Broken

      Юра не умеет любить.       Никогда не умел. Что бы и кто бы ему ни нравилось, все всегда заканчивается плачевно. Возможно, из-за излишней ревнивости или собственничества, свойственных ему… А может из-за того, что объект воздыхания воспринимается как вещь, с которой можно делать все, что захочешь. И ведь пытаешься преодолеть в себе такую тягу, подавить нездоровые мысли, но с каждым разом желание подчинить и присвоить вспыхивает сильнее.       Юра любит — искренне, сильно, до одержимости. Так, что хочется знать мельчайшие подробности — каждую мысль, каждый изгиб тела, каждую частичку Личности без единого исключения. Изучить, выучить, запомнить. Постигнуть, обсосать, освоить. Исследовать и понять всего человека полностью.       Кто ж виноват, что в ответ не любят, а искренне и сильно ненавидят — возможно, даже до одержимости. Хотя разве это он сидит ночами, штудируя и отслеживая все ролики, стримы, перископы, соцсети… разве это он перематывает несчастное видео на самую медленную скорость и отсматривает кадры, подолгу, дотошно и досконально, изучая — почти что любуясь — мельчайшими крупицами? Юра отчаянно надеется, что нет, и душит надежду в зародыше. Если не питать иллюзий, не будет и разочарования, а значит не будет и боли.       Или все-таки будет? В груди щемит каждый раз, как эта сука злобно плюется желчным ядом в ответ — едва не дергается в конвульсиях от сочащейся злобности. Кровь стынет в жилах от потока такой чистой, незамутненной, неподдельной ненависти — если бы словами можно было убивать, Юра давно сгинул от воткнутого — глубоко, хех, в обливающееся кровью сердце — острого «мразь».       Юра настолько любит, что заходится в ошеломляющей ненависти — чертов контраст, чтоб его. Дыхание спирает от удушающих — режущих, кромсающих, распирающих — чувств, а сердце чертыхается в болезненных судорогах, будто вот-вот грозит разломать ребра. Физически больно — возможно, слова все-таки могут убивать.       И почти не стыдно, когда тайно надрачиваешь на фотографии врага. Иронично, не правда ли — из всех людей, среди которых и те, кто сам готов ответить взаимностью, Хованский выбирает самого обмудка, с которым взаимно разве что обоюдное презрение. Но остатки здравого смысла тают как только Ларин обновляет канал — интересно, он знает, кто его главный и самый преданный фанат-сталкер?       Ролик изучен вдоль и поперек. Юра уже и сам не верит в собственные отмазки, что, дескать, останавливать видео через каждые пару секунд и пристально, почти не мигая, разглядывать Уткина — норма, что это чтобы нащупать слабые места для удара по ним в самый неожиданный момент (пока что слабым местом кажется только манящая задница, которую хочется оттрахать), что врага нужно знать как свои пять пальцев, ведь кто владеет информацией — владеет миром (но Лариным он еще почему-то не владеет), что ненавистников нужно держать близко для своей же безопасности (но близко хочется держать не поэтому). Выругавшись, Хованский плюет на возражения совести — и на руку — ставит ролик на самую медленную скорость и жадно всматривается в каждый кадр, избавляясь от стояка. Вот бы на лицо выблядку «избавиться».       Неправильная, грубая, низкая любовь — но непросто влечение: Юра убеждается в этом каждый раз, как отношения принимают новые обороты. Они действительно затрагивают самые чувствительные и слабые места, задевают, что называется, за живое. В ролике появляется девушка, которая мгновенно вызывает досадное, колющее раздражение. Любопытно: ненавидеть шкуру врага — нормально или все-таки наводит на мысли, что ненавистник значительно дороже, чем кажется?       Хованский выключает звук, лишь бы не слышать отвратительного потока желчи. В жизни заткнуть было бы проще и приятнее.       То, что Дима проявлял открытое неподчинение и ужасно злило — ведь кто смеет, а тем более такая жалкая шлюха с компенсацией мозга за счет самомнения, что-то предъявлять и возражать?! — и в то же время ужасно возбуждало. Интересует — и бесит. Появляется такая досада, будто не выполнил, не довел очень важное дело до конца: все буквально чешется, так хочется, наконец, расставить все по своим местам — исправить вопиющую несправедливость и показать, кто главный. Еще больше бесит, что сколько ни старайся, этим с надменного Уткина спесь не сбить — ломается, не признает, ни на йоту не подпускает ближе. Ну, охуевший же.       За все бесконечные выебоны, провокации, излишнюю строптивость отчаянно хочется наказать — жестоко, грубо, — и подчинить волю (Юра убеждает себя, что это не сила характера, а упрямость и гордость) себе и только себе. Хованский не признает поражений — все цели, которые он себе поставил, должны быть покорены. Так почему же эта сука такая недоступная — не подступиться ни с какого бока? Каждый раз эта мысль вызывает старую жгущую злобу и досаду.       В какой-то момент накатившая ярость утихает (обычно это совпадает с разрядкой), появляется такое слабое — и такое искреннее — сопереживание. Хочется огородить, уберечь, защитить жалкого, закомплексованного и столь хрупкого мудака. Обнять — так, чтоб утонул в хватке — и не отпускать ни на шаг свою ценность (но выходит лишь оскорблять, задевать и поливать грязью). Хованский искренне не понимает, почему Ларин так болезненно-остро реагирует, обижаясь… он делает что-то не так? Почему нет благодарности? Ну, охуевший же.       Коробит от любого брошенного в его огород камешка — охота самому задушить каждого хейтера. Это только его, блять, привилегия — унижать своего критика. Ведь весь этот глупый пафос, пустая заносчивость, максималистичная самонадеянность и подростковая безрассудность — наряду с меланхоличной депрессивностью и злобностью — с претензией на «правдоруба» должны смешить, но Юра не определяется, умиляет это — будто видишь себя, только парой лет назад — или раздражает.       Но время идет, а страсти стихают — но только не чувства. Так глупо, так по-детски, но ощущается просто горькая обида, будто тебя предал и бросил самый давний и дорогой друг. Забавно, что здесь это — враг. И хочется как-то задеть, чтобы получить хотя бы кусочек внимания, спровоцировать, «подергать за косичку»… Самому себе становится мерзко. С каких пор Юра стал жить этим?       Отчаянье медленно сводит с ума. Жадно ловишь каждое слово, каждый пиксель фотографии, каждый звук дорогого голоса — неимоверно хочется прикоснуться, потрогать. Обладать. Внутренности вспарывает ножом: ведь Юра не строит иллюзий и ясно осознает, что, блядь, по уши вляпался в поток эмоциональной зависимости от ненавистного и презренного врага, который при этом еще и стопроцентный гетеро.       Да и ненавидит, но это так, мелочи.       Куда хуже — равнодушие. Ведь в депрессию втягивает не просто невзаимность или взаимное презрение — с щемящей тоской и горчащей печалью рано или поздно смиряешься — но холодность: игнорирование, бесчувственность, еще большая закрытость. Дима так и не дался в руки, подобно особо свободолюбивой птице — а ведь до отчаянной боли хочется познать и присвоить. Подчинить, как послушного песика, ведь по-другому, блядь, быть не должно!       Хованский иногда задумывается, что он мазохист, раз выбирает себе самую недостижимую «звездочку с неба» — отчаянно желаемую и совершенно недоступную. Такая сложная, противоречивая личность…       Мысли прерывает звук уведомления.       «Юр, ты должен глянуть это» — гласит сообщение какого-то подписчика в лс.       Помяни черта, он тут как тут! Кинули какой-то отрывок со стрима Ларина. В груди теплится слабая надежда (а низ живота скручивает от приятного удовольствия), и Хованский ухмыляется, предвкушая что-то интересное.       И он не прогадал, расплываясь в ехидной улыбке все шире и шире — уверенность в себе и надежда на будущее крепли с каждым моментом.       «— …поэтому нет, Хованский пугающий, нахуй с ним наедине оставаться, еще подольет какое-нибудь вещество, блять, в сок мне, да или кому угодно, не знаю…» — Юра слушал разошедшегося фантазией Ларина с ухмылкой, а в мыслях только циничное «какая умница, даже изнасилование себе продумал».       Сильная, сложная, недоступная личность? Ха!       Сломать можно любого. Нужно только найти способ — и Хованский уверен, что нашел — как иронично, не без помощи жертвы — оный.