***
Поначалу Роберт просто приходит к ней в комнату — чаще всего пьяный так, что едва стоит. Но это вроде даже нормальное для него состояние. Рейенис просыпается от одних его шагов и хлопка двери и боится пошевелиться. Роберт толкает ее, куда придется, и сбрасывает с кровати. — Молись за грехи своей семьи, — говорит он. — Молись за мою Лианну. На ее плече остаются следы от его пальцев, а колени ломит при ходьбе. Рейенис знает все молитвы наизусть, она просит у Семерых, чтобы это закончилось. И это заканчивается, когда ей исполняется двенадцать. Роберт бормочет, что Лианна тоже была молода, но ее отцу было плевать. Рейенис чувствует, что просить его бесполезно. Она кусает губы в кровь, закрывает глаза и не может вспомнить ни одной молитвы, только какие-то обрывки песен отца.***
Рейенис соткана из боли, наливающихся багрянцем отметин, рассыпанных по коже, стыда и чувства вины, хотя она виновата во всем меньше, чем кто-либо, что бы там не говорил Роберт. У сира Джейме глаза зелёнее зелёного, она такими их никогда не видела. Он усмехается резко, с вызовом, и его рука лежит на мече. Дверь за спиной закрылась негромко, но весомо. Рейенис хочет, чтобы он ничего этого не видел, чтобы он остался за дверью и никогда не входил. Она придерживает рукой платье и кусает губу, отползая. Роберт чертыхается. И тоже молчит. Рейенис старается не дышать и не всхлипывать. Но дыхание у нее громкое. Джейме усмехается шире. Ей кажется, Роберт его ударит, Роберт наорет. И он будет прав, не в ее понимании, но в понимании других. Но он молча уходит, напоследок громко хлопнув дверью. Наверное, боится. Джейме хмыкает, не оборачивается, идет следом, и рука все так же — на мече. Когда звук его шагов стихает и долгое время звучит тишина, Рейенис понимает, что у нее больше нет слез, и кричит.***
У нее под ребрами выбито лишь одно имя — Джейме. Рейенис ни на что не надеется, ничего не хочет, ничего не требует, ни во что не верит. Просто любит. Потому что ей это нужно, так она чувствует себя не такой одинокой, и ее существование обретает смысл. Пусть даже смысла и нет. Любить сира Джейме небольно — ей ведь ничего от него не надо, только изредка иметь возможность его видеть и мечтать о том, что увидит. Мысли о нем даруют счастье, а у нее его не было — только страх. Он до сих пор никуда не делся, потому что самой ей от Роберта никуда не деться. Он рядом, приходит, когда хочет, делает, что хочет. И никто его не остановит — сира Джейме он больше с собой не берет. Селми стоит у дверей и, должно быть, делает вид, что ничего не слышит. Рейенис смеется внутри — больше ему нечего слышать, она не молит и не кричит. Но раньше он мог и все так же стоял. Барристан Смелый.***
Она прячется в библиотеке, помощник великого мейстера наверняка доложил об этом деснице Аррену или Варису. Но Роберт почему-то сюда не приходит, и она чувствует себя спокойно. Иногда. Если она знает, что означает слово «покой». Только «боль», «страх» и «любовь». Но когда она читает, она забывает о себе и о том, что чувствует. Слишком много свитков про Таргариенов. Но есть кое-что и по медицине. В четырнадцать Рейенис знает, как приготовить Лунный Чай. Она бы сумела сделать это, если бы имела возможность выйти из замка и ее служанка не была бы шпионкой. За неимением выхода она просто катится с лестницы.***
Рейенис узнает, что такое покой спустя месяц. Относительный покой, разумеется. Септа Бейлора — это тоже столица, и от Красного Замка до нее рукой подать. Рейенис хочется смеяться, то ли от облегчения, то ли от всего сразу. От виноватых глаз Джона Аррена, который просил — на этот раз действительно просил — написать в Дорн, что она сама выбрала вступить на путь веры, ведь так всем, особенно ей, будет лучше. От того, что Роберт не появился ни разу — и слава Богам. И от того, что она — вряд ли, конечно, — посвятит свою жизнь Семерым, хотя ни черта в них не верит. — Хочешь покаяться в грехах, дочь моя? — спрашивает септон, похожий на мышь. Рейенис склоняет голову набок, поправляет рукой волосы так, что становится виден бледный шрам на щеке. В «Семиконечной звезде» она читала, что исповедь очищает душу, но она не чувствует вины — ни капли. Смех все-таки сдавливает горло.***
Ко двору ее забирают спустя год. Сразу на свадьбу.