А глаза у него синие...

Мелкий косой дождь с шипением падал на погребальный костер, не давая ему разгореться. Эрве Лимей, маркиз де Ансуи, граф Веердинг старался не ежиться под порывами холодного ветра в насквозь мокром камзоле. Плотная шерсть, пусть и заговоренная магом, сдалась под напором непогоды. Беренис Лимей, урожденную Шартри, всемилостивая богиня не спешила забирать в свои чертоги. Жрец суетился, стараясь разжечь мокрые дрова, но безуспешно. Эрве молчал. Когда-нибудь жрец поймет тщетность своих усилий и отпустит безутешного вдовца к жаркому камину в спальне и стаканчику глинтвейна за помин души. И за освобождение. Сквозь плотный слой облаков на минуту выглянуло солнце и почти сразу же скрылось за рыхлой пеленой. Эрве переступил с ноги на ногу, в сапогах громко хлюпало. — Ваше сиятельство, природа скорбит вместе с нами над безвременно покинувшей этот мир душой. Думаю, мне стоит вернуться в обитель, а вам домой, раз уж всемилостивая богиня приняла вашу супругу в свои объятия ранее, — жрец, наконец, сдался. — Благодарю вас, брат Уртиций, — Эрве склонил голову, пряча усмешку — госпожа маркиза упокоилась в огне пожара тремя днями ранее в доме любовника; иллюзий о покойной супруге он не питал, как сомневался и в том, что в простом деревянном ящике, возложенном на погребальный костер, лежат только останки Беренис. — Проведем же поминальный вечер в молитвах о ее душе. — Я зажгу поминальные свечи, — пообещал жрец, откинул с лица длинные, набрякшие водой седые пряди и зашагал вниз, оскальзываясь в грязи на размытой дороге. Его посеревшая от воды и дыма некогда белая туника то появлялась, то исчезала среди кустов. Эрве постоял еще немного — не хотелось идти рядом с добрым братом Уртицием, не было сил изображать скорбь и вести подобающие случаю беседы. Он бы не стал участвовать в сегодняшнем фарсе, но настоятель обители Нечаянной Радости был в приятельских отношениях с теткой и непременно бы написал ей про такое недостойное поведение. А Эрве рассчитывал соблюдать глубокий траур как можно дольше. Покой, он хотел покоя, чтобы тетушка снова не начала строить планы на его жизнь. Костер внезапно выплюнул клуб едкого дыма, и Эрве пришлось отступить. Он в последний раз взглянул на простой деревянный гроб, который так ни разу и не лизнуло пламя, и зашагал вслед за жрецом, не собираясь оставаться на продуваемом со всех сторон плато ни минутой дольше, чем того требовали приличия. В замке растерянные слуги бестолково суетились, не сделав за время отсутствия хозяина почти ничего. Пришлось вместо вожделенного теплого пледа, камина и глинтвейна ругаться с управляющим и следить, чтобы подобающие случаю атрибуты были на своих местах. Не то чтобы Эрве ожидал соседей с визитами: слишком пикантной была гибель маркизы де Ансуи, — но вдруг кто-то заглянет из чистого любопытства? — Ваше сиятельство, — камердинер появился неслышно и остановился на почтительном расстоянии, — вам нужно немедля переодеться и согреться. Ванна готова. — Спасибо, Поль. Сейчас иду, — Эрве был благодарен старому слуге за заботу. — Они все доделают, как было велено, я прослежу, — тихо сказал камердинер. Эрве предпочел не заметить презрительную усмешку на губах управляющего, кивнул и поспешно поднялся в свою спальню. Он снимал мокрый камзол и прилипшую к телу нижнюю рубаху и думал, что надо бы заказать с полдюжины траурных костюмов. Этикет разрешал мужчинам ограничиваться черной лентой на рукаве и особым кольцом, но Эрве хотел, чтобы его скорбь была видна издалека, чтобы все доброхоты держались подальше. Горячая вода вызвала стон удовольствия, когда он погрузился в наполненную слугами ванну. В замке Ансуи воду по старинке грели на кухне и носили в спальни ведрами. Заниматься переустройством ненавистной груды камней Эрве не собирался, как не собирался и задерживаться здесь. Им с сыном будет определенно лучше в графстве Веердинг, где больше половины дней в году светит теплое солнце, шелестят листвой роскошные пальмы, а в садах деревья роняют спелые фрукты под ноги прохожих. — Ваше сиятельство, — тихий голос Поля вывел Эрве из задумчивости, — вода остыла. Обед ждет вас. — Я, кажется, задремал. Филипп? — Няня уложила его. К вечеру малыш сделался беспокоен. — Хорошо, — Эрве закутался в поданный халат. — Надо бы уже искать ему гувернера, семь лет почти, какой малыш. — Простите старика, — Поль склонил голову, — боюсь, для меня он всегда будет малышом. Эрве едва заметно улыбнулся и вздохнул: он прощал Полю такие вольности, но иногда упрямство камердинера делало больно. Он не позволял забыть прошлое, как нарочно напоминая о нем не в самые подходящие моменты. — Обед, — напомнил Поль. — Подать домашний костюм? — Нет, я никого не жду, — Эрве натянул темно-зеленые бриджи, оставив сверху халат. — Ваше сиятельство… — Плевать! Я у себя дома! Поль покачал головой, но промолчал. Эрве стало стыдно за вспышку гнева: старый слуга был ни в чем не виноват, поэтому он примирительно сказал: — Все равно лучше думать обо мне они не станут. Даже для слуг я всего лишь бастард, признанный, скрепя сердце от безысходности. Они меня презирают, так зачем же я буду обращать на них внимание? — Не дело челяди судить господ. Велели бы выпороть на конюшне парочку наглецов, глядишь, и дело пошло на лад. — Поль, замолчи! — Как прикажет ваше сиятельство. — Передай, чтобы подали обед в спальню! Камердинер поклонился и молча вышел. Эрве сжал кулаки: глупо! Он ведет себя глупо! Но порой он по-прежнему ощущал себя тем мальчишкой, которого мать привела в замок и сдала на руки самой герцогине — забирайте байстрюка, мне нечем его кормить! Отчаянная женщина была его мать, жаль, что больше свидеться им не довелось. Эрве иногда думал, что достанься ему хоть чуточку материнского норова, то жизнь могла сложиться по-другому. Или нет? За непокорство ломали бы сильнее… У камина стояло кресло. Старое, потертое, но такое удобное, что заменить не поднималась рука. Поль ворчал, но Эрве не сдавался — порой он мог быть чудовищно упрям — и сейчас с наслаждением опустился на вытертое сидение и протянул ноги к огню. Выбросить бы из головы все невзгоды, да не получалось. Слуги подвинули к креслу стоявший у окна стол. Сквозь полуприкрытые веки Эрве наблюдал за бесстрастными физиономиями лакеев, недовольство они выражать не рискнули. Он отпустил слуг взмахом руки, собираясь поесть в одиночестве и покое. — Поль, — Эрве позвал камердинера. — Пусть портной завтра явится. Надо пошить гардероб для глубокого траура. В глазах слуги читался немой вопрос, но Эрве оставил его без внимания. Супругу свою он не выносил, она платила взаимностью, но траур по ней даст возможность тихо сидеть в поместье, не ездить ко двору, и даже тетушке придется соблюдать приличия. В последнем Эрве сомневался, но попытаться стоило — руки у герцогини де Стеенберн будут изрядно связаны.