Чёрная Кровь: Заложник Императора

*** В мире полно людей. Одним ты нравишься, другим – нет, но это не значит, что мир плох. Просто нельзя подстроиться сразу под вкусы всех окружающих. Даже если очень хочется. Зато можно угодить некоторым конкретно – тем, кто рядом. Тем, от кого ты зависишь. Мама всегда говорила Санджи де Сегвиль де Сэдора (правда, он не был тогда ни де Сегвиль, ни де Сэдора), что он должен быть послушным, иначе его выгонят на улицу, заставят спать в сточной канаве и питаться крысами. Что такое сточная канава, Санджи уже знал – видел из окна кареты заплывшие грязью колеи вдоль дороги, да и крысу встретил как-то ночью в коридоре… и этот раз стал последним, когда он покинул свою маленькую спальню после заката. В общем, ни то, ни другое восторга у него не вызывало, поэтому Санджи правда пытался быть послушным. И очень удивился, когда на свой десятый день рождения вместо обычно-дорогого подарка получил чемодан с собственными же наскоро собранными игрушками и путешествие в холодной карете в самый дальний и убогий район города. Вместе с мамой. Потом какая-то древняя старуха провела их на второй этаж ветхого дома с поскрипывающим и рассыпающимся прямо под ногами полом – кроме него Санджи ещё запомнились щели… огромные щели в стенах, через которые дуло так сильно, что свечу, чтобы она не потухла, приходилось заворачивать в лист бумаги, а спать – крепко прижавшись к маме. Но на третью ночь он остался один. Предыдущим вечером мама густо накрасилась, одела длинное платье и куда-то ушла. И вернулась только утром – растрёпанная, с размазанными по щекам цветными и чёрными пятнами. – Малыш, – тихо произнесла она, стоя в дверях и глядя прямо на него, закутавшегося в одеяло и трущего спросонья глаза. – Ты же не хочешь, чтобы твоя мамочка умерла с голода, правда? Конечно, он этого не хотел. А ещё он не хотел, чтобы его живот болел от той жирной и подгоревшей каши, которую старуха постоянно приносила в комнату. Вместо фруктов и сладостей. Каждый раз пытаясь вспомнить их вкус, Санджи чувствовал подступающие к глазам слёзы. Но не поддавался им. Потому что мама запрещала. Говорила, что в слезах прячутся демоны, пожирающие красоту… но почему же тем утром она сама выглядела так, словно долго плакала? Это всё из-за него? Потому что он не был послушным мальчиком? И поэтому их выгнали из большого и тёплого дома, всегда полного вкусной еды и слуг? – Прости меня, мама… прости, что я тогда упал и испачкал твоё новое платье… тебе же его подарил тот мужчина? И поэтому он… велел нам уйти? Санджи долго держался, он боялся спросить, он боялся услышать ответ. Но всё же услышал его: – Да, это ты виноват, – ответила мама, закрывая за собой дверь. – И если разочаруешь меня ещё раз, то останешься тут навсегда. Один. Один? Навсегда? Санджи не мог представить себе это – в отличии от канавы и крыс – но этой ночью ему было очень холодно. И внутри, и снаружи. И поэтому ему стало страшно. – Прости… мама, я больше никогда… прости… – Хорошо. Мама проспала полдня. А когда проснулась, заставила его раздеться догола и тщательно осмотрела. Потом забрала одежду и снова ушла. Но на этот раз вернулась довольно быстро – со сморщенными и холодными руками, словно надолго опускала их в воду. И начала говорить. И говорила очень долго. Даже когда старуха принесла им ужин, и они принялись есть, замолкала лишь для того, чтобы прожевать почти безвкусное варево. – Ты не должен задавать вопросов. Молчи – так будешь казаться умнее. Не говори вообще ничего, пока к тебе не обратятся, а прежде чем ответить – подумай. Даже если уже знаешь ответ. Главное пойми, чего от тебя хотят. Если человек груб – ему нужно оказать небольшое сопротивление и сдаться… Понимаешь? В любом случае, не говори и не делай ничего, не подумав. Ты должен понравиться. Сделать для этого всё. И тогда тебе купят новую одежду, игрушки, вкусную еду, ты снова сможешь спать в тёплой постели… и твоя мама будет счастлива. Помнишь, как я учила тебя просить у того мужчины подарки? Если видишь, что у человека плохое настроение – будь тише воды. Но всё равно улыбайся. Представляй, что вот сейчас он подарит тебе что-то очень хорошее – и твоя улыбка будет искренней и убедительной. Всем нравятся улыбки… всем… почти всем. Но если вдруг ты почувствуешь, что такое поведение раздражает – просто постарайся понять, что будет лучше. Иногда… да, иногда им нравятся слёзы… – Мама, кому «им»? – Не перебивай! Слушай и запоминай! – Х-хорошо… Наставления длились ещё долго. И даже когда свеча догорела, мама всё продолжала говорить… и, кажется, он уснул раньше, чем замолк её голос. А утром его помыли, одели в чистую и ещё тёплую от утюга одежду, причесали и вывели на улицу. Там, у дороги, стояла карета – чёрная и с закрытыми окнами, и снаружи даже сквозь решётку не удавалось разглядеть, кто же там внутри. Но когда дверца открылась, Санджи увидел высокого бородатого мужчину с тростью и в цилиндре. Тот спустил одну ногу на разбитую и вонючую мостовую, а вторую оставил на приступке. И надолго замер, глядя на Санджи, почти не моргая – и Санджи тоже стоял, и тоже смотрел. А ещё улыбался, представляя, что сейчас этот дяденька достанет из кармана целую пригоршню земляничных конфет. И тот действительно достал. Но не конфет, а блестящих камешков. – Если мальчик подойдёт и проблем не возникнет, получите остальное на этом же месте ровно через три дня. – Благодарю… Это был первый раз, когда он ехал в карете без мамы. И последний, когда видел её. Потом был странный тёмный дом с окнами, всегда закрытыми ставнями, были другие дети. Каждый день их мыли, каждый день учили чему-то: читать и писать, правильно держать вилку, ложку и нож, разбираться в истории и биологии, обращаться по титулам и вести светские разговоры. Иногда в дом приходили дяди и тёти, они осматривали их спальни, даже присутствовали на занятиях, а потом кто-то из детей собирал вещи и уезжал. И не возвращался обратно… Что касается Санджи, его забрали уже через год. Но в целом ничего не изменилось – только один дом поменялся на другой, даже учёба не прекратилась, разве что под надзором новых учителей. А ещё по ночам в его спальню стал наведываться человек, который и забрал его в этот дом. Он трогал Санджи. Просил трогать себя. Было стыдно, непонятно и горячо, но мама оказалась права – если быть послушным, можно получить довольно многое из желаемого. И пусть не горы конфет и игрушек, но что-то, похожее на заботу… Санджи даже какое-то время действительно верил, что его любят. Да, примерно ещё год или полтора. К тому моменту он уже немного вытянулся, научился лучше понимать происходящее… и всё же, когда Патри… тот мужчина, что «усыновил» его, привёл своего друга и предложил «опробовать» Санджи… Нет, мир не рухнул. Наоборот, всё встало на свои места. Санджи просто убедился, что чувства – это выдумка. Важно лишь то, что удобно и выгодно. Так мама продала его, когда ей потребовались деньги, так и Патри де Сегвиль расплатился им, когда захотел заручиться поддержкой банкира. Ему нужны были какие-то бумаги, позволяющие выкупить чужую мастерскую… А потом потребовалось задобрить сенатора. И инспектора. А через три года Патри продал своего приёмного сына одному из членов парламента. И тогда Санджи узнал, что такое групповой секс. И что боль тоже бывает приятной. Время шло, у патрициев появлялись всё новые и новые любимчики – моложе и невиннее, но Санджи продолжал пользоваться успехом, уже даже не совсем понимая, кому именно принадлежит, переезжая из одного дома в другой, из одной постели в другую. Пока не разразилась война. Отношения в парламенте испортились, политики стали умирать или уезжать из столицы. Если бы Санджи не оказался в тот день в доме самого премьер-министра, вероятно, погиб бы. Или пропал без вести. Или очутился в канаве, вынужденный питаться крысами. И хотя у него скопились некоторые сбережения… в городе, где складов с зачарованными зельями больше, чем с пшеницей, потратить их Санджи вряд ли бы смог. Ему вообще не приходило в голову нечто настолько абсурдное, как сунуться на объятые огнём улицы. Огнём, разведённым не завоевателями, а самими гражданами Интертеги, решившими лично разобраться с неугодными им патрициями, которых они же сами и выбрали несколько лет назад. Но чего Санджи не ожидал, так это путешествия в Астрию. Премьер-министр, подписавший бумаги о сдаче и принесший клятву верности императору, усыновил Санджи, добавив к его фамилии ещё одну, и отправил в столицу империи, как важного заложника. – Разве не отличный шанс повидать другую страну и попробовать новые члены? – спросил он на прощание. Честно говоря, Санджи уже несколько осточертели все эти похабные речи и игры в постели, и он был только рад пусть и короткому, но отдыху на время пути. Точнее, он думал, что будет отдыхать лишь три дня, пока не доберётся до Истерии… но потом его заперли в каменной коробке. Невыносимая скука оказалась сущей пыткой. И ему пришлось разнообразить своё заточение соблазнением слуги, выглядящего лучше чем остальные. И пусть Санджи не привык иметь дело с такими заносчивыми типами и тем более слугами, но задуманное воплотилось в реальность довольно быстро. А точнее, он даже оглянуться не успел, как Джагжит стал проводить в его камере всё свободное время. И его не нужно было облизывать с ног до головы или ублажать до седьмого пота, как тех чванливых и пресыщенных всевозможными удовольствиями патрициев. Нет, Джигги брал сам – без устали, властно, сильно, глубоко. Если не считать Патри, Санджи впервые так долго принадлежал одному человеку. И впервые за всю свою жизнь ему захотелось оставить всё, как есть. Пожелать, чтобы время остановилось. И даже эта тёмная камера, освещаемая лишь масляной лампой, стала казаться самым уютным местом на свете. И Санджи так и не попросил любовника устроить себе аудиенцию у императора. Но кто бы мог подумать, что эта лохматая сволочь сбежит с наложником Рохана?.. И что спустя месяц Санджи всё-таки окажется в императорской постели? Словно какой-то божок решил, что он слишком отклонился от привычного себе образа жизни… Но может, это действительно было так. *** Рука давит на ноющий затылок не сильно. Шея затекла, слюна почти кончилась и перестала стекать на подбородок и шею, губы болят – а всё потому, что он сосёт, наверное, уже больше часа. И дело не в том, что член у императора вялый, просто тот явно думает о чём-то постороннем. Но пока его ладонь лежит на затылке, Санджи не смеет поднять голову и оторваться от толстого члена. И всё же он ещё пытается изощряться – сжимать губами, заталкивать мясистую головку в самое горло, давиться, но дразнить языком. Первое, что он услышал, переступив порог и выдержав несколько минут пристального взгляда поверх серебряного бокала, был вопрос: – Урваши? Вообще-то, его уже спрашивали об этом. И Санджи всегда воспринимал такие вопросы как комплимент – в конце концов, притягательность этих ганда известна многим, но в Интертеге они пользуются сомнительным спросом из-за слухов, что за одну ночь с урваши можно потерять пять лет жизни, а то и вовсе оказаться проклятым Индрой. Но император-то наверняка в курсе, что его кровь чиста… или тут что-то другое? – Нет, ваша милость… всего лишь человек. Так он ответил, стоя босиком на мягком ковре и раздумывая, стоит ли уже раздеться или император пожелает сначала побеседовать на светские темы. Но тот отставил бокал и поманил его рукой, лениво ослабляя шнуровку на поясе. Санджи сразу понял, что нужно делать. И вот прошёл уже час, если не больше, а они так и не сдвинулись с мёртвой точки. Но если это именно то, чего император желает… Нет, так нельзя. Возможно, это его единственный шанс – и он обязан им воспользоваться. Раз уж Джигги оказался таким подонком… С какой-то стати слёзы наворачиваются на глаза. Санджи выпускает член изо рта, резко выдыхает и, почувствовав, как напряглась ладонь на макушке, спрашивает: – Мой повелитель, возможно, моя техника не так хороша для вас… не желаете ли использовать другое отверстие? Рука с его головы исчезает, император вздыхает, отрывая затылок от спинки кресла, и косится на него острым, словно заточенным взглядом – и Санджи заставляет себя улыбнуться. – Развернись, – звучит почти равнодушный приказ. – И упрись в пол руками. – Как пожелаете, мой господин… Повернувшись спиной, Санджи чуть сгибает колени и, убедившись, что бёдра на уровне члена Рохана, задирает подол и наклоняется. Он уверен в себе. Ему не привыкать. Чтобы император ни сделал, он не удивится – пусть смотрит на его розовую дырочку, тщательно выбритую и увлажнённую ароматным маслом, пусть засовывает внутрь, что хочет. В конце концов, вряд ли на свете осталось хоть что-то, что ещё не делали с его телом и всеми естественными в нём отверстиями. Ладонь ложится на поясницу, надавливает, заставляя согнуть ноги сильнее, и Санджи чувствует прикосновение. И почти тут же – проникновение. Его насаживают, и это даже немного больно. Конечно, Санджи предварительно разработал себя ещё в купальне, но с этой процедуры прошёл уже час, если не больше. – Сэдора, тебе нравится читать? Кровь приливает к голове, подол застилает глаза, но смотреть всё равно особенно не на что, разве только на ноги в высоких сапогах позади себя. И сначала Санджи кажется, что он ослышался. Но вот император глубже вгоняет в него член и переспрашивает: – Эй, де Седора… или как там тебя по имени? Санджи? – Про… стите, ваша милость… Ваше Вели… чество… нет, не особо… – М-м-м, а я слышал, ты часто просишь принести тебе что-нибудь из библиотеки. Странный разговор. Санджи силится придумать хоть какой-нибудь достойный ответ, но все его мысли сейчас о том, под каким углом император входит в него. И ведь не под самым приятным. «А вот Джигги всегда…» – Просто… слишком скучно… Ваше Величество… – Слышал, Ситар тоже много читал. – Н-не могу з-знать… Ваше Вели… чество… – Как же? Разве вы не общались через дыру в стене? «Что? Откуда он?..» – В-всего пару раз… Наконец император замолкает. И похоже, привстаёт с кресла, потому что член его наконец-то начинает задевать то самое место, которое дарит наслаждение. Но теперь, когда Рохан заговорил о Ситаре, Санджи уже не может сосредоточиться на своих ощущениях. Нет, он с самого начала понимал, что его позвали всего лишь как замену сбежавшему любовнику, но зачем сейчас вспоминать об этом ганда? – Тот слуга… – вновь доносится голос Рохана. – Ты же с ним кувыркался, не так ли? «Демоны его подери! Откуда императору столько известно? Неужели Джигги проболтался кому-то из слуг? Или лично доложил смотрителю башни, а тот императору? Но какое ему дело до всего этого?!» «Если только…» Да, это чувство… то самое, заставившее Санджи попросить Лала принести ему все книги, которые читал Ситар – интерес к сопернику? «Смешно. Такого не может быть.» – П-простите, Ваше… Величество… я правда не знаю… почему они сбежали… Не успевает он договорить, как Рохан останавливается. Его ладонь продолжает давить на поясницу, но больше не заставляет двигаться. – Ваше Величество? – Давай ртом. Плечи немного затекли, зато шея отдохнула. Развернувшись и вновь встав на колени, Санджи обхватывает блестящий от масла член, направляет головку себе за щёку, потом в горло. И почти тут же чувствует, как по нему пробегает спазм. Горечь заливает рот. Санджи заставляет себя несколько раз судорожно сглотнуть. И несколько раз ещё проводит по члену сжатой рукой. Поднимает взгляд. – Молодец, – выдыхает император, прикрывая глаза. – У тебя есть какое-нибудь желание? Его халат распахнут. Красивое, добротное тело. В отличии от жиденьких и костлявых патрициев Рохан явно умеет держать меч в руках. Он не жесток, но наверное, одинок. Ему нужен кто-то рядом. Кто-то, кто разделит с ним не только постель – и Санджи сможет дать ему это. Не то чтобы он хорошо разбирался в политике или войне, но разговор поддержать способен. Как и доставить удовольствие. Но отчего-то глаза начинает жечь. Жечь так, что в груди становится очень больно. И он произносит совсем не то, что должен. – Прошу вас, Ваше Величество… я слышал, что Джигги… Джагжит нашёлся… и он… наказан. Умоляю вас, не казните его! Он не виноват! – А кто? – Я… я не знаю… но я слышал от слуг, что та девочка-ганда… что она вчера бормотала что-то о Ситаре… _______________________________________