А глаза у него синие...

Тильда тихонько стояла в углу за тяжелым пологом, ждала. Баронесса рожала с ночи и все никак не могла разрешиться от бремени. В спальне было душно, повитуха велела не открывать окон, измучившись сама и измучив несчастную роженицу. Барон скучал, играл сам с собой в шахматы и морщился от особенно громких криков жены. — Еще немного, ваша милость. Тильда вытянула шею — с чего бы старуха решила, что уже скоро? — Головка уже показалась, тужьтесь, госпожа баронесса, тужьтесь! — повитуха суетилась возле огромной кровати, а Тильда пыталась не смотреть на ее окрашенные кровью руки. — Вот, сынок у вас! — повитуха показала красно-бурое тельце отцу, Тильда сморщилась от жалости — мелкий. Он едва шевелил тонкими ручками, а плакать так и вовсе не мог, только слабо пищал, кривя бледный беззубый рот. — Какой-то он страшный, — барон отшатнулся. — Да что ж вы хотите, ваша милость? Семь месяцев всего. Похоже, и не жилец, — повитуха обмыла в медном тазу младенца и завернула в пеленки. Сверток получился небольшой, а чепец с кружевами съехал почти на глаза. Барон посмотрел на замученную баронессу, которая лежала, утомленно прикрыв глаза, и тяжело дышала. — Это все ваша вина, мадам! — наконец сказал он. — Отчего же? Быть может, это ваша мужская сила оказалась несостоятельной? — прошипела баронесса и открыла глаза, ее пальцы до побелевших костяшек сжали одеяло. — Кажется, и у вашей матушки были проблемы с деторождением. Напомните мне, скольких она выносила в своем чреве до вас? — Леонтина, замолчите! — Боитесь правды, Дориан? — Замолчите! Но лучше бы вам было родить мертвое дитя, чем такое, — барон заглянул в колыбель и скривился. — Будь в нем хоть искра магии, тогда за наследника было бы не стыдно, а так… — Придушить? — подала голос повитуха и сложила руки под грудью. — А сам не помрет? — барон отошел к окну и опустил тяжелую раму, впуская в спальню пахнущий нагретой сосновой хвоей воздух. — Откуда мне знать? Может, помрет, а может, будет коптить небо до старости. На все воля свыше, — повитуха поджала губы. — Убирайтесь вон! — приказала баронесса. — Я устала! Мне нет дела, что будет дальше с этим ребенком. Это ваш сын, мой дорогой супруг, вам и решать, а сейчас избавьте меня от своего общества! Барон с грохотом отпихнул стул, и Тильда вздрогнула в своем углу. — Мадам, когда вы понесете в другой раз, я не позволю вам даже выйти из комнаты, — прошипел он и захлопнул за собой дверь. — Можно подумать, я позволю еще раз до себя дотронуться, — баронесса повернулась на бок. — Свой долг я выполнила. — Дурное семя, — подхватила повитуха. — Пошла вон, старая карга. Повитуха попятилась. — И забери этого уродца! — Господин барон не распоряжались, — повитуха выскользнула за дверь. Баронесса помянула всуе имя Пресветлой и закрыла голову подушкой, чтобы не слышать слабый писк из колыбели. Тильда с трудом постояла в своем укрытии еще немного, дожидаясь, пока баронесса покрепче заснет. Она глотала слезы и стирала ладонью со щек соленую влагу — сердце разрывалось от жалости к несчастному малышу и его незавидной судьбе. Грудь Тильды распирало подошедшее молоко — про кормилицу никто и не вспомнил, а писк голодного младенца становился совершенно невыносим. Для себя она уже все решила: неисповедимы пути Пресветлой, раз господам их ребенок не нужен, Тильда заберет его себе. В этом и есть высшая справедливость и божья воля: отнимая одно дитя, дает другое. Она бесшумно выскользнула из-за полога и, подхватив ребенка, птицей метнулась к черному ходу. — Тише, маленький, тише, — шептала она, прижимая к груди крохотный сверток. Тильда задами добежала до дома. Вечерело, но никто еще не вернулся с полей, и она проскочила незамеченной, как воровка пробралась в свой угол и достала из сундука узелок с детскими вещами. — Думала, уж не пригодится, — шмыгнула она носом и вытерла лицо о тонкую батистовую пеленку. — Сейчас поедим, маленький, и пойдем. До рассвета успеем до города добежать, а там уж и не найдут. Зачем она разговаривает с новорожденным, Тильда не знала. Ей казалось, что ровный голос успокаивает ребенка и он ведет себя тише, да и самой ей становилось как-то легче. Она села на край сундука и дала малышу грудь. Тот сосал плохо, приходилось помогать и тут же следить, чтобы не захлебнулся. Невольно вспоминался свой сынок, крепыш Маэль, с толстенькими ручками в перевязочках и румяными щечками… — Ничего, малыш, и ты будешь большим и сильным, — Тильда сморгнула готовые пролиться слезы. — Мама тебя никому не отдаст. Малыш устал, закрыл глазки и заснул. Тильда грустно улыбнулась, привязала его к себе куском ткани, чтобы освободить руки, и ушла, не оглядываясь — к тому, что было, возврата уже не будет. Впереди ее ждала новая жизнь, пусть трудная, пусть непохожая на прежнюю, но счастливая. Она была уверена в этом. Тильда сделала крюк, чтобы не попасться никому на глаза, и вышла на широкий тракт. Он был пустынен в это время, на закате люди не спешили покидать свои дома или старались уже найти ночлег. Тильда не шагала — летела, не чуя под собой ног, чувствуя у сердца слабое сопение крохотного тельца. Один раз она остановилась, чтобы переменить пеленки, и, подумав, выбросила под куст слишком приметные, барские. Закутала сына в простое полотно и пошла дальше, теперь уже неотличимая от тех молодых девок, что идут в города в поисках лучшей доли. Она шла почти всю ночь. Желание оказаться как можно дальше от баронского имения было столь сильно, что гнало ее вперед, приглушая страх перед ночным лесом, и придавало сил, чтобы идти дальше. Тильда останавливалась лишь пару раз — покормить дите да завернуть его в сухую пеленку. О своих надобностях она не думала. И только на рассвете оказавшись перед городскими воротами, испугалась: без денег, без покровителя, куда податься? К кому попроситься в прислуги? Тильда никогда не была в городе и только сейчас поняла, как сложно ей будет. Но, видимо, Пресветлая и правда распростерла над ней длань милостей. — Эй, девка, к кому идешь? Тильда обернулась: рядом с повозкой, запряженной парой лошадей, стоял благообразный седой мужчина. — В город, ваша милость. Службы бы мне какой найти. — С детьми управляться умеешь, смотрю. Молока много? — Да, ваша милость, — Тильда вдруг успокоилась и почувствовала, как вымокло спереди платье — молоко текло, не остановишь, а сынок ел как птичка. Жаль, что переодеться не во что, убегая, захватить смену одежды и себе она и не подумала. — Откуда сама будешь? — не отставал мужчина. — С Дальнего Долу, — ответила Тильда, припомнив, как проезжий купец говорил, откуда родом. — Эк тебя занесло! Тильда на всякий случай пожала плечами. — Муж искать не примется? — продолжал допытываться мужик, и Тильда стала рассматривать его, как и он ее. «Купец», — решила она. Пусть этот не был похож на того, виденного однажды, ни статью, ни богатством одежды, но что-то в манере говорить выдавало общность. У того было солидное брюшко, узорчатый кафтан и короткие сапожки на плоском ходу, этот же щеголял в черном камзоле, шитом серебром по обшлагам и высокими сапогами, почти как у стражников, которые охраняли ворота. — Нету мужа, — наконец сказал она и добавила, чтобы не прослыть гулящей девкой: — Помер. Дите вот осталось. Сынок. — Как звать? — Матильда, — она сказала свое первое имя, которым никто и никогда ее не называл, разве что жрец при наречении. — А сына? — Ма… — Тильда прикусила язык — негоже нового сына именем старого величать, как бы судьбу не повторил. — Май. Имя было странное, редкое, но только оно почему-то пришло в голову сразу, воля Пресветлой, не иначе. — Хочешь ли ты, Матильда, с сыном своим Маем, пойти служить в мой дом? Жена намедни разрешилась от бремени двойней, а молока нет. У тебя, я вижу, недостатка в нем нет. Тильда закивала, не веря своему счастью, и вознесла хвалу Пресветлой: управила, как управила! Когда стража открыла ворота и принялась собирать со въезжающих дань, Тильда гордо восседала на краю повозки, прижимая к себе сына, истово веря, что теперь-то уж все будет очень хорошо.