Сказки Осеннего леса

Тяжёлые бархатные занавеси — тёмно-зелёные, солидные, расшитые легкомысленными золотистыми солнышками, — еле заметно трепыхались под порывами свежего ветра. Тройка лун, гроздью разноцветных виноградин висящая в зените, бросала на холодный мрамор пола пёстрые блики. Рабочее настроение, ещё утром помахавшее ручкой и улетевшее в неизвестном направлении, так и не соизволило вернуться. Душа требовала праздника. Ну, или хотя бы выходного — нормального выходного, чтобы можно было запереть кабинет, скинуть накопившиеся дела на зама и свалить в какой-нибудь мирный и тихий уголок любого из доступных миров. Подальше от отчётов, проектов, рапортов и прочей "важной и интересной" работы, успевшей опротиветь за время, проведённое в Цитадели. В распахнутое окно вместе с ветром вкрадчиво, будто наглый кот на кухню, просочился негромкий, проникновенный и до тошноты знакомый голос, старательно выводящий строки незнакомой песни: — Мне приснился ночью странный сон, Будто я в тебя давно влюблён, Словно я мечтою окрылён, Своей мечтой...[1] Хотя как сказать — негромкий... Люциус примерно помнил, на какой высоте от скорбной земли располагается его кабинет, так что певец либо использовал магию, либо пел очень громко. И душевно, инквизитор аж заслушался, невольно позавидовав прекрасной незнакомке, ради которой арх так старался. В следующую секунду священник слетел с кресла, подброшенный внезапной мыслью — никаких дам, которым богомерзкий коллега мог бы петь о любви под окнами инквизиторского штаба, в Цитадели не было (разве что Айнэ, но сия особа и к дамам-то относится весьма отдалённо, и искусство ценит исключительно прикладное — кулинарию, например). Правда, Люциус вообще сомневался, что Сейран станет петь дамам — не тот характер, воспитание, статус и привычки. — Что, во имя всех богов, ты тут забыл?! — перегнувшись через перила балкона, священник вперил гневный взор в демона, со скорбным видом восседающего на толстой дубовой ветке. В ответ в инквизитора полетел следующий образчик певческого таланта — ещё более сомнительный, чем предыдущий опус про клён: — Я пытался уйти от любви, Я брал острую бритву и правил себя. Я укрылся в подвале, я резал Кожаные ремни, Стянувшие слабую грудь.[2] Отвечать арх, поражённый вирусом песнопевчества, явно не собирался. — Сдам в дурку, — пообещал инквизитор, по привычке осеняя себя крестным знамением и высматривая на балконе что-нибудь ненужное — исключительно для исцеления внезапно заскорбевшего разумом и слухом коллеги. Вот, к примеру, притащенный Патриком с одного из последних заданий миниатюрный гроб: дивный сувенирчик от его кровососущих приятелей. Тяжёленький, и аэродинамика хорошая, вон как здорово полетел к цели! К сожалению, реакция архидемона, даже увлечённого совершенно бессмысленным, на инквизиторский взгляд, делом, не подкачала — с новой силой грянув: "Если б не было тебя, скажи, зачем тогда мне жить?"[3], Сейран легко уклонился от запущенного тяжёлой священнической дланью снаряда. — Или Рамону... Его родич, вот он пусть и разбирается! Аргумент то ли не достиг ушей арха, то ли не впечатлил, но песню он завершал с воодушевлением, здорово противоречащим тексту. В следующие полтора часа Люциус успел узнать о жизни, отношениях, внезапно о себе и нежной, ранимой душе арха много нового. Такого, что узнавать точно не хотел. Особенно в памяти отпечаталось проникновенное "как мне сейчас нужны глаза твои", разбавленное угрожающим "я запомню твой дом, запомню твой взгляд, запомню тебя рядом"[4] — после таких строк инквизитору, не страдающему избытком пугливости, захотелось захлопнуть окно (и так прикрытое шторами ещё на двадцатой минуте "концерта"), просыпать по периметру кабинета солью и, вооружившись всем цитадельским арсеналом, окопаться в морге, как наиболее безопасном и защищённом от проникновения месте. Не успел: закончив своё выступление эффектным "Разбежавшись, прыгну со скалы. Вот я был, и вот меня не стало"[5], Сейран соскочил со своего насеста и, поистине демонически расхохотавшись, скрылся в темноте. — К психиатру. Однозначно к психиатру, — сминая недочитанный рапорт слегка трясущимися руками, постановил инквизитор, — сначала сам схожу, а потом и эту скотину оттащу. За рога! О том, что было по окончании выступления, Люциус, разумеется, не узнал... — Запомнил, бестолочь? Извлечённый из-под дубовых корней курсант осторожно — зажатое в арховой руке ухо немилосердно болело и грозило оторваться при любом неверном движении, — потряс головой и продемонстрировал наставнику исчерканный странными схемами блокнот. В болтающейся на толстой перекладине фигурке — две чёрточки-ручки, столько же ножек, голова и длинный хвост, обвивающий насест, — Сейран с некоторым сомнением опознал себя, а в даме, кокетливо выглядывающей с балкона — треугольное тельце, круглая головка, увенчанная то ли небесным сиянием, то ли просто неудачно прорисованными волосами, — коллегу по Совету. — Так точно, милорд! — курсант сиял зубастой улыбкой и благодарностью. — Вот и вали теперь... Исполняй серенады своей "даме сердца". Ускоренный благословляющим пинком курсант улетел исполнять задание, а арх, покосившись на закрытое окно, отправился в таверну - заливать горе чем-нибудь покрепче зелёного чая. И надо было придумать объяснение, которое устроит инквизитора...