Неудобные вопросы

Эта ситуация до боли напоминала почти такую же, произошедшую около года назад. И в то же время кое в чём эти два случая в корне отличались. Не только в том, что тогда, когда его руку накрыла чужая рука, он ответил на поцелуй, но и во многом другом, что предшествовало этому. Порой бывает, что ты просто ловишь чужой взгляд, и всё становится ясно. Пусть даже остальные никогда и ни за что не поймут его значения, тот, кому этот взгляд предназначается, всегда знает, что за ним скрыто. Для Курамочи уловить подобный взгляд было самой настоящей неожиданностью. В то время он только попал в основу, и его волновали совершенно другие вещи, тем не менее, то, как смотрел на него в раздевалке новый капитан, довольно сильно льстило. Однажды вечером Юки составил ему компанию, когда его послали за напитками. Курамочи не был удивлён, получив от него весьма недвусмысленное предложение. Правильнее было бы сказать, что он был в шоке. Настолько, что потерял дар речи, уронил всё, что держал в руках, и покраснел до ушей. В то время казалось отличной идеей согласиться. Юки предлагал ему получение опыта, более глубокое понимание себя и никаких чувств. Что могло пойти не так? В отличие от Рё-сана Юки действовал куда более мягко и продумано. Курамочи до сих пор было стыдно вспоминать всё это. Как минимум, потому что большую часть времени он напоминал себе неопытного наивного школьника. Впрочем, им и являлся. По территории общежития до сих пор бегала та кошка, которая стала первой и единственной свидетельницей их тайной связи. Потом они начали называть её Чу. Видя её, Курамочи каждый раз вспоминал, как испугался, когда они целовались с Юки, потому что подумал, что их кто-то застукал. И как это рассмешило Тецую, когда они поняли, что это всего лишь кошка. Порой Курамочи закрывал глаза, и ему казалось, что он до сих пор чувствует на своей ключице его губы. Этот след он оставил, когда Йоичи впервые побывал у Юки дома. У него там на подоконнике стоял небольшой фикус, а в углу рядом с дверью висел плакат Садахару О. Это было всё, что Курамочи запомнил. А ещё бежевый потолок с обычной жёлтой лампой. И руки. Тяжёлые, горячие, впивающиеся в тело руки, под которыми, казалось, можно расплавиться. Всё остальное, наверное, так и растворилось в этих руках, даже мысли стали приятными и тягучими, но абсолютно неразборчивыми. Казалось, он просто не запомнил всего, но как только хотя бы маленькая деталь приходила на ум, это заставляло его краснеть ещё долгое время после того случая. Как ни странно, но именно Юки научил его не стесняться, не краснеть и получать удовольствие от того, что ты не один. До того периода Курамочи, может, никогда и не задумывался, что это нормально. Что такое может быть. До того периода он скорее думал, что дерьмо случается. И это дерьмо просто случилось с ним. После всё уже начало казаться нормальным. Обычным, что ли. Вполне адекватным и логичным, а не неправильным. Самым сложным было позволить себе получать удовольствие от того, что раньше казалось невозможным. Пересечь эту черту и стать самим собой было самым сложным, но порой без определённого пересечения само движение не имеет никакого смысла. Однако, так, ломая линии и пересекая их всё дальше и дальше, люди тихо катятся в пропасть. Сначала это кажется невозможным, а потом невозможной кажется жизнь без присутствия этой черты, и человек заходит всё дальше, пытаясь найти что-то, до чего раньше не дотягивался, но только тонет, заблуждается и теряет себя. Было слишком поздно осознавать, что пройдено намного больше, чем можно было себе позволить. Когда мгновения, неразличимые отдельно, сплелись в единую картину, которой он сам являлся неделимой частью, только тогда Курамочи понял, что очень серьёзно попал. Иногда наспех уловленные детали казались ему миражом. Он смеялся над собой от бессилия и убеждал себя, что это иллюзии. Но чем больше проходило времени, тем ярче и реалистичнее они казались, и в конце концов, оказались вовсе не миражами. Порой Курамочи ненавидел свою способность читать по людям, потому что иногда, целиком полагаясь на неё, он не замечал вещей очень простых и очевидных, которые происходили прямо под носом. Доверяясь интуиции, он забывал, что порой можно просто применить логику. Казалось смешным и глупым, но время от времени это с ним происходило. Наверное, если бы он так беспощадно не терял голову, он бы сразу заметил эту влюблённость. Юки мог показаться абсолютно безэмоциональным, но со временем становилось довольно легко отличить одну мысль от другой. Как раз-таки, наоборот, он — один из наиболее прямых и искренних людей, которых можно было встретить на своём пути, и недоразумение возникало лишь из непривычки, что кто-то может быть настолько прямым и искренним. Когда Курамочи впервые это понял, осень заканчивалась, солнце переставало закатываться персиковым и всё больше алело, когда наступал вечер. Начинали дуть холодные ветра, и одинокие вороны кричали, пытаясь согреться. Когда Курамочи впервые понял, что Юки влюблён в своего лучшего друга, он так же понял, что влюблён сам. Его это пугало, и он не собирался об этом думать. И Юки продолжал оставлять на нём следы. Горячие, смущающие, впивающиеся в кожу и под неё. Испепелив вены, они прожигали сердце и добирались до одурманенных мыслей. И всплывали оттуда каждый раз, когда Курамочи проваливался в сон. Однако, осознание оказалось очень грубым и колким. Как особо обидные слова, так и эта правда долгое время мучила и не выходила из головы. Неужели Юки выбрал его только потому, что он чем-то похож на Исашики, или у него были другие причины? Было ли вообще всё, что произошло, для Юки таким же, как и для него, или он просто искал замену для своих невзаимных чувств? Вопросы, на которые Курамочи не хотел знать ответа. Всё закончилось практически в том же месте, где и началось. Всё так же, парой слов, почти ничего не значащих. Только в этот раз пришлось найти слова для ответа — тихого и лживого, и абсолютно бесполезного. И силы, чтобы не чувствовать. Ведь уговор был — не чувствовать. Прогулка, худой город и мысли, мысли, мысли. А покрасневшие уголки глаз — это ветер, дождь, ячмень, возбуждение, что угодно или «вам показалось». Прошло достаточно времени, но порой Курамочи всё ещё чувствовал, как по его коже проносятся крепкие тяжёлые ладони. Но от этого уже не так ломало, и это уже не казалось невозвратимым. Были дни, когда он думал, что не избавится от этого ощущения никогда. Отчасти, это было правдой. Но теперь это перестало быть пыткой. Если бы его спросили, он бы всё отрицал или просто бы промолчал, но внутри он помнил каждую важную деталь и старался сохранить любую мелочь. Ведь больше этого никогда не произойдёт. И пусть это не казалось таким уж смертельным, как казалось тогда, эти события оставались важной частью его прошлого, которое сделало его таким, каким он был на данный момент. *** Крис стоял, опираясь о перила, и хрумкал фисташками. Рё-сан нашёл его абсолютно случайно и абсолютно совсем не хотел с ним разговаривать. Но разговор завязался как-то сам собой. — Интересно, почему тебя это так задевает? — проговорил задумчиво Такигава. — Тебе привиделось, — скривился Рёске. Самая раздражающая черта Криса — говорить всё, как есть, когда человек этого совсем не хочет слышать. — И что собираешься делать дальше? Рё-сан пожал плечами. — Ничего. Меня это достало. Как будто других людей на свете нет, — он выдохнул и яростно полез к Крису за фисташками. — Ты же не предлагал ему всерьёз, да? — Конечно, нет, — ответил Рё-сан, — делать мне больше нечего. Я просто хотел посмотреть, как он на это отреагирует. — Как это вообще должно было сработать с Курамочи? — поинтересовался Крис. — Он слишком проницательный, а ты, наверное, даже не пытался сделать вид, что говоришь серьёзно. Конечно, он разозлился. А теперь пытаешься притвориться, что ты здесь ни при чём. Как мы уже упоминали, самая раздражающая черта Криса — … К тому же, Рё-сан ни разу не говорил ему про Курамочи. Тем не менее, он постарался сделать вид, что не придал этому особого значения. Он раздражённо ел фисташки, выбрасывая скорлупу через балкон на первый этаж. — На самом деле, даже если тебе уже всё равно, и ты не собираешься продолжать, тебе стоит извиниться, — при этих словах Рё-сан вздрогнул, — всё-таки вы в одной связке. — Ненавижу тебя, — процедил он доброжелательно. Крис благодарно улыбнулся. Никто не любит извиняться. Никто не любит признавать, что в чём-то ошибся или был не прав, но если ты считаешь себя сильным человеком, порой приходится переступать через себя. В конце концов, быть сильным означает не только иметь мужество поступать по велению сердца, когда большинство придерживается путей более удобных и безопасных, но также иметь смелость идти против своих чувств, когда знаешь, что они тебя обманывают. Рёске всегда считал себя сильным человеком, умеющим признавать свои ошибки, а это означало, что время от времени ему приходилось переступать через собственную гордость и извиняться перед кем-то. Но в этом плане он с самого детства был очень упрямым и испытывал крайнее отвращение при одной мысли о том, что ему придётся говорить и чувствовать нечто столь унизительное. С возрастом его отношение к этому немного изменилось, но не сказать, что его чувства ушли очень далеко. До сих пор он воспринимал изменения, как ненужное приложение к устройству под названием «жизнь». То самое приложение, установленное по умолчанию, которое можно удалить, лишь взломав систему. Бесполезный значок, на который иногда натыкаешься глазами и вопрошаешь, каким образом думал производитель, когда решил, что оно тебе смертельно необходимо. В конце концов, можно обойтись и без таких объяснений. Можно сделать вид, что ничего не произошло. Так сказать, очистить кэш и забыть об этом. Но жизнь — не программа, хотя ошибки выдаёт намного чаще. Рё-сан стоял на том же месте, где накануне вечером разговаривал с Крисом, и нехотя рассуждал об этом, пытаясь убедить себя в том, что поступает правильно. Тем не менее, по его лицу то и дело пробегали мрачные тени, а между бровями — появлялась морщинка. Ничего приятного в своих рассуждениях он не видел. Во-первых, было абсолютно невозможно прийти к Курамочи именно с такой целью. Было бы намного удобнее сказать это так, невзначай, между словом. Однако, и этот «удобный» вариант абсолютно не подходил. Рё-сан прекрасно понимал, что такие извинения не будут иметь никакой ценности. Во-вторых, его смущал сам факт того, что несмотря на то, что процесс вызывал в нём отторжение, его желание было искренним. Этот момент вызывал в нём вполне понятное противоречие, природу которого он не мог понять. Немного подумав, он пришёл к выводу, что его мучает совесть, и так как Рё-сана раньше с этой дамой не знакомили, это было нечто совершенно новое. Миюки проходил мимо очень кстати. В руках он нёс какую-то грязную тетрадь, а на лице — по обыкновению насмешливое выражение. — А, Рё-сан! Привет, — поздоровался он. Рё-сан коротко ему кивнул и более не собирался обращать на него внимания, но заметил на скрюченном уголке обложки знакомое имя и изменил свои мысли. — Куда идёшь? — поинтересовался он у кэтчера. Миюки пришлось остановиться, хотя он тоже желал побыстрее пройти мимо. Не то, чтобы он недолюбливал Рё-сана — у него были другие причины. — К Курамочи, хочу тетрадь с конспектами вернуть, — ответил он, чуть помахав тетрадкой в воздухе. Рёске охотно улыбнулся, забрал тетрадь из рук Казуи и заявил: — Я ему занесу, всё равно туда собирался. И пошёл прочь, пока Миюки не начал задавать вопросы. Тот довольно долго провожал его удивлённым взглядом, потом пожал плечами и хотел было оглянуться по сторонам, когда услышал за собой низкий, тихий голос: — Миюки-семпай… От чего вздрогнул и резко обернулся. Потом выдохнул, разочарованно, и снова оглядел удаляющуюся фигуру Рё-сана, со скукой заявив: — До тренировки полчаса, мог и потерпеть. — Фуруя, подонок, ты снова меня обманул!.. — послышалось откуда-то издалека. У Миюки вырвался смешок. *** Курамочи как раз сел за уроки и надеялся расправиться с ними до тренировки, чтобы не оставлять всё на вечер. Вообще-то он редко так делал, но в этот раз у него были планы на новую игру, от которой, он точно знал, не отлипнет, если сядет за неё, и уж точно забудет о том, что называется учёбой. Поэтому он сидел, делал алгебру и ждал, когда Миюки уже принесёт ему конспекты по истории. Конспекты ему принёс, но не Миюки. Курамочи оглядывался с искренним желанием заявить, громко и ясно, о том, что Казуя добирался не со второго этажа, а с другого конца города, но обернувшись, невольно вздрогнул, отвернулся и промолчал. Рё-сан опустил тетрадку на край стола. — Миюки просил передать. И по привычке сел на кровать Савамуры, но в этот раз опёрся о спинку так, что сидел к Курамочи спиной. Он стукнул пару раз ногтем по истёртой до блеска перекладине лесенки на верхнюю полку, собираясь с последними мыслями. — Спасибо, — ответил негромко Курамочи, продолжая заниматься своими делами. Хотя заниматься делами в такой атмосфере было почти невозможно. Какая тут алгебра, когда Рё-сан сидит на кровати Бакамуры и ждёт извинений, ведь сам уж точно не собирается просить прощения. Курамочи это немного раздражало, но в то же время он понимал, что иногда многое зависит не от истины, а от статуса. И кто кому должен в японских реалиях понятие весьма относительное. Рё-сан было уже собрался с духом и, недовольно скривившись, собирался произнести то, что должен был, когда услышал: — Рё-сан, извини, я… не сдержался вчера. Йоичи покрутил ручку в руке и беззвучно вздохнул, нахмурившись, ведь, хоть ему и не хотелось произносить подобные слова, он считал, что должен был сделать это, если собирался разговаривать с Рё-саном и играть с ним в одном команде и впредь. Рёске же почувствовал облегчение. Впрочем, это было сиюминутное ощущение, которое тут же, как подбитое молотом, упало вниз и обличилось тяжестью. — Я сам тебя вывел, так что тут не за что извиняться, — пожал плечами он. Курамочи был абсолютно с этим согласен, но после того, как Рё-сан это сказал, повисло неловкое молчание, подобное тому, когда высказывать друг другу уже, кажется, нечего, но поговорить всё-таки хочется. Ещё немного посидев, Рё-сан встал и направился к двери со словами: — Ладно, мне нужно идти. Увидимся на тренировке. Но, обувшись, остановился в дверях. Курамочи притворился, что не заметил этого, но сам, уставившись перед собой и положившись на слух, тихо наблюдал. — Так реагирует человек, который ещё не остыл, — задумчиво проговорил Рёске. — Ты всё ещё чувствуешь что-то к Юки? Так и не дождавшись ответа, Рё-сан добавил: — Я не собираюсь тебя больше трогать, не волнуйся об этом. И ушёл. Курамочи давно хотел услышать эти слова, но, услышав, почему-то не почувствовал облегчения. Вместо этого он ещё больше раздражился. Йоичи подбросил в воздухе ручку, поймал её и ткнул в тетрадь, оставив там большую жирную точку. Нахмурился и, так как стена не хотела заговаривать первая, начал: — Не собирается он меня трогать! Идиот… А потом упёрся лбом в сложенные руки и совсем тихо произнёс: — Лучше бы извинился.