Последний сон Ворона

      Грудная клетка вздымается в такт биению сердца. Мне сложно даже оценить, насколько часто оно сотрясает бедные, казалось бы, уже дрожащие от стольких немыслимых ударов рёбра. Время просто теряет своё прежнее значение, становится странной тягучей массой, застывшей в воздухе душного помещения, его ощущение тоже в корне пропало, оставалось только чувство невероятной тяжести, опустошения и страха. Страшно открыть глаза и двинуться, потому что тогда я начну понимать, что происходит. Почему пальцы так неистово трясутся и изнутри горят, словно готовы взорваться в любую последующую секунду. Почему некоторые части кожи бросает не то в жар, не то в холод. Почему пол стал отвратительно липким. Почему влажная ткань облепляет всё тело, будто пытаясь сжать его в своих тисках. Почему ладони категорически отказываются отпускать что-то твёрдое, скользкое и, на удивление, столь странно подходящее под руку. Почему я ясно ощущаю, что сижу на чём-то мягком, таком тёплом, словно живом. Вокруг — абсолютная тишина, если не учитывать навязчивый, чуть ли не разрывающий барабанные перепонки стук и свист вдыхаемого и выдыхаемого воздуха. Пересохшее горло першит, заставляет закашляться, а с этим кашлем окружение сдвигается с мёртвой точки. Я слышу капли, брызги и ещё один мерзкий, заставивший кровь в жилах застыть на невероятно долгую секунду, ужасающий звук. Глаза, до этого крепко зажмуренные, разлепляются сами собой, будто с применением чьей-то чужой силы. Открывшаяся картина вращается, ходит ходуном, хотя всё вокруг было неподвижно — кружилась только моя голова. Размытые силуэты, нечёткие изображения не являлись непривычным делом. С какого-то момента весь мир стал таким, оставалось только привыкать и спасаться парой широких увеличительных линз. А сейчас эта слепота была последним спасательным кругом в огромном океане, где барахталось моё ослабевшее тело после кораблекрушения. Но и он оказался дырявым, потому что повреждённые глаза всё ещё чётко различали цвета. Красный. Всё пространство заполонил ненавистный красный цвет. А посреди него — мои руки и ещё один знакомый силуэт. Чужое лицо сильно расплывалось, не давая понять, какое выражение на нём царило. Но это и не требовалось. Она не дышала. При сидении на ней этого нельзя было не заметить. Слегка опускаю голову вниз, желая понять, что же я держу в руках. Чёрная рукоять, без лезвия. Его просто не видно — нож с лёгкостью вошёл в чужую плоть по самое основание. Возможно, сделал это даже несколько раз. Рассуждать об этом так холодно и бесстрастно я могу лишь до момента осознания связи между двумя фактами. В этот же момент из уст доносится хрипящий крик, перемешанный с кашлем, а затем и рвотными позывами. Всё смешивается с омерзительным всплеском падения и смешения разных жидкостей. Я пытаюсь оттолкнуться, отползти, просто оказаться подальше, но пальцы чувствуют ещё горячую кровь, в бессилии скользят по полу, заставляя крики превращаться лишь в жалостливые подвывания. Я всё отползаю назад, всё дальше и дальше, пока спиной не сталкиваюсь с холодной гладкой поверхностью запачкавшейся стены. Поджимаю колени, стараясь спрятать за ними лицо, до боли прокусываю губу и желаю исчезнуть, провалиться сквозь землю, умереть, да что угодно. Но меня лишь выворачивает ещё один раз, а лихорадочно дрожащее тело, оседает на пол окончательно. Становится плевать на кровь, мирно растекающуюся по полу. Всё равно всё тело и так в крови.       — И долго ты собираешься валяться здесь? — его тон был сродни брезгливому плевку, но вместе с тем в нём сочилась и насмешливость.       — Ч… Что… ты… сделал… — губы, казалось, двигаться уже не способны вовсе, поэтому мне трудно было выговорить даже одно слово.       — Не мямли, — по-моему, это была его любимая фраза, которую можно было услышать при каждой малейшей тени нерешительности.       — Что ты сделал, ублюдок?! — срываясь на ультразвук, я кричу, хлопая кулаком по полу, тем самым отправляя в полёт добрый десяток кровавых брызг, сливающийся с солёными дорожками на щеках. На большее воздуха не хватает, а внутренности начинает разрывать от кашля и всхлипов.       — Я? Мы вместе убили её, ты не видишь? Ах, точно. Твои очки должны быть где-то в соседней комнате, я оставил их в чехле, чтобы не запачкались. Хватит уже реветь, задохнёшься.       — Зачем… Зачем?..       — Послушай меня сейчас очень внимательно. Она. Была. Не в себе. Слетела с катушек. И собиралась нас убить. Тебя убить. Понимаешь? Ты же помнишь. Ворвалась в комнату с диким ором, прижала к стене, начала душить. Это была самозащита.       — Но ты убил её! У… убил… И она… мертва! Я… Я не…       — Майли, — в чужой голос, звенящий в голове, пробралась раздражённая усталость, — Мы вместе её убили. УЖЕ убили. Она УЖЕ труп, и ты ничего не сделаешь. Так что хватит причитать, сделанного не воротишь. Исцеляйся, нам нужно ещё убраться и скрыть улики.       — Нет, — впервые за этот промежуток времени я сказала что-то твёрдо. Мой собеседник скрипнул зубами.       — Что значит «нет»? Ты надо мной издеваешься? Хочешь сказать, мы всё это сделали зря?       — Я никогда не хотела её убивать! Это ты сделал, ты, всё ты! Я ненавижу тебя! Оставь меня уже, оставь, оставь, уходи!       — Не ори ты, дура! — собственная рука смачно ударяет меня по щеке, чтобы боль охладила пыл и пощадила хрипящее горло, — Как будто я в восторге от того, что мне приходится с тобой тут справляться! Ты сама виновата, что в последний раз забрала слишком много. Исцеляйся!       — Я не хочу…       — Не трать моё время! Не хочешь спасаться сама — подумай о своих друзьях. Что будет, если тебя поймают? Или они сами узнают обо всём?       Он с наслаждением почувствовал мои сомнения, наблюдая за тем, как кончики пальцев, опустившись на волосы, стали излучать едва видимое голубое сияние. Мне не впервые приходилось исцелять саму себя, но ощущения всё равно были непривычными. Гнев, скорбь, отчаяние, ненависть, — всё словно прошло через каждую клеточку тела жгучей болью, а затем вернулось в Демона, тяжело втянувшего отрицательные эмоции, словно те были кислородом, а он всего лишь сделал очередной вдох.       — Ну неужели, — он, довольный своей победой, растягивал слоги каждого произнесённого слова, — Теперь можно и работать нормально. Сгоняй за очками, а потом подумаем, куда девать тело.       Я послушно, опираясь о стену, прошла в свою комнату и, в основном благодаря осязанию, отыскала чехол со своим спасением от близорукости. Мир, мгновенно приобретя чёткость, теперь не вызывал прошлых бурных реакций. Не знаю, сколько продлиться эффект, но в любом случае стоит поторопиться. Я возвращаюсь в комнату, теперь видя перед собой не размытое пятно, а покойницу, распахнутыми от ужаса, но уже ничего не видящими глазами разглядывающую потолок. Кровь была повсюду.       — Ты больная, отвратительная мразь, — морщась, отрезаю я под смешок Демона, — Будь ты материальным — убила бы.       — Я бы поглядел, белое и пушистое воплощение добродетели и невинности. Кто ж виноват в том, что она довольно успешно сопротивлялась? Пришлось пырнуть несколько раз, да ещё и по полу покататься.       Я сажусь на колени рядом с женщиной, желая закрыть её остекленевшие глаза. Моя рука оставляет на идеально белом лице ещё один кровавый след. Мне уже никогда не смыть с пальцев этот цвет…       — Давай только без сентиментальностей. Сейчас не время. Просто попрощайся с ней, и мы пойдём дальше.       — Да, конечно, — опускаю голову прямо к её лицу, прижимаясь губами к холодному лбу, — Покойся с миром… Матушка.

***

      Иногда царящая вокруг пустота, отбирающая возможность одновременно видеть и слышать, начинает окончательно стирать грань между реальностью и сном. Когда твои глаза всегда закрыты, а мягкая обивка стен избавляет от любых посторонних звуков, постепенно перестаёшь понимать, когда ты спишь, а когда бодрствуешь. Потому что стягивающая горло петлёй тьма не отступает ни на одну секунду. Даже во снах я перестала видеть цвета. В них вообще ничего не осталось, лишь глухой, раскатывающийся эхом из одного угла в другой голос Демона, его обратный отсчёт, непрерывный и равномерный, но нетерпеливый. От трёх миллионов двухсот тысяч до нуля. И меня пугала мысль о том, что произойдёт, когда это закончится. Позже я стала слышать его даже когда не спала. Если вокруг становилось уж слишком тихо. Благо Бен позволял включать музыку, чтобы помочь мне справиться с этим, но не слишком громко, чтобы этого не смогли заметить другие врачи. Хотя можно ли называть хоть одного из них настоящим врачом? Но, даже несмотря на все странности этого центра, существовавшего уже много лет прямо у меня под носом настолько незаметно, что я действительно удивилась вообще возможности существования подобной организации, здесь было… не так уж и плохо. Бен был невероятно хорошим парнем, многое мне позволял, даже если мои маленькие желания были включены в список запретов для пациентов. Он заботился обо мне так, словно я была его дочерью, впрочем, и он сам заменил мне погибшего отца, жаль лишь, что на такой недолгий срок.       — Майли, спишь? — голос из динамиков звучал слишком неестественно, словно со мной разговаривал не живой человек, а лишь его искусственное подобие. Но я знала, что это Кларк. Его голос всегда сочится заботой и жалостью. Иногда мне казалось, что в прошлом он и сам понёс какую-то тяжёлую потерю, а теперь старается защитить от возможных ужасных инцидентов других людей. И, так уж вышло, ему под крыло попала я. Только мне уже нечего пытаться защитить.       — Нет.       Я говорю тихо, но прекрасно знаю, что по ту сторону стекла любое моё слово, даже, казалось бы, произнесённое одними губами, будет слышаться чётко и достаточно громко. Таково уж оборудование этой белой клетки. Впрочем, учёный даже в моём ответе-то не нуждался. Он каким-то образом научился понимать, когда я сплю, а когда бодрствую, даже если я пыталась притворяться спящей. И каждый раз, когда я его об этом спрашивала, он лишь усмехался и выдавал коронную «Секрет организации», переводя тему разговора на нечто более существенное или расслабляющее. Именно поэтому мне казалось, что подобные вопросы он задаёт лишь для того, чтобы предупредить о чём-то важном. Потому я, мысленно напрягаясь, переворачиваюсь на другой бок, лицом к прозрачной стене, пусть это ничего и не изменит. Но я хоть как-то должна показать, что готова слушать своего «лечащего врача».       — Он вернулся.       Никаких предисловий и пояснений к этой фразе мне не требуется, я и так мгновенно понимаю, о ком идёт речь. Вот только тягучее течение мыслей внезапно ускоряется, превращаясь в беспокойный поток, сопровождаемый сильным, возможно, беспричинным волнением. Я мгновенно поднимаюсь и опускаю босые ноги на ковёр, после чего встаю, по привычной, уже давно выверенной схеме делаю три шага вперёд. Однако на этот раз они получились слишком широкими, и правая нога, обычно остающаяся примерно в десяти сантиметрах от стола, коленом натыкается прямо на деревянную ножку. От этого последующие движения становятся ещё более неловкими, поскольку я, стараясь не обращать внимания на ощутимую боль от ушиба, пытаюсь нащупать на гладкой поверхности ленту для волос, что сейчас наверняка неряшливо спутались или торчали в разные стороны после беспокойного сна. Но всё продолжает катиться к чертям, словно сама судьба пытается выставить меня полнейшей дурой перед решившим навестить меня гостем, и искомая полоска белой ткани, которую я почти подцепила пальцем, соскользнула на пол, а я выдавливаю мученическое мычание. Ну почему именно сейчас, он же меня видит… Я опускаюсь на пол, стараясь не стукнуться макушкой об стол, под который, возможно, уже заползла, и исследую пальцами мягкий ковёр, надеясь найти пропавшую ленту. Однако вместо неё натыкаюсь на тыльную сторону чьей-то ладони, хотя мне прекрасно известно, чьей именно. И от этого сразу же пытаюсь отпрянуть, но голова всё-таки натыкается на деревянную ножку под моё чересчур высокое «Ай». Я совершенно потерялась, не в силах ориентироваться в пространстве… В итоге меня перехватывают за предплечье и оттягивают в сторону от злосчастной мебели, чересчур, как мне показалось, резко, отчего я врезаюсь носом прямиком в чужую грудь да так и застываю, сгорая от чёртового стыда.       — Пожалуйста, будь осторожнее, — этот голос снова гулким эхом проходится по черепной коробке, мигом заглушая Демона, на счёт которого я уже перестала обращать всякое внимание. Тон юноши кажется до ужаса равнодушным. С недовольством подмечаю, что я успела отвыкнуть от этого, из-за чего мурашки стаей пробегают по спине, заставляя резко дёрнуться и совсем немного отстраниться. Впрочем, я всё ещё помню, что он разговаривает так всегда. Дрогнувшая в его голосе искренняя эмоция в своё время становилась для меня маленьким праздником…       — Алекс, п-прости, я… — я просто дура, что уж таить. Пытаюсь совладать с румянцем и сделать шаг назад, но он так и не разжал своих пальцев, настойчиво удерживая рядом. Какой же Фостер придурок… Конечно, его подобная близость абсолютно не смущает!       — Всё в порядке, — снова этот холод, и я даже не могу разглядеть его лица, чтобы понять, какую интонацию он пытался вложить в эту фразу. От этого только поджимаю губы, но больше не дёргаюсь, ожидая чего-то с его стороны. Наконец, когда парень понимает, что вырываться я больше не пытаюсь, он ослабляет свою хватку и отпускает меня, так что я на какой-то миг перестала ощущать его присутствие рядом. Но буквально через пару секунд сухая ладонь касается головы, выбивая даже, кажется, чуть испуганный вздох. Пальцы осторожно, почти невесомо приглаживают растрёпанные пряди, зачёсывают всю копну назад, слегка неумело, но с явным старанием, а после собирают мне хвост, перевязывая его найденной на полу лентой. Ворон завязал её не слишком туго, причёска просто не держалась и, казалось, готова была тут же распуститься, однако я и пальцем не пошевелила, чтобы это исправить. Мало того, я не дышала, пока он примерял на себе роль парикмахера, словно любой слишком громкий вздох мог ему помешать. И когда его руки всего лишь на одно лишнее мгновение задерживаются возле моего лица, я слышу его хмыканье. Алекс… улыбается?       — Ты спал сегодня? — задавать глупые неуместные вопросы, когда я не представляю, о чём говорить — одна из моих привычек. Впрочем, вряд ли в случае с моим другом эта фраза хоть когда-нибудь будет некстати.       — К сожалению, да, — меня аккуратно берут за локоть и подводят к кровати, за что, на самом деле, я искренне благодарна, теперь вновь обретя возможность ориентироваться в своей комнатке. Залезаю на удивительно мягкий для такого места матрас (или я просто успела так к нему привыкнуть?) с ногами, опираясь спиной о стену и обнимая колени. Довольно привычная для меня поза. Фостер присаживается на противоположный край.       — Тебе… приснилось что-то? Что-то плохое?       Ответ мне — напряжённое молчание. Не стоило задевать эту тему… Я ведь прекрасно знаю, как он восприимчив к своим снам. Вот только сказанного, увы, не воротишь, да и сам юноша молчать, кажется, не собирается, осторожно подбирая слова и стараясь сдержать обычную холодную корку в своём голосе. Но я-то прекрасно знаю, что он никогда не мог говорить так же спокойно, когда дело касалось его способности. И знаю это лучше, чем кто-либо.       — Белые стены, твой силуэт, осколки стекла. Потом чей-то крик, беспорядочный набор чисел. И в конце огонь, он был со всех сторон, образовал странный купол. А из языков пламени за мной кто-то наблюдал. Не знаю, кто, я никого не смог разглядеть, силуэт словно состоял из этого пламени. Или, быть может, сам огонь за мной и следил…       Никак не связанный бред со стороны всегда оказывался довольно точным предсказанием, нужно было только его разгадать до того, как событие свершиться. Этим мы обычно и занимались ещё во время постоянных посиделок в голосовом чате. Я, Алекс, Ди-Джей, Металли, Ультра, Вьюга и Шторм… При воспоминаниях о ребятах улыбаться хотелось так же сильно, как и плакать. Но со стороны моё лицо абсолютно спокойно, выдавать могут, разве что, подрагивающие почти незаметно уголки губ.       — Ох, Алекс, я ещё ни разу не видел твои способности в действии! — воодушевлённый голос молодого исследователя из динамиков отвлёк нас от своих мыслей, и мы оба (я чувствовала, что это действие произошло прямо-таки синхронно) невольно повернули головы в сторону стеклянной стены, — Ой, простите, не хотел вам мешать…       Смятение парня я почувствовала чуть ли не собственной кожей. Он явно ещё не совсем доверял Бену, потому внезапно засомневался, стоит ли рассказывать о своих видениях при нём и дальше, но я поспешила его успокоить, сказав, что он может продолжать. Кларк, как никак, работал в центре, изучающем подобные способности, так что я не видела смысла скрывать от него что-то о наших Силах. Может быть, он даже сможет помочь.       — Огонь — это наверняка пожар, — я начала думать вслед за Вороном, — Или ты считаешь, что это нечто более… символичное?       — «Его пришествие ознаменует пламя и рождённое в нём существо, что в один момент возьмёт тебя за руку», — он сказал это тише обычного, больше, как я поняла, для себя, чем для меня. Но, конечно же, это всё равно не пронеслось мимо ушей.       — Пришествие кого?..       — А?.. — он вспоминает, что находится в комнате не один и осознаёт, что произнёс эту странную фразу вслух, теперь немного растерянно начиная объяснение, — Час икс. Так сказал мне Ворон.       — И… что это значит?       — Не представляю. Но однозначно что-то нехорошее. Майли…       На мгновение его пальцы касаются моих, словно абсолютно случайно, легко и мимолётно. Я не вижу, но знаю, что он пытается разглядеть сквозь повязку мои глаза, может, привычно для себя хмурится, наверняка винит себя за тот последний между нами разговор, а меня за столь глупый последовавший следом поступок… Если бы в тот вечер я не поднялась на злосчастную крышу, может быть, Демон бы не обозлился, и сейчас бы мы сидели у меня дома, смеялись и разговаривали о всякой ерунде, как когда-то, кажется, очень давно, хотя прошло всего-то без малого три месяца. Но мы слишком сильно поменялись. Смеяться уже совсем не хочется, как и разговоры теперь превратились лишь в сухое обсуждение чего-то поистине ужасного. Того, что пробудила я. И стоило лишь допустить подобную мысль в голову, как хриплый голос в моей голове затрезвонил в ушах, практически выкрикивая оставшиеся до чего-то секунды (когда они успели дойти до последней сотни?!). 70. 69. 68. 67. 66. 65…       — Алекс, тебе нужно уходить. Тебе сейчас же нужно уходить! — я отдёргиваю руку, непроизвольно срываясь на высокий крик. Отползаю к углу кровати, зажимая уши ладонями. 60, 59, 58, 57, 56, 55. Чувствую, как его руки хватают и трясут меня за плечи, как одна рука затем сжимает мой подбородок, поднимая лицо и направляя то, видимо, прямо в его сторону. 54, 53, 52, 51, 50. Он, наверное, что-то кричит, пытается помочь прийти в себя, но я ничего не слышу, уши заглушает обратный отсчёт. Бен, пожалуйста, уведи его… 49, 48, 47, 46, 45. Уходи, Алекс, уходи! Я не хочу… 44, 43, 42, 41, 40. Наконец-то его отцепляют от меня, я чувствую и вторую пару рук. Видимо, Кларк действительно пытается его увести, но тот упорно отказывается. 39, 38, 37, 36, 35. Дышать становится тяжелее, горло словно стискивает чья-то рука, но я уже знаю, что происходит. Не будь на моих глазах повязки, то изображение пошло бы кругом, не позволяя более чётко разглядеть хоть что-либо. Даже сейчас, когда перед взглядом кромешная тьма, я вижу вспыхивающие пятна разных красок. 34, 33, 32, 31, 30. Следом растворяется осязание, я уже не чувствую ничьих прикосновений и ощущаю, словно парю в открытом пространстве. И это чувство настолько непривычное и странное, что меня готово вывернуть наизнанку. 29, 28, 27, 26, 25. Уши погружаются в вакуум. Не остаётся ничего, кроме счёта, медленно стремящегося к концу. Мышцы разом напрягаются, горло стискивает с новой силой. Я уже почти совсем потеряла способность дышать, но слабой рукой пытаюсь дотянуться куда-то вперёд, а может в сторону. Или же мне только кажется, что я всё ещё могу шевелиться? 24, 23, 22, 21, 20. Надеюсь, он ушёл. Пожалуйста, лишь бы Бен уже успел увести его… 19, 18, 17, 16, 15. Ещё пять секунд, и я потеряю сознание. Я уже чувствую, как ладонь сама собой тянется к лицу, желая стянуть повязку. Но я нарочно стараюсь оттягивать этот момент. 14, 13, 12, 11, 10. И всё-таки две ленты, чёрная с глаз и белая с волос, синхронно падают на пол. И на этот раз Он позволил мне увидеть комнату, всего лишь на секунду. Ради того, чтобы показать, что Фостер и Кларк ещё не успели покинуть её. 9, 8, 7, 6, 5, 4. Пожалуйста, не делай этого…       — Три, два… — шепчут мои губы, но я уверена, что сама ничего подобного не произношу. Слеза непроизвольно скатывается из приобрётших алый цвет радужек, пока лица остальных присутствующих в немом ужасе направляются на меня, — …один.