, которые могли бы и показаться наивными, не будь они настолько опасными. И она стоит перед ним, застигнутая врасплох, с красными глазами, полными слез, совершенно беспомощная и маленькая, как будто бы потерянная в бескрайних лесах девочка. Т’Чалла видит растерянность в ее взгляде и хмурится, пытаясь понять, что с ней. Как будто ему есть дело, словно спрашивает все существо стоящей напротив Максимофф, и Т’Чалла жмет плечами: а и правда, ему-то что с того?
— Где Стив? — это звучит слишком грубо: королю не престало так обращаться с девушками, пусть и с чужеземными. Не своими. Ванда, кажется, совсем не обращает внимания на его принципиальное «ни привет-ни пока», а потому, поворачиваясь спиной к Т’Чалле, жмет плечами и идет к окну. Молча встает возле плотного стекла и сосредоточенно наблюдает за тем, как разбиваются сотни капель о гладкую поверхность. — Я не вовремя.
— Вы ведь и не спрашиваете, Ваше… Величество, — Максимофф прокатывает непривычно-новое обращение на языке и украдкой улыбается. Или думает, что украдкой: Т’Чалла отчего-то запоминает каждое ее движение и слово, сорвавшееся с неестественно-вишневых губ. Таких ярких он в жизни не видел, даже когда посещал с отцом Америку. Неоднократно ему приходилось сталкиваться со светлокожими девушками, и они разительно отличались. Но дело не в цвете кожи — это вообще никак не касалось расовых черт; все они до тошноты банально были неестественными, неправильными и какими-то… Король пресекает ход своих мыслей на корню и чуть качает головой, будто бы с укором.
Ванда другая. От и до «другая», и ее нельзя приписать ни к одному из тех типов неправильных и родных. Она просто не вписывается ни в один из мнимых канонов, а потому всем своим видом словно кричит: к черту правила. Ванда совершенно, восхитительно, поражающе бледная. Не вульгарно-белая, как некоторые американки, безвылазно работающие в офисах, а именно что какая-то бесцветная. Кожа Максимофф алебастровая и почти прозрачная, как у призраков из фильмов каких или сказок. Как так вышло, что даже при том загаре, что ей удалось получить в Ваканде за недели, она, Ванда, осталась такой… нетронутой? И в контрастном соотношении, магическом и невообразимом, каких в природе не должно быть, ее глаза блестят драгоценными камнями, губы сияют рубиновым огнем, а ресницы чернеют на фоне белесых век.
Т’Чалла безмолвно и почти не моргая смотрит на Ванду без малого минуту, но все никак глаза отвести не может. В общем, да, он еще при первой встрече задержал взгляд на Ведьме чуть дольше положенного, но тогда и времени не было внимания обращать на подобную мелочь. Глупость, не свойственную принцу африканской страны, потому что Ванда, если уж начистоту, не могла бы здесь никому показаться красивой. Необычной — вполне, странной — разумеется, уродливой? Даже и так. Но красивой бы ее вряд ли хоть один мужчина счел. Это, наверное, Т’Чалла такой ошибочный и странный. Искоренить только свое слепое восхищение он, увы, не может.
Он ежедневно корит себя за мелькающий перед глазами образ мисс Максимофф, непорочный и ангельски-возвышенный, которые то скользит в тронном зале за широкими колоннами, то игриво и неслышно насмехается над королем в его спальне, стоит ему только задремать. И виделись-то они с Вандой от силы пять раз, — сейчас шестой, слава велики богам, самый мирный и тихий — а этого хватило, чтобы разучиться ходить куда-то без фантома Ванды, следующего за ним по пятам. Разучиться дышать без него. Разучиться просто быть. Максимофф, верно, и впрямь Ведьма, только Т’Чалла не знает, когда она успела околдовать его, и узнавать не хочет. Ему нравится такая зависимость, нравится власть Ванды над ним, которую та даже и не ощущает, нравится сама Ванда.
И это настолько по-детски глупо, что он вдруг смеется, привлекая внимание девушки. Лопатки ее под белым тонким платьем вздрагивают, и она медленно оборачивается, вновь глазами встречаясь с Т’Чаллой.
— Я сказала что-то смешное?
— Нет. Но «Величество» было излишним, — с улыбкой добавляет он. Ванда жмет плечами, и он ясно видит, что она собирается уйти. Т’Чалла знает, что Ванде неинтересен их разговор. Она вообще едва ли воспринимает его в качестве союзника. Он даже не член команды Мстителей, и эта мысль неприятно колет душу. С каких пор он вообще… — Останься.
— Зачем? — резонный вопрос на совершенно бездумную его просьбу. Но Ванда искренне не понимает, и Т’Чалла сам не до конца осознает, зачем он попросил ее не уходить. Девушка ждет, но в ответ получает только молчание: король Ваканды урожденный дипломат, но вот с девушками — с Вандой, исключительно с ней — не знает, как говорить. Это сложно, потому что она не из этого мира. Из Америки, с неба или преисподней. Откуда угодно, но не из мира Т’Чаллы.
— Хочу поговорить с тобой, — девушка в ответ хмыкает и улыбается, но все-таки не покидает пределы зала. — Ты уже бывала в городе? У нас прекрасные рынки.
— Не было нужды, — отвечает Ванда и аккуратно присаживается на спинку дивана. — Еды нам хватает, а одежду мне принесла твоя… эхм, невеста? Прости, я не запомнила ее имени.
— Накия, — услужливо подсказывает Т’Чалла, хотя понимает, что «невеста» — слово довольно громкое. Он сам не знает, в каких они с Накией отношениях. И, глядя на Ванду, разбираться в том не хочет совсем. Т’Чалла, помолчав с секунду, протягивает Ванде руку. — Я могу показать тебе город. К тому же, дождь закончился.
— Но ведь, — начинает девушка, несколько опасливо косясь на раскрытую ладонь, — нам здесь не рады. И если люди увидят меня, да хоть кого-то из нас в городе, то побегут слухи. Может, начнутся недовольства. А я не хочу доставлять неудобства кому бы то ни было.
— Ты боишься, что тебя здесь не примут?
— В общем, если коротко, то да, вроде того. Беженцев нигде особо не любят.
— Только если это не гости короля, — такой ответ Т’Чаллы кажется Ванде достаточно резонным.
И ее ладонь покорно и легко ложится в руку Т’Чаллы.
***
Ванда старается не замечать косые взгляды прохожих, но все равно, инстинктивно ища поддержки, прижимается к Т’Чалле чуть ближе положенного и изо всех сил сдерживается, чтобы не схватить его за руку. Она видит, как насмешливо кривит губы король, однако ничего не говорит. Он делает хуже: кладет ладонь на закрытое платьем плечо девушки и будто бы скрывает ее от своего мира. Как прогулка по городу, одна из многих, на которые она регулярно стала выбираться с Т’Чаллой, закончилась посещением дворца — она не вполне поняла. Но разбираться, наверное, уже поздно. Ванда в крыле королевского замка, принадлежащем исключительно королю. А значит, свята и неприкасаема.
— Я еще не пробовала их, отдай, — смеется она, оказываясь в его огромных покоях, и забирает из рук короля маленькую коробочку с неизвестными ей сладостями.
— На любителя, — качает головой Т’Чалла и улыбается. Он смотрит в глаза Ванде, и ей не то чтобы это не нравится. Нет. Это порождает много бездумных вопросов, но все «почему-зачем-как» тонут в неловких смешках прежде, чем потоками силы, которая по сути своей является ключом к любой тайне, срываются с ее пальцев. Она в любой момент может прочесть его душу, но это ведь будет… нечестно? Впервые в своей жизни, той, которая за чертой «после», она не хочет играть в Ведьму. Она хочет быть собой, и это почти так же легко, как и с Вижном.
Может, немного лучше.
— А я люблю все странное, разве по мне не видно? — она демонстративно оборачивается вокруг своей оси, и ее новое платье любимого алого цвета, расшитое замысловатыми узорами всех существующих цветов взлетает над полом и огнем овивает ее длинные тонкие ноги. Девушка пальцами подцепляет то ли конфету, то ли пирожное и отправляет в рот сладость, зажмуриваясь.
Ну, правда, что на любителя. Когда Ванда раскусывает угощение, то вдруг распахивает глаза, потому что сладость поочередно сменяется вдруг сначала кислым, а затем и острым вкусом, медленно возвращаясь к сладкому. И это, конечно, не похоже ни на что, это — воплощение уникальности. Под стать самой Ваканде и под стать ее Королю. Подобная мысль скользит в сознании девушки, но она с какой-то невозможной легкостью принимает ее и вдруг, закрывая рот ладонями, смеется.
— Мне нравится, — говорит она с детским восхищением, — нравится, нравится! Можно еще?
— Сколько угодно, — Т’Чалла вторит ей и заливается смехом. Ванда на чисто интуитивном уровне чувствует, что ему с ней теперь тоже легко. И опять же не ищет причину: она далеко не дура, да и причина эта проста как мир. Только вот все это кажется правильным. Она берет еще одну конфету и зажимает ее зубами. Т’Чалла смотрит внимательно за ней, ловит каждое действие, и Ванде уже не становится неловко как в первую их прогулку. Она улыбается и надкусывает сладость. Боже великий, дразнит. Ведьма, стучит набатом в ее голове, но девушка отмахивается от назойливого шепотка внутреннего голоса. Т’Чалла закусывает губу и тяжело смотрит на девушку из-под полуопущенных век. — Если хочешь, все коробки скуплю.
— Мне пригодятся они, когда мы уедем.
— И как скоро? Стив не рассказывал? — Т’Чалла спрашивает это будто бы невзначай, но Максимофф явственно слышит напряжение в его голосе. Чего же ты ждал, Твое Величество?
— Может, через неделю. Может, завтра, — пожимает плечами Ванда и протягивает одну из конфет королю, почти подносит к самым его губам. Он сначала смотрит — прожигает взглядом — ее тонкие пальцы, испачканные сиропом, а потом послушно открывает рот. Ванда не медлит, она почтит никогда этого не делает — не в ее характере. И когда кончики ее пальцев скользят по его губам, Т’Чалла вдруг хватает ее запястье. Почти больно. Почти резко. Почти. — Возьму хоть конфеты. Буду… вспоминать?
— Конфеты, — усмехается он, не отрывая взгляда от ее приоткрытых губ. Ванда, чертова ты Ведьма, что же ты делаешь, спрашивает она себя, придвигаясь чуть ближе.
— Тебя, — шепчет девушка и роняет коробку. Сладости разлетаются по полу, но не успевают коснуться ее ног: Т’Чалла подхватывает девушку на руки и в полутьме находит ее губы. Она знает-чувствует, что он ждал этого гораздо дольше, чем она сама, знает, что это все совершенно неправильно и нелогично, но покорно позволяет Т’Чалле целовать себя и тоже целует его в ответ, все еще ощущая призрачную сладость конфет на своем и его языках. Его губы спускаются к ее подбородку, к тонкой шее, а затем и к идеально прямым линиям ключицы. Ванда руками цепляется за его волосы, закидывая назад голову и шепчет исступленно-восторженно: — Тебя, тебя, тебя.
Т’Чалла вторит ей своим молитвенным шепотом, повторяя с каждым поцелуем «моя». И Ванда практически смеется от нелепости всего происходящего, но любая ее улыбка стирается сдавленным повтором имени короля Ваканды. Ванда не противится вовсе: она девочка не глупая и прекрасно знает все «можно» и «нельзя». Просто Ведьмы — отнюдь не сказочные персонажи — живут по немного другим законам, а Ведьмы сломленные обычно вовсе не обращают внимания на запреты. И Ванда Максимофф прекрасно знает, что ее сказка точно будет с плохим концом. Но почему бы и ей не заполучить свой кусочек счастья и хоть ненадолго сбросить с себя клеймо Ведьмы, почувствовав себя королевой?
