***
Любая предыстория, если вдуматься, имеет свою начальную точку. Мысль или идея не рождаются в одночасье, хотя порой и кажется, что происходит именно так. Но нет, многие обстоятельства должны были сложиться определённым образом, чтобы мысль в нужное время и в нужном месте зародилась — а потом разрослась. Савамура вообще-то был достаточно известным мангакой. Он рисовал дзёсэй для девушек и сёдзё для женщин(1) под псевдонимом, и его работы хорошо продавались. Возможно, потому, что в большей степени он рассказывал всё-таки не совсем о любви. Критики писали о его работах следующее: «Аоцуки-сэнсэй представляет собой уникальный случай. Её работы удивляют своей образностью и воздушностью, при этом она никогда не отступается от реальности „здесь и сейчас“. Все её работы — такие разные и непохожие друг на друга — одинаково сильно затягивают читателя, настолько сильно, что в один момент кажется: сэнсэй пишет свои работы именно с тебя». Может, этот эффект достигался тем, что Савамура всегда писал отчасти про себя самого. Про занятные случаи, которые происходили с ним, или интересные встречи, которые случались в его жизни. Иногда он просто зарисовывал проходящих мимо людей, а потом воплощал их в своих работах. И герои получались на удивление живыми, несмотря на то, что Савамура просто-напросто рисовал сказки со счастливым концом. Наверное, Савамура никогда бы по доброй воле не стал мангакой, это было чудесное стечение обстоятельств. А «Та Самая История» зародилась в нём в один июльский полдень. Канемару вытащил его проветриться и посидеть в кафе. Погода тем летом выдалась на редкость чудесной. Стояли тёплые дни; свежий ветер не позволял удавиться от невыносимой жары. Впрочем, злобная адова печь всё равно догнала их в августе, но в июле они ещё не знали о предстоящем кошмаре. Счастливые. Канемару заказал им холодного чая, Савамура взахлёб рассказывал о последней своей работе, которая выбилась, наконец, в топ. В те светлые времена он был новичком, пусть и не дебютантом, и такой прогресс радовал его донельзя. — Хах! Неужели у тебя действительно получается что-то дельное? — с сомнение покачал головой Канемару, и Савамура сразу обиделся. С Канемару они дружили со времён первого курса, так что тот стал свидетелем многих событий и перипетий в жизни Савамуры. И они слишком хорошо друг друга знали — преступно хорошо, — чтобы всерьёз допускать конфузы, недопонимания или обиды. — Взял бы да прочёл! — Ладно, только не дуйся. Про что, говоришь, эта история? Савамура улыбнулся. — Про девушку, про Такашиму Рей. Она работала в старшей школе, в бейсбольном клубе… Ну, знаешь, занималась скаутингом, — рассказывал Савамура с горящими глазами. Каждого своего персонажа, особенно главных героев, он трепетно любил и отзывался о них так, словно они были живыми и — более того — близкими ему людьми. И Канемару, конечно, знал, что большая часть героев Савамуры списана с реальности, потому полагал, что, быть может, эта нежность и восторг адресованы прототипам. — Ну, знаешь, это когда ездят там везде, смотрят матчи, выбирают потенциальных новичков… — Да знаю я, что такое скаутинг, не дурак! — прикрикнул Канемару. Савамура широко улыбнулся, и Канемару цыкнул: придурок же знает, что он в старшей школе играл в бейсбол! — Ну, вот. Она, значит, ездила и смотрела игры, а потом в какой-то деревушке на турнире префектуры заметила ну просто очень крутого питчера! Он ей так запомнился, что она пригласила его в её школу, несмотря на то, что их команда проиграла. Вот! — Савамура улыбался, как счастливый идиот. — Угу, — скептически протянул Канемару. — А дальше? — А дальше узнаешь, когда прочтёшь! — торжественно объявил Савамура, и Канемару запустил в него скомканной салфеткой. Савамура захохотал. — Ты, вроде, говорил, что про любовь пишешь, — пробурчал Канемару. — Ну, да, — пожал плечами Савамура, и уверенно добавил: — Оно и есть про любовь. Про любовь к бейсболу. Канемару скривился и снова кинул в него салфеткой. — Я ненавижу, когда ты прикидываешься серьёзным, придурок! Ты говоришь такие пафосные вещи. — Эй! Они ещё подурачились, а потом Канемару уставился в окно. Он смутно знал обстоятельства Савамуры касательно бейсбола — когда они познакомились, Эйдзюн уже не играл. Он слышал краем уха о том, что на первом году старшей школы тот получил травму плеча. По оброненным фразам и недомолвкам Канемару в последствие додумал остальное: травма хоть и была не настолько серьёзной, как стоило опасаться, однако левое плечо потеряло былую гибкость — то, на чём держалась уникальность подачи питчера-Савамуры. В старшей школе он смог поиграть всего год, а потом суровая жизнь отрезала его от спорта. Хотя Савамура до сих пор был безответно влюблён в бейсбол. Он много про него говорил, и многие его рассказы строились или хотя бы вскользь упоминали бейсбол старших школ. Неосуществившаяся мечта, что уж тут. Канемару горько улыбнулся. — И что стало с питчером? — спросил он. Савамура, увлечённый каким-то наброском в своём альбоме, встрепенулся. — А? — Ну, в этой твоей манге — что стало с питчером? — повторил Канемару, внимательно глядя на друга. Савамура отвёл глаза, закусив губу. Какая неловкая ситуация: «Я знаю, что ты знаешь…». — Это история не про питчера, — уклончиво ответил он, хотя Канемару и так знал продолжение, самое настоящее из возможных: питчер получил травму плеча. — Ладно, я прочту её, — решительно сказал он. — Я прочитаю про эту твою любовь к бейсболу. Савамура улыбнулся. — Там и про любовь между людьми есть, — задрал он нос, словно это было обстоятельство для гордости. Ну не дурак ли? Канемару шутливо стукнул его по лбу, а Савамура улыбнулся и хитро проговорил: — А я вот знаю, что тебя Йошикава-сан бросила. Канемару удивлённо моргнул, а потом криво улыбнулся, потирая шею. — Ага. Откуда узнал, проныра? — он покачал головой и откинулся на спинку стула, посмотрел за окно. — В общем-то, да… У нас как-то… Как-то не сложилось, знаешь. Она заявила, что не чувствует моей любви и… Ну, и все прочие штампы, что ты сам, наверно, вписываешь в слова своих героинь. Канемару насмешливо хмыкнул, неопределённо махнул рукой, и Савамура, укоризненно засопев, пнул его под столом. Канемару пнул в ответ. — Эй! — Ты первый начал. — Ладно… Но, слушай, Йошикава-сан ведь не единственная. Ты же не хочешь мне сказать, что всё дело в тебе, да? — Савамура нахмурился. В нём вдруг появилась та писательская хищность, в глазах, в сцепленных пальцах, хищность, больше присущая журналистам, чем мангакам; предвкушение чего-то стоящего. — Тут же не идёт речь о «безответной первой любви, которая портит жизнь», нет? О той самой, что я и прочие мангаки «вписываем в слова своих героинь», м? Канемару хмыкнул. — Да нет, какая уж любовь, — пожал он плечами. — Тем более — безответная. Смешно же. Просто я не хочу тратиться на ненастоящее, понимаешь? — Канемару подался вперёд. — Хочу отыскать то самое… Он вглядывался в лицо Савамуры, а потом покачал головой и отпил свой чай, расслабляя плечи. — Какая уж там любовь, — пробормотал он себе под нос, но Савамура внимательно смотрел на его профиль, на скользящий взгляд. Это был определённо положительный ответ на его вопрос. Да, была любовь. Большая и… нет, может, не безответно-горькая. Но кислая, как недоспевшее яблоко, такое, от которого болезненно сводит челюсть и немеет язык. Любовь, которой, может, не нашлось применения. На которую не наскребли смелости, или которая распалась по недоразумению. Савамура не знал, что там было, в старшей школе Канемару, что же такое, запавшее ему в душу, но он инстинктивно догадывался. Набрасывал тени определённости, как набрасывал человеческие пропорции на бумаге. Савамура знал, что Канемару играл в бейсбол в старшей школе. Но этого было слишком мало. — Вот как, — хмыкнул он, но ничего не сказал. За много лет дружбы он научился уважать чужие тайны.***
После успеха истории о Такашиме Рей Савамуре сменили редактора. И он тогда совсем не ожидал, что с тем, новым, они настолько хорошо… сработаются. Редакция, окрылённая триумфом, предложила Савамуре написать целый блок сходных историй, настоящий цикл про бейсбол, и Савамура, конечно же, согласился. Он загорелся идеей не меньше, чем главный редактор. — «Бубновый туз»! — горячо воскликнул он. — Серия будет называться «Бубновый туз»! Главный редактор, неулыбчивый суровый мужчина подтянутой наружности, отдалённо похожий на одного из героев «Высоты», едва уловимо улыбнулся и кивнул. — Приступай. Следующую историю он писал в нетерпении, постоянно срываясь, в жгучем желании скорее завершить и посмотреть со стороны. История была про другого школьника-питчера, который оказался той ещё надменной занозой в заднице, и про девочку-первогодку из духового оркестра. — Он немного не похож на японца, да? — спросил Савамура у Канемару, докрашивая цветную страницу с голубоглазым светловолосым героем. — Это же манга, — легкомысленно махнул рукой Канемару. — Ты мог бы даже розоволосового парня нарисовать — и никто бы и полслова против не сказал. Потом Канемару цыкнул и начал бубнить про незаслуженную вседозволенность, и Савамура перестал обращать на него внимание. На самом деле, он так спешил, что в какой-то момент обнаружил: манга получилась на редкость короткой, так что сам Савамура и про себя, и на людях звал её просто «Смор»(2), без оглядки на оригинальное название. Впрочем, и редактор, и главный редактор, на удивлении, одобрили его работу. — Отлично, — сказал Катаока. — Только теперь нужно закрепить успех чем-нибудь более продолжительным. Савамура, сможешь написать что-то похожее на первую историю? Он говорил про историю Рей. Про его «Высоту». На самом деле, где-то в середине повествования Савамура так увлекся бейсбольным бытом, что совершенно забыл про весь романтический антураж. От почетного клейма сёнэна «Высоту» спасло только наличие переживающей и чувственной главной героини. Хотя и это было слабым оправданием. Ещё когда Катаока сказал про «что-то похожее на», Савамура уже понял, что нарисует. Он хотел нарисовать, страстно и отчаянно. Что-то такое, что оправдало бы романтическое бездействие Такашимы Рей. Что-то, что уместно бы подчеркнуло, почему героиня дзёсэй манги настолько отвлечена от мужчин и настолько увлечена бейсболом. Когда Савамура окончательно осознал, что он будет рисовать, он засмеялся от облегчения и восторга. «Высота» вышла год назад, а продолжение, которое сулило оказаться предысторией, пришло ему в голову только сейчас, но… Но как плавно, как правильно оно влилось в канву общего сюжета! Всё дело в том, что Такашима Рей была давно влюблена. В «Пойманных» речь шла про события, которые случились четыре года назад. Такашима Рей, тогда ещё почти юная девочка, только собирающаяся стать менеджером той школы, от которой четыре года спустя она найдёт поразительного питчера из «Высоты». Тогда она ездила со своим предшественником и однажды встретила исключительно талантливого кетчера. Нахального ровно настолько же, насколько и гениального. И нашла она его не на официальном матче, а на дворовой игре(3), отыскала, как какого-то бродячего кота! «Ты… ты ведь оканчиваешь среднюю школу, так? — спросила у него Рей. — Ты непременно должен поступить в…». Она была одержима успехом своей школы, он был одержим бейсболом. И потом они влюбились друг в друга, как случается обычно во всех романтических сказках, в самых счастливых реальностях. Савамуре безумно нравилась эта история. Пока он её рисовал, то пару раз падал в голодные обмороки, а по завершении работы ему пришлось почти неделю провести в больнице, восстанавливая силы. На этом настояли его редактор и сам Катаока. Савамура не мог противиться, у него не осталось сил. Ему уже было не важно, как отреагирует публика на его «Пойманных», он сам был чертовски рад за них и полностью доволен собой. Он чувствовал себя так, будто бы на самом деле помог воссоединиться влюблённым, а не просто нарисовал красивую небылицу для девушек. Впрочем, эмоциональный подъем ничуть не облегчил физического недомогания от переутомления и недоедания. Стены палаты давили своим беспросветным унынием; рисовать ему запретили под угрозой месячного заточения в стационаре. Долгие серые будни скрашивали только мысли, редкие звонки из редакции и журналы. В больницу к нему приходил Канемару. — Знаешь, — сказал он в первый свой визит, — мне никогда не понять, как работают твои мозги. В руках у него был журнал с первой главой «Пойманных», а Савамура мельком подумал, что надо будет нарисовать хотя бы одну экстру, а то и парочку. И уломать Катаоку на издание всего «Бубнового туза», или хотя бы на совместное издание «Высоты» и «Пойманных». Савамура представлял, как будет рисовать особенную обложку для особенного издания, и жмурился, как довольный кот. Канемару рассказывал последние новости, наказал лучше следить за собой и ушёл, пообещав как-нибудь забежать после работы. После него пришёл редактор, и Савамура, захлебываясь, рассказал ему свои мысли по поводу серии. Тот улыбался, немного устало; улыбка на его европейском лице смотрелась очень по-королевски. Тогда он сказал, что очень переживал за Савамуру. Тогда Савамура впервые обратил внимание на эти его спокойные, как зыбучие пески, глаза, в которых он безвозвратно утонул. …Дурак.***
Как ни странно, отдельное издание Катаока одобрил в рекордные сроки, его даже дважды упрашивать не пришлось. Он только сказал, что придётся подождать, но Савамура уже с головой прыгнул в эскизы. Он много думал над обложкой, над оформлением, над обращением к читателям, над тем, что он может добавить, чтобы разнообразить историю, но не отягощать и не изменить ненароком сюжет. Его редактор и Канемару по очереди отрывали его от раскадровок, чтобы он не забывал есть, и спать, и бывать на воздухе. Савамура ценил их усилия, конечно, но едва ли замечал в порыве длительного вдохновения. Они всё же выпустили его — «Бубновый туз. Скаут», историю в трёх томах. Савамура облегченно выдохнул. А потом его увлек собственный головокружительный роман. Савамура давно не чувствовал такого счастья в себе и за себя, а не за своих героев. Он был счастлив, правда. И за это, конечно, стоило бы сказать ему спасибо, но…***
В следующий год Савамура написал ещё одну романтическую историю, последнюю в «Бубновом тузе», про девочку-менеджера и чрезмерно крикливого вице-капитана бейсбольной команды, и сайд-стори про матч между командами питчеров из «Высоты» и из «Ещё немного». Он больше не планировал писать в этот цикл. — Я много могу придумать, конечно, идей много, — пожал он плечами в ответ на вопрос главного редактора. — Просто я больше не чувствую в себе потребности заниматься именно этим циклом. Хочу разнообразия. Катаока подивился нахальству, посетовал на капризность нынешних сэнсэев, но напирать не стал. — Ты не думал о чём-нибудь более масштабном? — спросил он после этого. — Масштабном? — Да. Что-нибудь хотя бы на пять томов. Савамура замер. Нет, он не задумывался об этом раньше, но теперь — непременно задумается. — Я… — Тебе не обязательно отвечать сейчас. Это даже не к спеху. Просто обдумай перспективу. Твои работы очень хорошо продаются. Пришлось трижды запрашивать повторный тираж «Бубнового туза», и мы подумываем провести несколько мероприятий по этой теме. Было бы логическим продолжением твоего творчества, если бы ты нарисовал что-нибудь чуть более длинное, чем обычно. Подумай. Савамура согласился подумать, но так и не решился. — Я просто уверен, что не потяну это сейчас, — сказал он в своё оправдание. Он очень устал за прошедшие полтора года. Столько всего, столько всего. Он не замечал раньше, но оказалось, что «Бубновый туз» выпил его до дна. Ему требовался отдых, и Савамура попросил отпуск — смотаться на горячие источники, съездить домой, сделать что-нибудь ещё… Его удивительно легко отпустили. Первые два дня он бездумно шатался вместе с Канемару по городу, зарисовывал дома, прохожих, всё, что попадалось на глаза, а потом Канемару заявил, что не особенно это отдых. И всерьёз сплавил его на горячие источники. Савамура тогда не особенно ярился из-за этого, ведь… Ведь Крис поехал с ним.***
Когда Савамура вернулся в Токио, ему показалось, что город до неузнаваемости изменился за время его отсутствия — изменились улицы, и дома, и люди, и всё остальное. Он даже заблудился, когда шёл в издательство впервые. Но, на самом деле, он был единственным, кто действительно изменился. Он был по уши влюблён, и в его голове было пусто и звонко от счастья. Он больше не хотел жить за своих героев, жить своими героями. Он хотел жить собой — Савамурой Эйдзюном. Очень счастливым и очень влюблённым. Очень наивным дураком. Они встретились с Канемару, и тот рассказал ему, что происходило в Токио, как они, обитатели столицы, опять выживали в тридцати пяти градусном штиле, напавшем на них уже с середины июня, как он вновь расстался с очередной девушкой. Канемару говорил немного иронически, немного сардонически, но с ним всегда было приятно провести время. И Савамура решился: он просто взял и выпалил, что встречается — спит, по правде говоря, спит — с собственным редактором. Канемару удивился, конечно, но общая его реакция была совершенно спокойная. Савамура просчитался по всем пунктам, когда допустил мысль о каком-то недоразумении между ними. — Балда, — пожал плечами Канемару. — Какое мне вообще дело до того, с кем ты спишь? Савамура, конечно, сразу же смутился, зарделся, как первогодка. — Я думал, — начал он себе под нос, но Канемару только покачал головой: — Ты не умеешь думать, — сказал он даже без обычной насмешки. — Серьёзно: мне без разницы. Сначала Савамура подумал, что это Канемару такой добренький и великодушный, а потом вдруг понял. В нём проснулась творческая хватка; наконец, проснулась от опьянения любовью. Канемару не был добрым или великодушным, или даже хоть чуточку тактичным, нет, он был категоричным и резким в словах и всегда называл Савамуру придурком — даже тогда, когда вроде бы и не за что. Но он молчал. Не осуждал, не обзывался, не ребячился, как обычно. Он спокойно и с расстановкой принял всё то, что сказал ему Савамура, проявляя небывалое для себя терпение и толерантность. Даже не высмеял идиотские опасения Савамуры насчёт возможного непонимания с его стороны. «Быть может, потому, что ему знакомо это», — вдруг подумал Савамура, и у него сердце быстрее забилось. Та, не-безответная школьная любовь… Та любовь, которая не случилась… Та, что не даёт Канемару покоя. «…может, это был парень?» От смелости собственного предположения пересохло горло. Это было что-то сакральное и сокровенное. Савамуре впервые за последние полгода так дико, с такой отдачей, до ломоты в пальцах захотелось рисовать. Ему захотелось нарисовать эту историю — про Канемару и его безымянного призрака-друга, который столько лет спустя всё ещё живёт в его сердце и мыслях. Который, даже столько лет спустя, всё ещё безраздельно властвует в его душе. Савамура с трепетом постарался запомнить все свои ощущения, все свои эмоции, такое знакомое, но так давно не беспокоившее его нетерпение творца. Он подспудно знал, что пока не время. Что для этой истории ему понадобится куда больше, чем обычно. Он ещё тогда почувствовал, что эта история вырвет ему сердце и сожрёт, ненасытная, неугомонная, почти до неистовства злая. Если в жизни каждого творческого человека появляется творение, ради которого он живёт — то Савамура только что ощутил крадущуюся поступь этого творения. То, ради чего ты живёшь. То, под ноги чему ты бросишь всю свою жизнь. Да, именно так.***
Он никак не мог успокоиться. Смутные образы преследовали его во снах. Он придумывал имена и лица. Он придумывал Историю, но всё никак не мог взяться за неё. «Ещё не время, — уговаривал он себя. — Ещё не время». Он боялся сделать её недостаточно совершенной. Он не мог надолго отвлечься. Всё в его голове будто бы перевернулось. Он не мог ничего рисовать. Всё, на что его хватило — парочка артбуков. Главный редактор был в ярости. Он устроил несколько помпезных конференций, а потом заявил, что Аоцуки-сэнсэй уходит в творческий отпуск. Это была выторгованная у мира фанатов отсрочка, но никто не знал, насколько её хватит. Савамура жил в каком-то сдвиге реальности, он буквально бредил Той Самой Историей. Настолько, что элементарная простуда обернулась для него кошмаром. Ослабленный иммунитет, долгая прогулка под дождём: неудача за неудачей. Он валялся с температурой, пока Крис не переспорил его и не отвёз в больницу, где констатировали пневмонию. Дождливая осень растянулась медицинским кошмаром. Савамура помнил это время урывками. Белыми пятнами врачебных халатов, круговертью фотографий и дешёвых картин в больничных коридорах и палатах. Когда Савамура вдруг пришёл в себя, вдруг резко и чётко осознал себя в окружающей действительности — впервые с момента возвращения в Токио, — он понял, что до чесотки хочет поиграть в бейсбол. Просто покидать мячик, просто поотбивать — да хоть с дворовыми мальчишками. Он так долго бежал от своей травмы, от несостоявшейся блестящей карьеры питчера, так долго убегал от своей безответной любви. А тут он проснулся и понял, что больше не в силах убегать. — Понимаешь, — говорил он Канемару по телефону. — Я даже согласен просто пойти посмотреть какой-нибудь матч… Да я в отчаянии, чёрт возьми! Канемару — отзывчивый лучший друг — пришёл; Савамура сбежал из-под надзора врачей, и весь день они болтали про бейсбол. Даже, в самом деле, немного поиграли с малышнёй на какой-то пришкольной площадке. — Что, хороший был бейсбол в старшей школе, да? — протянул Савамура, устало потягиваясь на скамейке. — Ну, неплохой, — хмыкнул Канемару. — Ты хоть кого-нибудь оттуда помнишь? Я вот — почти никого. Ну, только кетчера одного, разве что. Знаешь, такой придурочный, вообще жуть. Вечно хихикал, но по сути — тот ещё козёл… Канемару бросил на него косой взгляд и фыркнул. Он вполне ясно слышал, как в голосе Савамуры звучала ностальгическая нежность. Да, он скучал по тому времени. Да, он очень жалел, что оно так быстро для него закончилось. Они никогда ещё не говорили так откровенно. Тема бейсбола, тема их бейсбола, всегда была негласно запретной. Слишком много у обоих было вынесено уроков, горьких и неприятных, из того времени. Слишком всё это… обнажало. Теперь Канемару чувствовал неловкость и почти смущение, что столько лет спустя они вдруг затеяли такой разговор. — Я, — начал он, запнулся, а потом продолжил, глядя в землю между разведённых ступней. Врать в ответ на откровенность Савамуры он не мог. — Помню одного, мы… Дружили. Он был классным питчером в средней школе, а потом… Там, в старшей школе, была страшная конкуренция, так что с горки побросать ему так и не дали — на втором году выпустили в основу, был центральным филдером. — А ты?.. — начал было Савамура, но Канемару его прервал: — А я был третьим базовым, — отрезал он, и Савамура коротко хохотнул без всякой, впрочем, весёлости. — Вот как, — сказал он одновременно понимающе и растерянно. Ему вдруг без причины сделалось грустно. Так грустно и невыносимо тянуще… Очень-очень тоскливо. Савамура давно не чувствовал себя настолько живым. «Центральный филдер, значит…», — с горечью повторил он мысленно. — А ещё у нас был классный шорт-стоп, — добавил Канемару, не желая заострять ещё большее внимание на неприятной, такой неудобно-интимной для него теме. — Он выглядел, как какой-то панк, ещё так по-дурацки смеялся, громкий такой… На тебя, кстати, чем-то похож, — хмыкнул он, весело оскалившись. — Как же его звали?.. Как-то… Курамочи, вот. Шустрый, как я не знаю кто. Если прорвался на базу — девяносто процентов, очко наше. Канемару приязненно улыбнулся, и Савамура откинулся на изогнутую деревянную спинку скамьи. — Кто у вас там ещё интересный был? — Да много, — отмахнулся Канемару. — Школа-то была хорошая, в смысле — элита же почти, хах!.. Так что там много всего было. Я долгое время только на трибунах и стоял… — Да уж… Савамура смотрел на прояснившееся небо, усеянное белыми клочьями облаков. Ещё ночью шёл дождь, так что асфальт не просох до конца, был влажным, и от него тянуло сыростью. Нехорошая погода, но выбраться из больницы было здорово. — Знаешь, а давай как-нибудь сходим посмотреть матч, — внезапно предложил Савамура. — Только такой, ну, как школьники играют. Турнир Канто, там, знаешь, или ещё что… — Хочешь взглянуть на подростковую драму в режиме он-лайн? — вскинул бровь Канемару. — А ты жестокий, однако. — Да нет же! — воскликнул Савамура, толкая его кулаком. — Просто… там же такие эмоции… школьники, всё такое. А то у меня кризис, — Савамура задрал голову и протяжно втянул в себя свежий-свежий воздух. — Да, я слышал, — отозвался Канемару. — Хорошо, давай сходим. Сейчас же как раз вроде осенний турнир, если я правильно помню.***
Савамуре, конечно же, влетело за то, что он сбежал, никого не предупредив. Влетело от врачей, от Катаоки, от Криса и от Канемару, который только постфактум узнал, что принимал участие в побеге. А на матч они всё-таки сходили, и Савамура почувствовал, как будто вот-вот начал приходить в равновесие. Словно внутреннее, наконец, нашло гармонию с внешним. Блаженное чувство, предвкушение скорого выздоровления — и физического, и духовного. Савамура думал, что, вот, ещё немного, и он снова сможет рисовать. Ещё немного — и!.. Жаль, что только у него были такие радужные мысли.***
Ссора случилась через полторы недели после выписки Савамуры из больницы. Ссора не на пустом месте, потому что на пустом месте они никогда не ссорились. Они вообще, чёрт возьми, не ссорились по-настоящему за все эти три года! — Я просто тебя ограничиваю, — сказал Крис с мрачной уверенностью. С такой, с какой говорят только когда всё-всё для себя решили. — Ты сам говорил, что на тебя что-то давит, что-то тебя душит, не даёт думать о многом, не дает чувствовать героев!.. Он потёр лоб ладонью. Он очень устал после той сцены, что они тут закатили полчаса назад. — Ты говорил, что не можешь больше чувствовать за героев, — его голос звучал почти жалобно. — Прости, Эйдзюн, я просто считаю тебя слишком талантливым, чтобы жертвовать твоим талантом в угоду нашим отношениям. — И что ты от меня хочешь? — с едва сдерживаемой яростью спросил Эйдзюн. — От тебя? — Крис поднял голову, но почти сразу отвёл взгляд. — Нет… ничего. Я думаю, нам стоит прекратить всё это. Я… И Савамура, не выдержав, запустил в стену стеклянной пепельницей. Резкий звук удара заставил их вздрогнуть. Савамуру — от ещё большей волны гнева, Криса — от неожиданности. Звон стекла застал их глядящими друг на друга. Крис больше ничего не сказал. Развернулся и молча ушёл. То есть, попытался. — Стой! — Савамура рванул следом, вцепился в чужой локоть. — Ты ведь не хочешь сказать, что вот так быстро и без раздумий отказываешься от меня при первой возможности! Нет ведь! Лицо Криса скривилось от боли. «Быстро и без раздумий» тут явно было не совсем уместно, но Савамуру не волновали детали, он слишком сильно чувствовал себя преданным для этого. — Ты просто трус! Ты не имеешь права решать такое в одиночку! Я… Я не согласен! Они снова кричали друг на друга, не понимая чужих слов. Савамура просто не мог осознать, как так — Крис от него отказывается? Вся вот эта любовь, все вот эти слова — они были настолько непрочными? Всё это время? Серьёзно? Все эти «Я волновался за тебя, очень», «Я буду заботиться о тебе, раз ты не в состоянии», «Это потрясающе», «Ты просто удивительный», «Я люблю тебя»; всё это было хрупким, как первый наст. Савамура бы никогда в такое не поверил! Он думал, что Крис шутит. Злобно, жестоко, на свой манер американского чёрного юмора, но так у Криса нет чувства юмора, ему можно простить… Всё, что угодно, кроме… «Эти чувства оказались недостаточно сильными, чтобы бороться за них». Всё, что угодно, кроме. Савамура рыдал часа два, пока в нём просто ничего не осталось. Погром на кухне и в гостиной, прогорклый запах оставленности, заброшенности, отчаянной и слезливой. Савамура чувствовал себя опустошённым. И он также знал, что это была жертва. Большая жертва, которую он возложил на алтарь своей Той Самой Истории. Он рухнул за стол и принялся рисовать.