Мост

… -Мисс Китнисс Эвердин! Сердце обрывается, падает вниз, голова кругом, в висках стучит. Гнев, страх, боль притаились за улыбкой. Шаг вперед, свет софитов, все смотрят на нее. Фальшивые лица, фальшивая радость, фальшивые аплодисменты. Здесь, в Капитолии, все пропитано фальшью. Она смотрит в зал и видит лишь темноту — люди там уже давно не люди. В Капитолии нет людей. Это раковая опухоль, метастазы которой поселяются в каждом, кто задерживается, даже ненадолго, делая их искусственными тварями, лишь похожими на людей. Даже она словно механическая кукла. Шаг за шагом приближается к плахе. Платье тесное и неудобное, мешает движениям, стесняет оголяет. Она чувствует себя конфетой в красивой обертке в бассейне с голодными пираньями, готовыми вот вот сожрать ее вместе с оберткой. Улыбка, неестественная, выжатая из недр себя. Ее единственное оружие улыбка. Пальцы дрогнули, вспоминая гладкость лука — ее реального оружия. Шаг за шагом, под прицелом камер и софитов, и миллионов взглядов тех других, живых людей. Людей по ту сторону экрана. По ту сторону ее жизни. А жизни ли?.. … — Слушай внимательно, — горячий шепот в ухо, крепкая ладонь зажимает рот не давая вскрикнуть, упругое тело прижимает к металлической опоре -ни дернуться ни вырваться, ни спастись. У горла нож и сопротивление опасно. — Слышишь меня огненная Китнисс? — давление лезвия на шею усиливается и она чувствует боль, мимолетную, следом влажная дорожка крови катится по разгоряченной коже. Климат на этих играх удушливо сухой. Будто бы выжженная пустыня садистского безразличия в которую их забросило волей судьбы не достаточно невыносима. Сухой ветер приносит песчинки и странные, наверняка опасные, колючки, но ей в каком-то смысле повезло, она укрыта от ветра телом напавшего. Здоровенный парень из пятого, волком смотрящий на нее при каждом удобном случае. Он облизывал губы и намекал на непристойности, Китнисс видела в его взгляде что-то иное. Не волчье, но хищническое. Так смотрят на то что очень хочется заполучить. Одна из колючек больно впивается в руку волчонку из пятого и он морщится, но хватки не ослабнет, продолжает прижимать ее и поигрывает лезвием. —Мы с тобой поиграем, Китнисс, — обещает он, это вовсе не предложение, да и она не в том положении чтобы торговаться. — Если переберешься на ту сторону моста — отпущу тебя, — его голос низко вибрирует напоминая волчье рычание. Она вздрагивает когда его горячий и влажный язык очерчивает линию ее подбородка, слизывая кровь пот и пыль, после безумной пробежки по каменисто-песчаной пустоши. Она почти добралась до моста, когда он вынырнул из спасительного полумрака опоры. —Спорим, огненная Китнисс, — он смакует эти слова, — есть кое-что с чем ты не справишься? Она внезапно отпускает ее и отходит в сторону, открывая обзор. Тело предательствует, после напряжения последних минут мышцы сводит судорогой и она сгибается почти пополам, на короткий миг давая себе передышку прежде чем стальной внутренний стержень напомнит о себе. Она должна бороться. Китнисс открывает глаза чтобы увидеть то к чему она не готова. В руках волчонка из пятого маленькое зеркальце с паршивого качества проекцией. На проекции противоположная сторона моста и Пит, подвешенный за руки на опоре. —Это чтобы тебе было интересно, — он бросает ей зеркало и она едва ловит его прежде, чем проекция исчезает. И еще успевает заметить как рот Пита разевается в немом крике — он призывает ее бежать… … В ноге застрял металлический осколок опоры. Мина брызнула шрапнелью на секунду раньше чем она успела укрыться. Она не может решить для себя что было ужаснее — получить кусок металла в бедро или укрываться мертвым телом девчонки из десятого. У нее были пронзительно голубые, невероятные глаза. Мертвые глаза без искры жизни. Китнисс подавилась криком столкнувшись взглядом с этими глазами мертвой девочки, ее ровесницы. Как же рано им всем приходится умирать! Она тогда зажмурилась, чтобы не видеть пустых глаз, и вспоминала те другие глаза, смотревшие на нее с теплотой и заботой. Иногда лукаво, иногда испуганно, но всегда доверчиво и понимающе. Прим. Свежий ветер, запах листвы, шум травы, разделенный на троих жирный заяц. Сначала хотели продать, но вдруг разрешили себе жить. Прямо здесь и сейчас, не откладывая на потом, которое может никогда не наступить. — Сколько раз там вписано твое имя? — А твое? — Гейл улыбается, подшучивает даже в на эту серьезную тему, и она облизывая пальцы думает о том как вкусно было и как здорово на теплом ветру просто быть рядом с дорогими людьми. Всеми, кто остался там, по ту сторону ее жизни, сделавшей крутой вираж. На середине моста правила игры изменились. Она поняла это когда в Пита полетела первая стрела и лишь каким-то чудом успела сбить ее куском железки. А потом рванула мина… … Противно звенит в ушах, в глазах расплывается и рябит. На плече рваная рана, заливает кровью пальцы и они скользят по стальному троссу. Сколько осталось? Тридцать метров? Сорок? На секунду кажется что ей в спину кто-то дышит и она резко оборачивается, но там никого. Только обрываются вниз стальные перекрытия, удерживающие остатки моста. Пути назад нет. Что-то взорвалось когда она прошла две трети. По пустоши прошла трещина, на горизонте поднялся столб пыли и опал через минуту, пока она, забыв об опасности, стояла пораженная зрелищем. Оказывается Мир все же сильнее Капитолия. Провал в рамке арены зиял чернотой и красными всполохами, напоминало развезнутую пасть вулкана, поглотившего мир. Мост просел, а потом от него отвалился кусок и рухнул в пролив подняв волну брызг. Несколько попали на щеку и теперь там красуется ожог, но она почти не чувствует боли. Тело просто устало болеть, ему нужна передышка, нужна минута восстановиться. Но у Пита нет этой минуты, и у нее нет. Пустошь за мостом осыпается в провал. Апокалипсис, сожравший весь известный ей мир. Не думать. Просто переставлять ноги, шаг за шагом. Как тогда — в тесном узком платье, на безумных, неестественно тонких каблуках, опасаясь запнуться и упасть. Голодные акулы смотрят на нее, жаждущие крови, но прикрывающие это интересом к ее жизни. Нелепость. Их вовсе не волнует ее жизнь. Только то, насколько красиво она сможет умереть на арене, пока они будут жрать канапе и фаршированных перепелов. В лицо бьет свет, шумит толпа зрителей, она отвечает на вопросы. Вопросы. Вопросы?.. … — Китнисс, ты меня слышишь? — голос погружается в мозг, как тонкая игла входит в масло. Странный тембр голоса, будто заботливый даже. Она прислушивается. Мерное гудение поезда, тихо что-то позвякивает, как метал об стекло. Она открывает глаза. Боли нет, жгучего синего неба над головой нет, лишь расписной потолок с лепниной. Вычурная роскошь цвета и окружения, до боли узнаваемые. Она резко выдыхает. Поворачивается. Рядом и одновременно очень далеко сидит Питт и робко, осторожно гладит ее по руке. — Ты кричала во сне, -поясняет как-то смущаясь даже. — Звала меня. — Пит, — его имя на выдохе приобретает окраску отчаянности, словно он последний вздох, сорвавшийся с ее губ. Она прижимается к нему всем телом, ища успокоения, убеждения что он здесь, с ней живой. Он теплый и уверенный, одновременно полный сомнений и опасений, обнимает ее аккуратно, будто хрустальную, одной рукой. — Кошмар? — забота в его голосе не поддельная. Сейчас они не притворяются. Она кивает, дольше чем нужно для простого согласия. Просто ради ощущения его близости, потереться щекой об одежду, вдохнуть запах. — Что снилось? — допытывается он и она слышит в его словах другие: «Расскажи мне, позволь мне быть рядом, пусти меня.» Она закрывает глаза и на миг перед взглядом встает картина из сна. Проклятого кошмара, такого невероятно реального. Пит, подвешенный на стальной опоре моста, кричит ей «Беги!». И она решается. — Я иду по мосту…