Хочу тонуть в тебе

      Примечание автора:       Спасибо, что вам хватило терпения на время моего 10-месячного творческого отпуска. Благодарю также за то, что заглядываете иногда, чтобы напомнить мне, как сильно вам нравится эта история. Это так классно! — С любовью Бонни.

***

             Начало декабря 1952 г.       — Мамочка!       — Что, лапка?       — Э-э, а чего…       — Почему…       — Почему на этих картинках волосы у меня совсем серые?       С каждой фразой — новое достижение в грамматике.       — Фотоаппарат может показывать картинки только в чёрно-белом цвете. Во всяком случае, наш.       Я всегда любила фотографировать. Рассматривая только что полученные из лаборатории снимки, я радовалась, особенно тому, что Джейми не уставал искренне удивляться волшебству, заключённому в картинках. Ну, а размещать их в альбомах? До чёрта ненавистная работа, оттянуть которую в этот раз мне удалось на целый год! Красный альбом уже содержал фото Иэна за первые полгода, но большая часть его дальнейшей жизни лениво накапливалась в коробках из-под обуви и (лучше поздно, чем никогда) теперь была блестящей дугой разложена на полу в гостиной вокруг нас с Брианной.       — Разве не лучше были бы эти фотографии, если бы они были правильными? — Брианна вскочила с четверенек и показала мне свои рыжие локоны, сжав их в кулаке. — Настоящего цвета?       — Конечно! Может быть, когда-нибудь так и будет.       Она удовлетворённо кивнула.       — Пойди и скажи им.       — Кому?       Пожав плечами, Брианна ответила:       — Фотолюдям.       — Я сейчас же напишу мистеру Кодаку.       — Хорошо. Какую картину мы будем делать дальше?       — Хммм…       Это было больше похоже на «хиииииии», так как я не могла сдержать огромной, иссушающей радости при взгляде на мою неуёмную старшую дочь.       — Может, ЭТУ?       Она поднесла мне снимок с нынешней хэллоуинской вечеринки в Фернакре: сияющий Джейми придерживает Иэна, сидящего верхом на Кугеле, одном из новых коней.       — О, — простонала я, и сердце сжалось, когда я держала фотографию для следующей страницы, где Иэну было четыре месяца.       Пускающий слюни малыш с пушком на голове радостно хлопал в ладоши.       — Бри, и когда это мой крохотный малыш успел стать взрослым мальчиком?       — Он младенец, мамуль!       — Ну да, но…       Но, Господи, снова пересматривая его первые фотографии, я сравнивала топающего через весь дом, начинающего говорить маленького человечка с тем толстеньким младенцем, который теперь исчез. Когда детская припухлость черт заместилась твёрдыми скулами и раздвоенным подбородком, как у Джейми? Иисус твою Рузвельт Христос! Мне хотелось свернуться калачиком и рыдать целыми днями, а затем приняться за дело изготовления ещё одного ребёночка. (Исключено, нет, абсолютно нет.)       — Он настоящий младенец, — говорила Брианна с дерзостью, переходящей в виноватое ликование. — Он всё ещё какает в штаны!       — Сдаюсь, любимая, — захихикала я вместе с ней, роясь в нашей куче, чтобы убедиться, что я не пропустила ни одной фотографии дня, когда родился Иэн. — О! Это настоящий Иэн, вот, ты не согласна?       Это было фото, сделанное на прошлой неделе, из той пачки, которую Джейми получил в мастерской вчера по дороге домой. Особых причин для съёмки не было, просто наш сладенький мальчик стоял в дверях к заднему садику, сияя гипнотической улыбкой, он от застенчивости сопротивлялся всем нашим уговорам выйти, уютно прижавшись щекой к одеялу, перекинутому через плечо.       Почему-то он единственный в семье ухитрился обойтись без гена курчавости. Его густые, тёмно-русые и непослушные волосы, как мои, с тенденцией образования вихров каждый раз, когда вы поворачиваетесь спиной (и удачи всем, кто пытался прийти к нему с расческой и вызывал кошачий вой, способный разбудить мёртвых). Его глаза цвета тёмного мёда стали, кажется, ещё более раскосыми, когда он ухмыльнулся в камеру. Так похож на Бри, и в то же время только на себя самого.       Сходство не было единственной разницей между моими малышами, потому что, честно сказать, Иэн не был столь неуправляем, как Брианна. В то время как она, казалось, была готова говорить (или выть) всё, что думает, с самого рождения, с искренней уверенностью в своих вокальных данных, Иэн Фрейзер оказался более утончённым манипулятором. Он получал желаемое, ласково прильнув и пристально глядя щенячьими глазами на свою жертву, в случае необходимости произносил несколько слов, которые умел говорить, но обычно ему было достаточно выманить это своим способом, или же он позволял Бри говорить за него.       Я размышляла о его собственном уникальном характере, проводя ногтями по глянцевым краям фотографии. Бри была, одним словом, активной, а её брат… каким? Более застенчивым по сравнению с ней — это точно, но мне никогда не нравились ассоциации этого слова с «тряпкой». Он вовсе не был ни пугливым, ни угрюмым. В знакомой обстановке он мог шуметь так же, как она, и если он иногда предпочитал играть один в группе друзей, то это всегда казалось его выбором, а не чьим-то отвержением. Действительно, я заметила, что он даже говорил больше сам с собой, поглощённый организацией встречи мягких игрушек или постройкой крошечных деревень в саду, рассказывая о том, что происходит в игре, на смеси английского, гэльского и (по большей части) детского языков. Если кто-то за ним наблюдал, он, робко усмехнувшись, удерживал свои мысли при себе.       Нет, понимаете, большее спокойствие Иэна рождало мысли об удивительной развитости и сложности характера для ребёнка его возраста. О хитрости, я бы сказала, или о некоем глубоком, удовлетворённом знании — о лукавстве в лучшем случае! Его мерцающие глаза часто, казалось, так, так сладко говорили: «Ты не можешь заставить меня делать то, что хочется тебе, мама, но мне явно нравится смотреть на твои попытки!» «Порода Маккензи», — не впервые подумала я.       — Эй, мамочка!       Моя малышка Фрейзер рассматривала синий альбом с полки под кофейным столиком. Она нахмурила брови, словно обдумывала убийство.       — Я не помню этих фотографий.       — Потому что они сделаны, когда ты была малышкой, — улыбнулась я. — Слишком маленькой, чтобы запомнить.       — Ну… тогда… Па! Он должен…       Она кивнула с угрожающим осуждением.       — Он помнит целую, целую кучу всего, потому что он правда взрослый!       — А… — Мои губы закололо, будто между ними выросли маленькие шипы. — Ты права, киска.       — Угу, я знаю.       Она раскрыла альбом посредине, на подборке снежных снимков, сделанных, когда ей было… сколько?.. Год и четыре месяца?       Мы в первый раз пошли кататься на санках, и миссис Бэрд прекрасно удалось запечатлеть мимолётную радость этого процесса. Щербатая улыбка малышки Бри, закутанной в шарфик, острый кончик её эльфийского колпачка, щекочущий мне подбородок. Моя собственная шляпка слетела от ветра, и кудри туманным облаком окружили наши лица.       Брианна переворачивала листы задом наперёд, двигаясь в прошлое. Дойдя до фотографий с её первого дня рождения (измазанная по локти и по брови в шоколадном торте), она захихикала, а увидев кое-какие из своих ранних неукротимых поступков, строго выпрямилась.       — Я умела ходить так же хорошо, как Иэн? — требовала она ответа.       — Очень хорошо! Хотя он пошёл раньше.       — Эй, мамуль!       Я вздохнула, пряча усталую улыбку. Тысяча восьмисотый раз на дню. По крайней мере.       — Что, Бри?       — Эй, мамуль! А где Па?       — Укладывает Иэна спать. — Я взглянула на наручные часы. — И это значит, что ты, кнопка, должна надеть свою пижаму и…       — НЕТ, где он воот туут? — Она приподняла альбом, не сводя с него глаз. — Когда я была маленькой?       У меня открылся рот, словно я пыталась что-то произнести. Знать бы только — что именно. Может, тогда я узнаю, что будет дальше.       — Смотри-гляди, — настаивала она, поворачивая плотные листы другого альбома и с жаром тыкая пальцем.       На фото Джейми, который обходит дом с Иэном на руках в первый день, когда мы привезли малыша домой.       На фото, изображающее Иэна у меня на руках на больничной койке и улыбающегося Джейми с Бри на коленях.       Она грохнула альбом, наполовину перекрыв другой и противопоставляя снимки самым первым семейным фотографиям: только мы вдвоём, наше знакомство друг с другом в утреннем свете этой одинокой, изумительной больничной палаты.       — Мамуль, а где фотографии Па со мной?       — Па… он…       Чёрт!       — …Его не было, когда ты была маленькой.       Брианна дважды моргнула, и ярость плеснулась в её глазах, когда она задрала голову.       — Не было?       — Да, его не было.       — Почему?       — Когда ты родилась, он был на… на войне.       Кровь застучала у меня в ушах, однако, видя в её глазах возникающие вопросы, я попыталась объяснить…       — Ты знаешь, что красавчик Питер у мисс Деллы — солдат? И что он ездил в Корею? Так и папа тоже. Он… — Голос у меня слегка сел. — Папа уезжал, и не смог увидеть тебя до такого возраста, в каком сейчас Иэн.       — Па не уезжал! — настаивала Бри, распахнув глаза.       Вопреки обыкновению, в её головку закрадывалось сомнение.       — Уезжал всё же, милая, — шептала я. — Ты не помнишь: даже когда он вернулся, ты была слишком мала.       Я медленно листала страницы, представляющие разрозненные проблески наших первых дней, когда мы носили фамилии Рэндалл и затем Бичем.       — Па был… — «Чёрт, как там мы рассказываем?» — …захвачен в плен, и нам сказали, что он умер.       Я подумала, что она не услышала моих слов. Я прокашлялась и начала снова, на этот раз громче, но, опустив взгляд, почувствовала, как сжалось сердце и полились слёзы. Потому что личико моего маленького бойца выражало полнейшее отчаяние.       — Папочка умер?       — Нет! Нет, нет, нет, солнышко! Он не умер, но он… пропал… надолго.       Бри втянула воздух, почти задыхаясь, от ярости не осталось и следа. Она изучала моё лицо.       — Ему было страшно?       Я смогла лишь кивнуть, а сдавленные стенки горла жгли слёзы.       — Но однажды он вернулся домой. Он нашёл нас и познакомился с тобой. Со своей маленькой девочкой. Понимаешь?       Джейми в день нашей второй свадьбы, такой худой в своём костюме, но сияющий, держа маленькую Бри на руках, смотрел на неё с безудержной, до ужаса благоговейной нежностью.       — Ты ему принесла… приносишь… столько счастья, милая, — прошептала я, посадив её на колени и притягивая ближе к своему сердцу, и перевернула страницу.       Фото изображало, как оба они растянулись на этом самом диване, с разинутыми во сне ртами, и дочка уютно прижалась щекой к папиной груди.       Я сама прижалась щекой к макушке Бри.       — Он любил тебя всё время, пока его не было с нами. Когда он наконец-то увидел тебя… — Я перелистала альбом до первых фотографий Иэна, указывая на изображение Джейми. — Он был так же счастлив, как здесь, когда впервые увидел малыша Иэна.       — Мамочка… Я не…       Она поперхнулась и не смогла сдержать слёз.       — Я не хочу, ч-чтобы Па пропал, когда я б-была Иэном, — прошептала она.       — Ох, милая, солнышко, я…       Открылась дверь из кухни.       — Всё хорошо, Бри, теперь твоя очередь…       — ПА!       Движимый древним инстинктом, он присел на корточки, и она, рыдая, влетела в его объятия.       — Боже, что же случилось, лапка?       Он похлопывал её по спинке, ласковыми речами облегчая её тревогу, — на это Джейми был мастер.       — Нууу, дочка, ну, что ты… Не печалься, миленькая, скажи мне, что стряслось?       Вначале она не могла выговорить ни слова, но наконец, она произнесла:       — Я не хочу… ч-чтобы т-ты… снова пропал!       — Я не пропал, Брианна, — Джейми еле сдерживал смех. — Я здесь, видишь? Целый и…       — Ма… мамочка сказала, что ты умер и п-пропал, когда я была малюсенькой, и… я не хочу… не х-хочу… чтобы… ты… ещё раз…       — Ох, нет, дочка, — простонал он, крепко прижимая Брианну к груди и поднимаясь во весь рост.       Он посмотрел на меня и увидел следы слёз на моих щеках. В его взгляде сквозило понимание, ранящее нас обоих.       — Никогда. Больше никогда, — повторил Джейми.       Он долго стоял, покачиваясь, с Бри на руках, пока она рыдала, уткнувшись ему в плечо. Закрыв глаза, едва слышно шептал ей в волосы:       — Это было самое печальное время в моей жизни, дорогая… — И на гэльском. — Я больше никогда не расстанусь с тобой… ни с твоей мамой… ни с Иэном… Клянусь!       — Значит, она правда растёт, — прошептал Джейми, нежно поглаживая Брианну по спинке.       Дочка спала, свернувшись между нами на софе.       — Она так чувствует происходящее своим сердечком…       Джейми отвернулся от неё, опершись спиной на диванные валики, а руки положив на колени.       — От этого мне хочется плакать, Сассенах. От всей печали, которая ждёт их в мире… Что я могу держать всё это в узде.       — Мы когда-нибудь расскажем им по-разному?       Удивившись, Джейми замотал головой по кругу.       — Что расскажем, mo ghraidh [любовь моя, гэльск. — прим. перев.]?       — Правду.       Это слово упало мне в пятки, словно кусочек льда.       — Обо… всём. О камнях… О том, как мы встретились. Кто ты есть на самом деле.       — Признаюсь…Я думал, мы никогда им не скажем.       — Когда со мной была только Бри, я думала… Ну, это были всего лишь неясные мысли… Но я предполагала, что однажды она узнает. Но теперь… Как-то это не кажется таким простым вопросом.       — Ага. — Грудь Джейми тяжело поднялась и опустилась, он провёл ладонью по волосам. — По правде, тяжело на сердце при мысли, что дети, возможно, никогда не узнают все эти дорогие воспоминания… Только маленькие фрагменты, может быть, неприятные.       О Лаллиброхе. О Дженни и Иэне. Обо всех своих маленьких двоюродных братьях и сёстрах. О Мурте. Брайане и Эллен. Всего лишь поверхностно известные имена детей. Во время бесед перед сном мы расскажем о людях в дальнем краю, который теперь уже утрачен… Не более реальный рассказ, чем любой другой. Намного менее связанный с реальностью, поскольку нет фотографий или ярко раскрашенных иллюстраций, доказывающих, что эти люди действительно существовали.       Более того… Неужели Бри и Иэн никогда не узнают, что сделал для них отец при Каллодене? О жертвах и боли, которые мы оба выбрали в тот день?       — Но мы должны вынести это, разве нет? — печально переспросил он, даже когда в его глазах появилась крохотная надежда.       — Как они смогут по настоящему когда-нибудь узнать нас, Джейми? — произнесла я. — Как они смогут понять нас, не узнав, где мы были? Через что мы прошли?       Я подумала о собственных родителях, окутанных такой огромной тайной, такой неизвестной и непознаваемой сейчас.       — Может… Когда они станут старше? Когда им можно будет доверить хранить этот большой секрет, мы сможем им сказать. Хотя… — размышлял он. — Они оба, возможно, станут совсем взрослыми, прежде чем придёт подходящее время для тако…       — А ещё — это оборотная сторона медали.       Я ненавидела это. Ругала себя за то, что выступаю «адвокатом дьявола» от приторного мрака.       — Это как приёмные дети, которым никогда не рассказывают об этом до их совершеннолетия. Если мы будем ждать так долго, не обидятся ли они на нас за то, что мы скрывали от них такой основополагающий факт? Правду о том, кто они и как появились на свет?       Должно быть, я смотрела так же безнадёжно, как Бри.       — Что, по-твоему, нам нужно сделать?       Немного погодя его губы искривились в несмелой попытке улыбнуться.       — Так хочется, чтобы я знал определённый путь, Клэр. Правда.       Какой бы то ни было свет померк в его глазах.       — По правде говоря, мы лишим их — и себя, кстати, — чего-то дорогого, независимо от того, каков будет наш выбор, да?       Наверное, тревога затянулась. Она могла всю ночь клубиться над нами. Вместо этого наши глаза встретились и мы одновременно растрогались. Джейми прижался лбом к моему, притягивая меня ближе, чтобы поцеловать в щёку. Много лет отделяло нас от того дня, если он вообще наступит.       Я собиралась уже положить голову на плечо мужу, но прямо у своей лодыжки я заметила фото.       Оно было почти нечётким: половина изображения по диагонали, чёрное ничто, детский палец, прикрывающий объектив. Тем не менее, оно было снято вовремя — прежде чем Джейми или я успели среагировать.       Оба мы стояли в пижамах у кухонной плиты. Мои волосы — в абсолютном беспорядке (хотя, когда было иначе?), в моей руке — чашка чаю в серьёзной опасности перевернуться на бок, а Джейми в это время обнял меня за талию и старался крепче прижать к себе. Он с приятной и шаловливой улыбкой склонил голову к моей шее, хотя не показывал глаз. Я закрыла свои и запрокинула голову, будто в мире, чёрт побери, не было ничего важнее, чем этот миг сумасшедшей радости.       Я с любовью поместила фото между мной и Джейми и проговорила упрощённую версию причины моей внутренней боли:       — Я так счастлива, что ты больше не теряешься.