Я, Довакин

Примечание: написано на челлендж "Вечерняя Звезда" по теме "Секс в экстремальных условиях". Вчера, двадцать третьего числа месяца Начала Морозов, в День Расколотых Диамантов, городские торжища пустовали, да и лавки их хозяева не отважились открывать. Ярл Брина Мерилис велела отмечать скорбный день с тем же почтением, что и в Сиродиле, так что впервые за много лет в Данстаре вспомнили про принятый на это число обычай. Так им сказали горожане. Зато нынче торговля велась самая оживлённая. Путники накупили корма лошадям и пополнили собственные запасы. Вопреки ожиданию Аргиса, Берхейд не пожелала заглядывать ни в местное расположение Легиона, ни в Длинный Дом ярла, и очень скоро они покинули Данстар. Отдохнувшие за дни плавания лошади поначалу шли резво, но вскоре оказалось — как и предсказывал Аргис — что по заснеженным крутым дорогам, когда часто пути не видно и острые скалы торчат впереди, проще двигаться на лыжах, а через лес — на снегоступах, тем более что за последние дни в окрестностях изрядно навалило снегу. Аргис, вообще-то, изначально высказывался резко против высадки в Данстаре и пешего перехода, как и всего этого путешествия не по морю прямиком до Солитьюдской пристани, но Берхейд было не переубедить. С другой стороны, судоходство в это время года здесь становилось непомерно опасным и почти прекращалось из-за бурь и льдов, но Довакин-то могла разогнать любое ненастье своим Криком. К позднему вечеру они добрались до постоялого двора в маленьком поселении к западу от Данстара. Той же ночью, когда, истомлённые дорогой, натопленной баней, ужином и любовью, они лежали в объятиях друг друга на скрипучей ветхой постели, светильник с китовым жиром едва разгонял темноту, что густо сочилась сквозь слюду оконца, а ветер тревожно завывал в трубе и над крышей, не желавшая засыпать Берхейд, вместо того, чтобы погасить последний источник света, принялась говорить о своих дальнейших замыслах: после посещения Солитьюда поспешить в Рорикстед, оттуда в Вайтран и Рифтен, прежде заехав к Седобородым. Последние дни всех её разговоров только и было что об Эрике, по которому она, похоже, тосковала всё сильнее, да о Партурнаксе. Это немного раздражало, поскольку Аргис больше вспоминал о Маркарте, о давно не виденных родичах, о своём отчёте ярлу Игмунду, и давно рассчитывал на скорейшее возвращение в Предел. Похоже, придётся ждать ещё несколько месяцев. Но мытьё, добрая вечерняя трапеза и жаркая любовь приятно разморили, так что сейчас он, лишь стараясь не уснуть раньше времени и почти не прислушиваясь, просто внимал звукам её голоса, вою ветра и стрёкоту догорающего светильника. Когда Берхейд в очередной раз напомнила о своей тоске по любимому мужу, Аргис, всё же обратив на это внимание, задал занимавший с самой их первой ночи втроём вопрос: — Если между вами такая великая приязнь, то с чего же вы пустили меня в свою постель, никак не пойму? — Ты мне тоже по нраву. Ну… А разве это плохо? Хотя мне доводилось слыхать, что подобное у людей не в обычае. — Другие мужья за такое убивают, вообще-то, — он беззлобно и вовсе не злорадно усмехнулся. Происходивший из самых худородных служилых людей, почти всю жизнь проживший в захолустном Рорикстеде, да ещё и почти вдвое моложе Аргиса Эрик, совсем неискушённый малый, и впрямь без заметных сомнений или попрёков принял эту совершенно немыслимую среди деревенских забаву — если и вовсе не сам её предложил… Нет, не он, конечно, но подробностей Аргису не поведали. Она с такой же беззлобной усмешкой ответила: — Ох, да брось! Вот как приедем в Рорикстед, так сразу… ах! — она потянулась. — Хотя нет, ты поедешь в Маркарт. Ведь хочешь? — А то! Прекрасно! Доброе решение, тан. Давно я этого ждал. — Не приезжать же мне к папаше Мралки в сопровождении вот такого, как ты. Его лихоманка хватила бы, пожалуй. И представляю, как развопился бы от радости этот дурень Лемкил. Ну да он и так отведает моего кулака. В предвкушении она повела плечами и нетерпеливо вздохнула, а Аргис невольно поморщился, представив её удар — крепкий, словно вековые льды, и безжалостный, как жаркое пламя — хотя сейчас её тёплые ладони мягко и безмятежно лежали на его плечах. Ещё несколько дней спустя, покинув обжитые края и благополучно ночуя в палатке, они добрались до места, к которому стремилась Довакин. Как всегда, она шла к одной ей ведомой цели, как зверь на запах добычи, почти не замечая препятствий. Утром они подстрелили тетерева и зайца, и теперь Аргис нанизал заранее освежёванную птичью тушку на крепко пристроенную в разветвлениях двух толстых прямых веток оструганную веточку и поставил к огню котелок со снегом, а Берхейд, проверив оружие, кольчуги и шлемы и закрыв сумки, сказала: — Вознесём молитвы Дракону и Сестре-Ястребу. Она опустилась на колени лицом к древнему храму, сложила перед собой ладони, и Аргис сделал то же самое. Слова драконьего языка, сухие, резкие, звучали величественно и строго. Аргис про себя шептал старинные молитвы Акатошу и Кинарет, составленные ещё святой Алессией, и изо всех сил старался сосредоточиться, хотя очевидное предположение, что Берхейд повторяет сейчас то же, что произносили Драконьи Жрецы тысячи лет назад, неотвязно кружилось в голове. Благословения ни один из богов его не удостоил, но Берхейд этого словно бы не заметила. — Нечто неуловимое меня тревожит, — она шумно втянула ноздрями воздух. — Следует поосторожничать. Затем они поспешно съели тетерева, запили чаем из шиповника с горноцветом и, затушив костёр, припрятав в снегу под приметной елью лыжи с палками и надев снегоступы, направились вверх по склону. Вскоре оттуда, куда они шли, раздались звуки огненных взрывов, и рыже-алое зарево вспухло над деревьями. Берхейд вскинулась: — Вот оно! Чародей, живой и тёплый! Чую, но не вижу! Ах ты ж!.. Они заторопились. Аргис пытался разглядеть хоть что-то промеж деревьев и кустов, но, пока они не подошли совсем близко к месту битвы, ничего увидеть не смог. Заслоняя слепой глаз ладонью от бросающихся в лицо колючих еловых лап, он продрался сквозь деревья вслед за Берхейд, и они замерли на краю лесной опушки перед широкой голой площадкой и взлетающими к небу острыми скалами. Сколько хватало взгляда, расстилался под бледными небесами бескрайний простор, и горы терялись в сияющей и трепещущей в солнечных лучах дымке. Остов некогда величественного строения открылся перед ними. Несмотря на близость столицы, суровость этих краев и густые леса на протяжении долгих тысяч лет оберегали развалины от того, чтобы люди не растащили их для постройки жилищ, как это случалось в южных владениях. Деревни и города стояли слишком далеко — вполне возможно, целыми месяцами ни один путник не ступал здесь? Соединённые между собой каменные рога по-прежнему торчали из скал и снегов, высокий полукруглый свод местами обвалился, а вокруг оказалось множество людских следов. Первый драугр распластался между реденьких кустов на площадке перед храмом, а на ступенях — ещё один. Восставших мертвецов и впрямь упокоили пламенем. Снег вокруг был истоптан следами сражавшихся, кое-где растоплен до земли, а пламя до сих пор трепетало на торчащих из-под белого покрова деревцах и опавших ветках. Обходя место битвы, Берхейд бормотала: — Кто это кроме меня сжигает драугров? Кто же? Широкий свод заканчивался совсем невысокими настежь распахнутыми дверьми. Проржавевшее за многие века железо держалось лишь потому, что когда-то вход этот запечатали чарами. Аргис и Берхейд, повременив заходить вовнутрь и досадуя на яркое солнце, что клонилось к западу справа от остова храма, сняв наплечные сумки, сложили их к стене, сняв шубы, помогли друг другу облачиться в кольчуги и надели поверх шапок шлемы. Аргис снял с крепления на сумке посох Йурика Голдурсона, взял в правую руку булаву с венчиком острых лезвий, а также повесил на пояс полный разномастных стрел тул, а за спину — тяжёлый эбонитовый лук — лучший из всех, какой ему доводилось видеть. Берхейд подобрала тот в Скулдафне и отдала Аргису, поскольку сама пользовала разве что призванный. Берхейд вытащила из пришитой к большой суме длинной узкой сумки и встряхнула Розу Сангвина, из нежного вечно живого и тёплого в локоть длиной цветка тут же превратившуюся в твёрдый длинный посох с острыми светящимися алым лепестками. Проверила, удобно ли висят на ремне Клинок Горя и та безобразная булава, которую когда-то отдал ей Молаг Бал — как и всегда, та сочилась нечестивой мертвенной зеленью. После этого они приблизились к самым вратам. Аргис изо всех сил прислушивался ко тьме, уже не казавшейся настолько непроглядной, но то ли неизвестный чаровник пал в бою, то ли тихо осматривался, то ли успел спуститься в подземелья. Берхейд попринюхивалась, затем в ладони её вспыхнул огонёк Обнаружения жизни: — Чаровник рядом, — розово-сизое пламя сменилось на серо-сизое. — А драугры упокоены. — Идём же. Они осторожно двинулись под ветхие своды. Спокойно и без намёка на угрозу Аргис сообщил в темноту: — Кто бы ты ни был, мы идём с миром. Почти сразу открылось широкое пространство рукотворной пещеры. Потолок до сих пор не обвалился, пахло затхлостью и горелым, а в каменных чашах вдоль стен полыхало чародейское пламя. Трепещущий свет выхватывал заросшие мхом и запорошенные инеем стены, вековой слой пыли, шелуху, каменное крошево и черепки на полу, да серые клочья там, где когда-то висели знамёна или завесы. Обгорелые драугры валялись по углам. Женщина в белой медвежьей шубе стояла посреди пещеры, и сияние защитных чар переливалось вокруг неё. — Вы кто такие? — Честные путники. Направлялись мимо, да забрели на ночлег, — ответил Аргис. — Ты-то здесь как оказалась? — Разыскиваю кое-что. Зачем вы зашли сюда? Честные путники разве забредают в храмы почитателей драконов? — Шли-шли и зашли, — прогудела Берхейд. — На самом деле, мы тоже кое-что ищем. Меня звать Хильдой. — А я — Анска из Вадсё. Вы поможете мне? — В чём? — Я наконец отыскала гробницу Вокуна, древнего служителя драконов. Свиток, который ищу, должен найтись именно здесь. Не хотите помочь отыскать? Мне точно известно, что он где-то тут. Несколько лет потрачены на поиски[1]. — Какой такой свиток? — спросил Аргис. — Для вас это, конечно, ничего не значит, но, по семейным преданиям, он связывает наш род с самим Исграмором. Берхейд засмеялась: — Исграмор жил много тысяч лет назад. Его кровь, как и кровь любого из Пяти Сотен, ныне течёт в каждом из жителей Скайрима, будь то благородный ярл или последний землепашец и олений пастух. Незнакомка нахмурилась: — Да как так может быть? — Это истинная правда. Прославленный муж рождает сыновей, сыновья рождают других сыновей, роднятся с соплеменниками, и так на протяжении многих поколений и тысяч лет. Кровь всех людей перемешана. Кровь королей с кровью их воинов и простолюдинов. Говоришь, здесь лежит Драконий Жрец по имени Вокун? — Да. Если он и впрямь такой могущественный, как я думаю, одолеть его будет… — …Невозможно. Для тебя уж точно. — Это почему же? — Вокун — мой. И мы пришли сюда за ним. Простому человеку его не одолеть. Любому человеку. — Значит, пойду с вами, раз вы идёте. Вместе мы управимся. — Я не допущу гражданского на битву с драуграми! — хлопнув ладонями по бёдрам, рявкнула Берхейд, и громкие отголоски зазвенели и рассыпались под сводами. — Мне нужен тот свиток. Ох уж, и навязались вы не вовремя! — прошипела Анска. — Эй, довольно! Нечего спорить! — оборвал их Аргис. Берхейд вопросительно глянула на него. Он продолжил: — Хорошо, мы достанем для тебя тот свиток. Хотя от любого свитка здесь давно бы уж одна пыль осталась, настойчивая женщина. Но нам не впервой заходить в древние могильники. А ты жди здесь. — Я могу сжечь кого угодно своими чарами, понимаете? — Я тоже могу сжечь кого угодно, — поведала Берхейд спокойно. Присмотревшись, Анска проявила самое живое любопытство к их диковинному оружию, но получить внятных объяснений ей не довелось — Довакин никогда не сознавалась посторонним, откуда это всё. Они отыскали двери и двинулись по неширокому проходу. Острый огонёк плясал впереди, и холодная тяжёлая тьма неохотно уползала под своды и в расщелины стен, впервые, вероятно, за многие века уступая место свету. Летучие мыши под потолком принимались недовольно верещать и срываться с мест; впрочем, их оказалось на удивление немного в этих переходах. Слой пыли угодливо скрадывал звуки шагов. Ниже лежали заваленные обломками стен и потолка переходы, полуразвалившееся лестницы, по которым непрошенные гости ступали с особой осторожностью, да полные мусора, часто полностью заваленные камнями клети. Поднятая сапогами пыль клубилась в лучах огонька. На полу валялись в беспорядке человеческие и мышиные кости, мышиный помёт да осколки доспехов и оружия. Учуяв врагов следящим заклятием, Берхейд не стала ждать, когда те покажутся из-за угла, и призвала дремору. Аргис не любил эти дикие порождения Обливиона, и в бою, если тану вздумалось вытянуть из небытия одного из них, старался держаться подальше. Аргис знал историю обретения Розы и со слов Берхейд, и из рассказов Эрика. Берхейд ничего не помнила из тогдашних приключений, но иногда говорила, что почти уверена, словно бы Сангвин сам является в теле призываемого дреморы, ведь он не чужд разных развлечений — почему бы ещё и не помахать мечом? Иссохшие мертвецы наваливались. Берхейд поджигала их душным гудящим пламенем, дремора носился вокруг с торжествующими воплями и беспрестанно рубил врага пылающим мечом, Аргис же стрелял издалека, почти не пользуя булаву. — Всё думаю, не найдётся ли того могильника, из которого мы не сможем выбраться? Проход завалит или ещё что. — Надеешься, Крики вызовут обвал? Ни разу не случалось такого, даже и не думай. — О-о-ох, тан. Да что же ты?.. Толща горы почти осязаемо давила, камни под ногами словно тянули к себе. Или это спёртый тяжёлый воздух сковывал движения и сжимал виски? — Ты всё помнишь об Драконьих Жрецах? Аргис в очередной раз проверил заряд лука и запас стрел в туле, сплюнул, отпил из фляги; помотал головой. Припомнил: — Крики их не берут. Владеют они пламенем или молниями. И бить их нужно тем, чем они в ответ не бьют. Часто призывают слуг, а призванных другими переманивают на свою сторону. Любых, кроме дреморы. — Всё верно, — она, медленно раздувая ноздри, шумно втянула стылый затхлый воздух. — Я чую его. Вокун. Тень. И шёпот Слова из глубины. Оно зовёт меня. Они двигались дальше, и дремора шёл следом. — Приготовь посох Голдурсона. Мы почти на месте. — Зря не взяли с собой ту женщину. Ох зря, тан. — Дремора больше поможет. А я ещё вызнаю, где она обучалась. — Может, у Фаральды. — Вряд ли. Чаровница эта сильна; Фаральда не рассказывала мне ни о ком похожем. Аргис усмехнулся: — Да мало ли, что не рассказывала. Берхейд лишь сердито отмахнулась. Широкие двери с полукруглым сводом показались в конце длинного высокого чертога. Со стен печально смотрели боги древних нордов. Проходя мимо каждого и всматриваясь в полустёртые черты, Берхейд объявляла: — Мотылёк. Кит. Сова. Ястреб. Змей. Лисица. Странно — здесь нет Волка и Дракона. Ты ведь знаешь, что пришедшие с Атморы в Скайрим первые люди поклонялись не только владычице Кин и Акатошу, но и Отцу Зверолюдов? — А Соратники, получается, последние в Скайриме, кто поклоняется ему, — ответил Аргис, остановившись напротив стены, с которой, расправив ястребиные крылья, в безмятежной строгости взирала повелительница ветров и небес Кинарет, прозывавшаяся людьми иначе, когда эти камни ещё были молоды. За ветхими дверьми открылся неширокий переход с низенькими опорными столпами, а следом — просторные палаты, чьи стены терялись высоко в полумраке. …Он ждал их. Парила в воздухе над высоким престольным местом чуткая тень, тонкие руки словно перебирали струну за струной на несуществующем лангелейке, полуистлевшие одежды тихо колыхались — только тёмное колдовство и могло бы сохранить их; в ладони острым росчерком светился боевой посох, а голову закрывал угрюмый тёмный лик. Вокруг этого высокого места, посреди которого возвышался гроб Жреца, распространялось тёплое сияние — рыжие и золотистые всполохи света плыли в воздухе, освещая стены, опорные столпы и головы драконов под потолком. Пока враг отвлёкся на вылетевшего вперёд дремору, Берхейд приветственно раскинула руки, дохнула огнём — совсем как дракон — а затем объявила громко и радостно: — Гринд фаль дова арк ма![2] Алчный рёв дреморы слился с её голосом. А давно мёртвый ссохшийся покойник с обескураживающей лёгкостью стряхнул с себя драконье пламя и вскинул посох. В следующие мгновения Берхейд и Аргис проворно разбежались от прилетевшего в стену за их спинами огненного шара. Оглушительный взрыв наполнил воздух нестерпимым жаром. Пламя быстро опало, не найдя опоры на камнях и глине. Гасло оно и на зачарованных кольчугах, а драконью кость и вовсе не сумело бы взять. Метая молнии, Берхейд торжественно объявляла: — Орин йол сэ нейль зэйма нис кванар зу! Ру кос бейнус заам! Ру фен ма![3] Воздух трещал, пахло грозой и летним дождём. Волосы и борода тоже трещали, а сердце заходилось ошеломляющей болью, пока Аргис целился из посоха Йурика Голдурсона и стрелял тонкими разрядами ослепительного света. А ещё он видел, как утонувший в огненном взрыве дремора, когда повалившее его оземь пламя опало, лишь стряхнул остатки со своей сочащейся кроваво-алым шипастой и чёрной, словно южная ночь, брони и резво вскочил на ноги. Может, это и впрямь сам Сангвин? Дремора подлетел к Вокуну, рубанул его пылающим клинком — тот отпрянул, смахивая с себя языки огня почти так же, как и его противник мгновения назад. Дремора зашёлся воплем: — Обливион заберёт тебя! Берхейд же, уворачиваясь от нового взрыва, с визгом направила молнию с двух рук. Оглушающий треск разрывал уши, но голос на языке драконов перекрывал всё: — Ру фен дир заам![4] Несмотря на всю его мощь, молнии, зачарованные стрелы и даэдрический меч ослабили Вокуна настолько, что Берхейд смогла подобраться достаточно близко. После нескольких нанесённых булавой Молага Бала нечеловеческой силы ударов Вокун просел, выронил посох, а затем и рассыпался в прах. Берхейд выпустила булаву, с тяжёлым стоном грузно осела на пол, несколько раз шумно вздохнула и, наконец, улеглась на пол. Аргис тоже опустился на камни и, немного отдышавшись, приложился к фляге с горноцветовым чаем. Дремора пока пребывал с ними — недвижно возвышался над поверженным врагом, с гордой холодностью задрав голову. Когда он с коротким звоном растворился в воздухе, Берхейд поднялась и прошлась вокруг. Но, против обыкновения, не принялась сразу же ворошить пепел и мусор по углам в поисках ценностей, зато подошла к краю каменного гроба и склонилась, уперев в него ладони. Чародейский огонек скоро истаял, темнота выползла из дальних углов. Робкие лучи света, проникавшие сквозь щели в скале, стыли в пыльном душном воздухе, где-то в вышине гудел ветер, и вода капала на камни, как много веков назад. Как будет капать вечно. А вокруг гроба по-прежнему плыли тёплые на ощупь огненные всполохи, освещая пол, ближние стены и теряющиеся в вышине испещрённые надписями и рисунками опорные столпы с ликами драконов, словно хозяин этого места ещё не рассыпался пеплом. Аргис прошёлся, оглядывая раскрошившиеся пыльные плиты стен, изломанный корнями растений, измытый водами дождей и подземных ручьёв, устланный бледными мхами пол. — Давай трахнемся в его гробу. — Да ты что, тан? Так нельзя. Берхейд выпрямилась: — Здесь все мертвы, — сняла шлем и опустила на пол. Перчатки улетели следом. Затем она, пробудив в ладони Пламя, длинной струёй ополоснула внутренность гроба; Пламя погасло, сменившись колючим белым язычком Мороза — и белая струя с шипением и искрами быстро прошлась по раскалившемуся камню. Берхейд почти не отрывала взгляда от Аргиса, а когда чары в её руке истаяли, поманила его, притянула к себе; после долгого поцелуя и крепких объятий Аргис ответил: — Как скажешь, тан. Когда кольчуги, верхняя одежда и рубахи были сброшены, Аргис вновь сжал её в объятиях; чужая ладонь упёрлась в спину, и он ощутил тепло и щекотку, а следом — неодолимый живительный прилив сил. Недолго они целовались над тёплыми беспокойными всполохами. Потом, отстраняясь, она заговорщически спросила: — Хочешь, я обернусь? — Обернёшься? Тут же непрошенным всполохом ожило в памяти горячее и любострастное, но далеко не самое приятное воспоминание. …Огромное напряжённое тело под его телом, жёсткая волчья шерсть под ладонями, звериное рычание, горячее узкое нутро… Забава для другого оборотня, не для человека. Однажды он позволил себя уговорить, но повторения не хотелось — во всяком случае, не здесь и не сегодня. — Оставь это развлечение своему мужу, женщина. — Он ещё ни разу не соглашался! — Что? Почему тогда ты мне сказала, что… Хм! Она засмеялась: — Обманула тебя, да! Но всё же?.. — Ну, ладно же! Более не буду настолько сговорчив. Не слушая, как она разочарованно настаивает на своём, он кинул несколько одежд на дно гроба, подхватил её на руки и уложил следом. Ощущение неправильности, даже святотатственности их действий навязчиво не отпускало, как и в тот час, когда она для совокупления обернулась огромной волчицей, но он, не ощущая в себе ни капли смущения, забрался в глубокую вытянутую выемку в огромном камне. Не иначе как Берхейд применила какое-то особое заклятие, чтобы придать ему сил и желания. Но она не сознается. Отогнав ненужные мысли, он в нетерпении прошёлся поцелуями от её губ к шее и ниже, прикусил соски — как ей всегда нравилось — потом провёл языком по животу, твёрдому, словно камень, с ощутимо выпирающими мышцами — и напряжённо вздрагивающему под прикосновениями. Потеряв всякое самообладание, она дёрнула его за волосы и прошипела: «Ну же!» Стоило войти в узкое напряжённое нутро, горячее, словно от огневицы, как Берхейд жадно обхватила его коленями. Вцепилась ему в плечи, но, едва чуть расслабила пальцы, как он тут же перехватил тонкие запястья и прижал ко дну гроба. Если после произошедшей здесь битвы всё же случится обвал, и эти палаты похоронит под грудой тяжёлого холодного камня, удержать который уж точно не в силах ни оборотню, ни дракону, то им, верно, придётся вступить на тропинку к Совнгарду нагими и безоружными. Да и пустят ли их туда после такого святотатства? Непрошенные мысли повеселили, и он скрыл улыбку, приложившись губами к её горячей мокрой шее. Потом, бесконечное множество движений спустя, она встала на колени и упёрлась ладонями и локтями в края гроба. Горячее нутро приняло на всю длину, и Аргис продолжил, не замечая саднящих коленей и её болезненных вскриков. Разгоряченные битвой тела исходили жаром, громкие стоны и всхлипы разносились под сводами и сливались с далёким воем ветра. Покойники не услышат. Истомившись, они долго лежали, и в глухой тишине слышался лишь звук падения редких капель на камни, да далёкие завывания ветров. Наконец, она села с долгим сладким вздохом и потягиваясь: — Та женщина уж заждалась нас. А-а-ах, но я слышу шёпот Слова. Всё громче! Рыжие всполохи вокруг высокого гроба по-прежнему плясали и переливались. Спрыгнув на пол, она направилась по лестнице в соседнее помещение через свободный от обломков проход. Огонёк вновь заплясал над плечом, топот босых ног по выжженным камням отдавался под сводами, а поднятая шагами пыль плясала в бледных лучах. Аргис шёл следом. Вторая просторная высокая палата предстала перед ними. Стена Слов царила здесь, незыблемая и вечная, золотые рисунки на ней словно бы не изменились с тех времён, когда миром владели драконы. Аргис остался наверху, на гульбище, а Берхейд спустилась и не спеша приблизилась к Стене, приветственно раскинув руки. Слово при её приближении загорелось тонкими лезвиями белого огня, вся Стена ответила призрачным трепещущим сиянием. Берхейд приникла к камню, уперлась в него ладонями и склонила голову, когда знание Слова тонкими струями света окутало её — почти как душа развоплощающегося дракона. Несколько бесконечно долгих вздохов спустя сияние угасло, и лишь острые росчерки драконьего письма остались тускло светиться. Чародейский огонёк так и плясал в густом пыльном воздухе, освещая нагое тело и зловещий лик дракона, что нависал над Стеной. — Да… Это хорошее Слово. Да! Оно повергнет хоть целое войско! — голос торжествующе взвился, а сама она опустилась на колени, упёршись головой в Стену. — Тан, идём уже, — Аргис приблизился и, ухватив за локти, поставил её на ноги и развернул к себе. Глаза её светились бледно-голубым — целиком, лишь зрачки зияли острыми чёрными точками, лицо словно обмерло, сделавшись совсем чужим и непохожим, и Аргис едва не отшатнулся от этого зрелища. Камень вдруг неприятно захолодил ступни, тьма сгустилась, вязкий воздух с неохотой вошёл в лёгкие. Довакин же, отойдя от Стены и обернувшись, прочла громко и нескладно: — Хет ма Хротмар ба грохиик до бруниик пиндар ал ок сил роваан Совнгард мафаэрак, — недолго помолчала. — Здесь покоится Хротмар, Гнев Волка, из дикой равнины; пусть его душа вечно блуждает по Совнгарду. Гнев Волка… Гнев — вот новое Слово. Оно призовёт молнии, бурю и погибель! Не замечая более ничего, Берхейд быстро направилась обратно по лестнице. Аргис оглянулся на неё, потом коротко огляделся; на запорошенном вековой пылью остове стола взгляд уцепился за лежащий посередине вытянутый о четырёх чуть закруглённых углах камень. Под слоем пыли обнаружились надписи на драконьем и старыми северными рунами. Он прихватил этот камень с собой. Анска, верно, разберётся. Пока Аргис одевался, она, надев лишь нижнюю одежду и сапоги, вновь убежала к Стене, чтобы переписать знаки драконьего языка на прихваченную для этого писчую кожу. Позже, когда Берхейд достала из пепла Вокуна его безобразный серый лик и примерила на себя, Аргис спросил: — Тебе ведь нужны три Слова, так? — Да. И три дова сил. Первая часть Крика нашлась давным-давно в древней крепости на востоке Рифта, вторая — в самом Скулдафне перед переправой в Совнгард. Буря, Гнев, Молния. Я знаю — Алдуин говорил это перед битвой. И небо разверзлось камнепадом и молниями. Аргис постарался не думать об Алдуине. Не так уж и важно, что это за омерзительный Крик — почти наверняка она никогда его не использует. Когда они, прихватив вещи Вокуна, направились к выходу, Берхейд тихо сказала: — Знаешь, мы думали, после падения Алдуина они перестанут бродить по древним храмам. Но нет. — А что ты говорила Жрецу? — Что он, жалкий раб, встретил дракона и падёт. — А. Я так и думал. Шорох костра и запах еды доносились из преддверия храма. Анска расположилась под сенью свода, и при их появлении вскочила, глянула с немалым подозрением — словно ей за сегодня довелось увидеть несколько больше, чем необычное зачарованное оружие в руках у незнакомцев — но появление долгожданного предмета поисков её немало удивило и обрадовало. Нанизанный на палочку заяц успел немного подрумяниться. Позже, поставив одну палатку на троих, они запекли дюжину земляных яблок и три луковицы, заварили чаю с клюквой и мёдом, а на угощение Аргис достал из своей сумки сушёной смоквы, амигдала в меду и сладких жареных пшеничных сот[5]. Скоро ночная тьма опустилась на горы, и женщины, поговорив о приятных пустяках, принялись разбирать письмена на древнем камне и переписанные со Стены Слов. Прежняя подозрительность новой знакомой, как представилось Аргису, сошла на нет за время беседы и после съеденного доброго куска зайца и дорогих изощрённых сластей. Ложась спать, они не гасили пламя костерка, так что бледные рыжие отблески остались плясать по снегу, ближним ото входа столпам и высокому своду. А проснувшись среди ночи от холода, Аргис покрепче прижал к себе Берхейд, и, видно, слишком шумно заворочался, да и Берхейд забормотала во сне. На это последовал неожиданный окрик Ански: — Эй! Нечего ещё и тут любиться! Берхейд встрепенулась, спросонья молчала несколько мгновений, потом захихикала: — Ты что, нас видела? Ой! Тебе же сказали ждать тут! Голос Ански звучал раздосадовано: — Я шла по вашим следам, с осторожностью и в отдалении. Видела битву и… и всё остальное. — А если бы из боковых ходов или какого тайника вышли б драугры и убили тебя? — Я могу кинуть огненный шар, да не один. Не убили бы. — Ну, возможно. Дремора напугал? Или сам Вокун? — Никто меня не напугал, — с ещё большей досадой ответила Анска. — Но нехорошо осквернять древние могилы, даже если это место упокоения жестокого почитателя драконов. И на холодном камне неудобно же, наверное… Прошагав весь день втроём — Берхейд успела выведать у Ански, где та живёт и любит ли путешествовать — они довольно тепло распрощались на границе Белого Берега и Хьялмарка, и уже вдвоём потратили ещё день на то, чтобы дойти от твёрдой земли предгорий до льда болот.