Аманет - невеста из моря.

– Где она? – в комнату, как ураган ворвался Шу, гневно сверкая алыми глазами. Острые клыки вспороли нижнюю губу, а темные вены вздулись на висках. – Где Аманет? Вампиры недоуменно переглянулись между собой и недоверчиво взглянули на взбешенного брата. Выругавшись сквозь зубы, Сакамаки выбежал из комнаты. Братья, не сговариваясь, ринулись следом, намереваясь выяснить, что успело случиться за столь короткий промежуток времени. – Шу, – блондина схватили за плечо и развернули к себе. – Что стряслось? Что с Аманет? – Хотелось бы и мне знать, – процедил молодой вампир, передергивая плечом и сбрасывая руку брата. Запустив пятерню в волосы, взъерошил шевелюру, будто намереваясь вырвать клок волос. – Я не чувствую её запаха… Рейджи недоверчиво вскинул брови. Прикрыв глаза, он к чему-то прислушался, затем медленно втянул носом воздух вокруг себя и распахнул глаза, – Убедился? – раздраженно бросил Шу, мотнув головой. – С утра её не оказалось в спальне, – и, подумав, уточнил: – Не в моей, не в своей. Ума не приложу, где эта девчонка. – Она вполне могла выйти из дома так, что мы даже и не заметили бы, – заметил Аято, услышавший последнюю часть разговора. Второй Сакамаки покачал головой. – Она слишком слаба, чтобы вновь проворачивать такие фокусы. И она фактически потеряла способность говорить, для неё самой это может быть опасно. – Аманет чувствует голод, но она не способна поглощать пищу… – рыкнул Шу, меряя коридор большими шагами. – Не стоило ей рассказывать, – в отчаянии прошептал он, прислонившись к стене и пытаясь хоть как-то успокоиться. – Что? Что именно ты ей рассказал? – глаза темноволосого вампира сперва сверкнули недоверием, но затем пришло понимание и еле скрытая ярость. Радужка глаз постепенно стала наливаться кровью. – Что, черт возьми, ты ей рассказал? Блондин недовольно что-то прошипел, но все-таки нехотя ответил: – О том, что никогда не подчинялся её зову. Она собиралась освободить меня, отдав остатки своей жизни на мое спасение. Что ещё я должен был ей сказать? – сорвавшись на крик, Шу в приступе ярости и страха саданул кулаком по стене. – Я поднял все старые записи отца… Большая часть из них была уничтожена, но мне удалось найти кое-что: это не зов и не одержимость – это проклятье, которое соединяет две жизни. Словно близнецы, у которых одна душа на двоих. Я не могу жить без неё, как и она не может существовать без меня. Но при этом я знаю, что люблю её так, как любил бы под зовом, – устало опустившись на пол, вампир закрыл лицо руками. – Это слишком сложно… Я уже и сам не знаю, где правда, а где ложь. Возможно, что и мое влечение к ней – это всего лишь иллюзия, в которую я сам же и вогнал себя. Я уже много раз думал над тем, чтобы убить Аманет… думал, что так избавлюсь от проклятья. Но я не могу, понимаете? Просто-напросто не могу. Она слишком дорога мне, но она умирает… – Ты не можешь знать наверняка, умрешь ли ты с её смертью, – сухо произнес Аято, бледнея на глазах. А Шу едва не выл от бессилия. – Это внушение, брат. Самое сильное. Потому что его придумал я сам много лет назад. И я уже не могу вспомнить, как оно появилось. Заставил себя поверить в то, что нахожусь под зовом, при этом нарушил все мыслимые и не мыслимые знания о сиренах. Даже не знаю, заставил ли я себя поверить в то, что люблю её, или же это просто ещё один обман… – Но при этом ты отказываешься делать то, что должен? – молодой вампир поднял на темноволосого непонимающий взгляд. – Если это внушение, то убей её и избавься от него. – Эй, Рейджи! Чего ты такое говоришь? – возмутился красноволосый, щурясь. – А что если это не внушение? Что если, убив Аманет, Шу действительно пойдет вслед за ней. Сакамаки держал гнетущую атмосферу и недовольный взгляд младшего брата. Вздохнув, он присел перед блондином на корточки и, схватив его за плечи, хорошенько встряхнул. – Она умирает, Шу. Если не в силах смотреть на её мучения, то сделай это сам, пока не поздно. Если же она решит умереть без твоей помощи, то ты так ничего и не поймешь. Вампир медленно, словно в трансе кивнул и, с трудом поднявшись, шатаясь, побрел вдоль коридора. Аято собирался было окликнуть старшего брата, но был остановлен твердой рукой Рейджи. – Что ты творишь? – прошипел он, невольно оскалив клыки. – Что это дало? Плюс два трупа? Темноволосый вампир покачал головой. – Всё не так просто… Ты и сам видишь: он изменился и потерял себя. Если он вспомнит, как все было, то сможет ответить на множество своих вопросов. Аманет нечего терять, ведь она не должна была существовать с самого начала… Аято замер и согласно опустил голову, принимая правоту брата. – И все-таки… мы даже не успели с ней попрощаться. Блинчик будет весьма огорчена. – Полагаю, что сирена ещё скажет нам свое слово.

***

Бродя по морскому берегу туда-сюда, я о многом успела поразмыслить. Знаю, скорее всего, вампиры уже успели обнаружить пропажу, но вряд ли они найдут меня так скоро. Если, конечно, будут искать… Пришлось сделать последнее усилие и навестить старшего Сакамаки. Не сказать, что он был рад моего приходу, но весьма удивился тому, что я всё ещё в состоянии двигаться. Впрочем, сказать всё равно ничего не вышло. Наверно за последние недели я многое успела изменить в себе и многое осознать, поэтому, стоило мне только взглянуть ему в глаза, как я всё поняла. Всё. От начала и до конца. Я действительно обладала даром, что был присущ всем сиренам: я могла зачаровать, заставить любить меня и подчиняться, даже заставить отдать свое сердце – и этот дар помогал мне жить. Но память… Эта чертова память была изменена, и я позабыла о своей человеческой природе, и девушка по имени Жозетта перестала существовать. Я была ослеплена любовью к своему создателю, думая, что, несмотря на зов, который применила на нем, он всё равно был особенным – тем, кто может противиться. Но всё действительно оказалось ложью, вся моя новая жизнь от первого до последнего вдоха. Хайнц запутал не только мое сознание, но и сознание Шу, заставив того поверить в то, что он невосприимчив к зову. А затем воспоминания снова подправлялись, а затем ещё раз и ещё… Шу любил меня, но любовь эта была запланирована с самого начала, и сам вампир теперь не знает, что из чувств не было бы ложью. Но оставалось одно но… Слияние двух жизней и возвращающиеся воспоминания, из-за которых я вновь стала мыслить, как человек, а не как сирена. Чем больше я вспоминала, тем сильнее было проклятье Шу. Думала ведь, что он под зовом и, освободив его, освобожусь сама, но теперь я даже не знаю, что и подумать. Если моя смерть может хоть что-то изменить, то я сделаю это незамедлительно. Но что если зов был на самом деле, и тогда моя смерть заберет ещё одну жизнь? Я устала искать правду, устала копаться в омуте тех воспоминаний и мыслей, которых, вполне возможно, никогда и не существовало. Мы с Шу не жили, а выживали. Но если мое время истекло, то у него ещё есть шанс вернуться к прежней размеренной жизни. Главное, попытаться что-то изменить в последний раз. Тяжело вздохнув, подставила навстречу ветру лицо, чувствуя, как оседают на коже соленые морские капли. Как же прекрасно жить… Но не таким образом. Встрепенувшись, взглянула вверх. Вдовий утес… Неплохое место, чтобы встретить свой последний рассвет. Если я соберу все силы и надавлю на сознание вампира в виде сирены, то возможно мне удастся достучаться до сознания того маленького мальчика, которому четыреста лет назад промыли мозги. Если дело всё в играх разума… Если у Хайнца получилось, то получится и у меня. Прикрыв глаза, прислушалась к себе. Я ведь сирена, причем сильная сирена. Надо лишь вспомнить, чему научил меня океан. Я видела это во сне, Как цветы умирают во мгле, Пепла легкого лепестки Распадаются на куски. Мир изменился в мгновении ока, став таким же, как через слой воды. Даже пряди волос, послушно танцующие под ветром, будто бы вновь обрели свой блеск. Скинув туфли за ненадобностью, я стала подниматься вверх, придерживая в руках подол белоснежного платья. Кажется, это было платье Беатриче, которое она надевала на свою свадьбу… «Всегда невеста и никогда жена», – невольно вспомнились слова, которые стали для меня проклятьем на многие сотни лет. Ничего-ничего, всё уже в прошлом. Пепелинки, пепельный снег, Теплый воздух уносит вверх. Только так долетают до рая, До легчайшего пепла сгорая. Когда на кожу долетала морская вода, проявлялась золотистая чешуя. Совсем блеклая, непохожая на ту, что была прежде, но с каждым последующим шагом я чувствовала, как становлюсь всё уверенней. Я сирена, да, но я и человек. Так неужели я, пережив собственную смерть, не способна контролировать дикого хищника? Море начало светать, а зарево уже окрасило горизонт в золотисто-алые цвета. А я, стиснув зубы, повторяла про себя: «Я – сирена, я – проклятое дитя, я – Аманет, невеста вампира, что прибыла с морских глубин, и я – сгораю в солнечных лучах…». Как забавно сложилась жизнь… С израненных об острые камни ног сочилась черная кровь, как напоминание о том, что я не принадлежу этому миру. Невольно усмехнулась, вспомнив слова древнего вампира в нашу с ним первую встречу. Он назвал меня цветком аконита, прекрасным, но смертельно ядовитым. Видимо, во мне этого яда слишком много, раз я сама начала «вянуть». Холодная кожа, покрытая сетью полупрозрачных чешуек, чувствовала приближение рассвета, как никогда прежде. Осталось около четверти часа… Придет ли он? Знаю, что бессмысленно думать об этом сейчас, когда уже всё почти решилось, но всё же… Переступив с ноги на ногу, подошла к самому краю обрыва и взглянула вниз, туда, где плескались высокие волны и возвышались каменистые рифы. Страха не было, как и не было ощущения того, что через четверть часа я превращусь в горстку пепла. Нос уловил едва ощутимый запах крови, и я, выпрямившись, повернулась к вампиру. Губы сами собой растянулись в невольной улыбке, между тем, как глаза заволокло пеленой. – Всё-таки пришел… – прошептала я одними губами, делая ещё один маленький шажочек в сторону обрыва. Шу дернулся вперед, но, взяв себя в руки, застыл каменным изваянием. Бледный, с поджатыми губами и судорожно сжатыми кулаки, он выглядел ужасно больным. Ну его понять можно… Восход солнца лишает вампиров сил и сжигает их не хуже, чем сирен. Но было в его глазах еще нечто такое, от чего я невольно улыбнулась. Не зло, не ядовито, как делала это прежде, а скорее с сочувствием и горечью. – Хочешь убить меня, верно? И это был отнюдь не вопрос. Но даже если бы был он, то мы оба знали на него ответ. – Хочу, но не могу, – холодно произнес он, и его синие глаза налились кровью. Я видела, как судорожно сжимается и разжимается его зрачок, как вздуваются желваки, и как он борется с самим собой. – Можешь, – улыбка стала ещё шире, а голос зазвенел, как песня с морских глубин. Склонив голову к плечу, заглянула в его прищуренные глаза, проникая в самые удаленные уголки души. Туда, куда не осмеливалась заглядывать раньше. – Ты ведь знаешь, что всё то, что ты чувствуешь – это ложь, не так ли? Ложь всё, до последнего слова. Тебе лгали все: я, отец, братья, ты сам… Мы с тобой оба погрязли в топи тех воспоминаний, мыслей и эмоций, которых не существовало. Шаг вперед, ещё один… Словно приближаясь к хищнику, запертому в клетке и посажанному на цепь. Осторожно, чтобы не спугнуть, подбираясь и внушая каждое слово. Не в голову и разум, а в душу и сердце. Поселяя сомнения, заставляя задуматься и пробуждая далекие-далекие эмоции и воспоминания. – Но мы ведь оба знаем, что это можно прекратить с восходом солнца, – одними губами прошептала я, приближаясь вплотную и поднимаясь на носочки. Нежно коснувшись его мраморной щеки, потянулась к самому уху, щекоча холодным дыханием. – Откройся мне… Скажи, ты любишь меня? Молчание, но мышцы его окаменели, а сам он замер с прямой спиной, словно палку проглотил. Глаза прищурены, но в них не было искры. – Ты любишь меня? – сурово спросила я, хватая его за шею и заставляя взглянуть на себя. В отражении его глаз видела, как сверкнули мои собственные. – Ответь и всё закончится. – Ничего не закончится, – хрипло произнес он, накрывая мои пальчики своей рукой. – Аманет, всё слишком сложно, чтобы понять… Отстранилась, глядя на него исподлобья. А Шу горько усмехнулся. – Твои чары потрясающие, даже я почти поддался. Вот только ты забыла об одной маленькой детали… Я отдал тебе свое сердце не для того, чтобы ты его съела. – Я уже говорила тебе: посмотрим, кто кого сожрет раньше. Но прежде, ответь мне на мой вопрос: любишь ли ты меня? – и я ещё сильнее надавила на его сердце и душу, буквально выворачивая наизнанку. Но от этого стало больно и мне, даже не сразу заметила, как по щекам потекли слезы. Молодой вампир лишь тяжело вздохнул и, резко прижав меня к себе, впился клыками в мое плечо, пуская черную, ядовитую кровь. Поморщилась, но перетерпела и это. Отстранившись, Сакамаки вытер тыльной стороной ладони кровь со своего подбородка и, обхватив мое лицо ладонями, прошептал: – Люблю. Люблю без всякого зова и готов повторять тебе это столько раз, сколько ты пожелаешь. Люблю настолько, что готов собственноручно разорвать тебя и себя на части, лишь бы только не знать, что из всего сказанного мной или тобой являлось ложью. Поцелуй. Горячий, обжигающий настолько, что заставлял остывшее сердце ходить ходуном. Это был случайный ожог, И земля ушла из-под ног. Ты пепел, я пепел. Нас друзья, убитые горем, Со скалы развеют над морем. Ты пепел, я пепел. – Ты слаба, Аманет… Слишком слаба, – шепнул он, едва ощутимо касаясь губами моего лба. А затем были крепкие объятия, словно капкан, не давая вдохнуть или выдохнуть, не давая возможности передумать и сбежать. И я закричала. Громко, истошно, срываясь на визг и чувствуя, как горю заживо. Как разрывается тонкая кожа, а солнечные лучи касаются внутренних органов и костей, выворачивая и размолачивая их. Кричала до того момента, пока не потемнело в глазах. Острые когти царапали обугленную кожу, и вампир шипел от боли, но не желал выпускать ни на минуту. Я видела это во сне: Умирает бумага в огне. Беззащитные письма летят В красно-желтый трепещущий ад. Пепел – это для них навсегда, Слишком рано выходит звезда, В обгоревшие клочья небес. Ну а я зачем ещё здесь? Миг до смерти, а я не могла думать ни о чем, кроме ярко-синих, точно морские глубины, глаз. Странно и глупо… Миг на то, чтобы все вспомнить, осознать и принять. Миг на то, чтобы понять: все равно. Пусть любовь и причиняет боль, но эти страдания не принадлежат одной лишь мне. Вампир изо всех сил зажмурился, а я успела почувствовать, как по его щекам стекает нечто жидкое и горячее. Слезы? Нет, не похоже… Кровь. Солнце ослепило его, выжигая его глаза до основания. От не выдерживает, отпускает. Но лишь за тем, чтобы самому повернуться спиной к восходящему солнцу и, обняв меня, рухнуть камнем вниз. Красный цветок исторгает из себя Ядовитые брызги безудержных чувств. Страсть, дикая огненная страсть, Как жгучая лава, как раскаленная стрела. Жжет! Жжет… Как бабочка летит на огонь, зная, что умрет, так и мы, сгорая до пепла, рухнули в море, не опасаясь боле, что разобьемся об острые скалы. Из-за ожогов я не чувствовала боли. Не осталось вообще никаких чувств, кроме уверенности в том, что до воды мы долететь не успеем. Всё вообще произошло в мгновении ока. Горло обожгло нечто горячее и пульсирующее, на живые участки кожи хлынула багряная жидкость, которая, впрочем, была не в силах потушить огонь. Сильный удар с водой, чувство внезапного облегчения, и дикое осознание, что нахожусь не в воде, а в кровавом омуте. Ничего не могла разобрать, но почувствовала, как чужие губы раскрывают рот, как вода, смешанная с кровью, заполняет легкие, и как взрывается мое сердце… Всё на месте – цветы и трава, Ты сгорел – я осталась жива… Я учусь грустить, улыбаясь, Слишком много печальных историй. Разветвляясь и пересекаясь, Все они ведут в крематорий.*

***

– И все-таки, весьма печальная история, – вздохнул Хайнц, глядя на море из тени деревьев. – В результате, так никто и не смог доказать, где правда, а где ложь. Грустно… Было весело наблюдать за их истории, а так остался без сына и без игрушки. Жаль… Очень-очень жаль, – вампир поморщился и собирался было уйти, но, услышав всплеск, остановился и недоуменно обернулся. Его бледные губы растянулись в какой-то непонятливой улыбке, а брови удивленно поползли вверх. – Даже так? В ответ на его вопрос, по прозрачной глади воды, успокоившейся после кровопролитья, ударил мощный золотой хвост сирены, сверкнув искрами в лучах взошедшего солнца.